Трава, горящая медленным почти невидимым огнем, неприятно пахла, и жена поставила поднос около кровати.
"Пойдем, сейчас так чудно на озере. Погребем. Ты увидишь, насколько прозрачны воды, так, что ясно видно дно", – легкий смешок сорвался с губ жены Олега, и было что-то неприятное в этом смешке.
Она тащила за руку Титу, и обе вышли из дворца и спустились по тропе и зеленеющей травами земле. Тита все спрашивала себя, чего она ее так боится.
Сели в лодку, жена Олега затянула какую-то печальную песню на каком-то старинном диалекте и начала грести на середину озера. Сидела Тита и думала об этом странном сближении и о том, что прав Олег: бояться ей нечего. Она сердилась на себя за этот упадок духа.
Озеро было прозрачным, и горы дышали мощным покоем. Травы и листья виднелись сквозь воды, ни одной льдины не осталось на поверхности озера. Жена Олега перестала грести и предложила малышке сесть за весла.
Тита встала.
"Что? думаешь, ты красивее всех?" – спросил жена Олега.
"Нет, госпожа", – сказала и про себя успела отметить, что сейчас она вернется в кухню, в шалаш служанок. Но эта молниеносная мысль не завершилась, лишь повисла в воздухе.
Тут жена Олега столкнула ее в воду, и быстро погнала лодку к берегу.
Тита закричала, холодные воды сдавили ей грудь, и словно острый кол вонзился ей в сердце. Она еще успела увидеть жену Олега, рассыпающую с подноса пепел, следя, как он колышется на воде, затем забросила в воду и поднос.
Лишь спустя несколько дней, вспомнив эту картину, Тита поняла, что то был пепел от сожженных женой Олега трав. Стесненность и напряжение выступили на лице жены Олега, когда внезапный порыв ветра швырнул пепел на ее одежды. И она сбежала оттуда с испуганным выражением лица.
Но Тита не утонула, несмотря на студеную воду и тяжесть одежды. Она боролась с замерзанием, благодарная Олегу, который научил ее плавать. Она сбросила с себя одежды, и они ушли на дно, и так доплыла до берега. Благодаря плавательным движениям она согрелась, но на берегу тепло это стало уходить. Выкарабкавшись на отмель, она не смогла подняться, держалась за деревянный столб. Не помнила, как выбралась на берег. Но так случилось, что рыбак, пришедший на берег спустя час, нашел Титу, голую, лежащую на солнце, тяжело дышащую, смутным взглядом смотрящую на солнечные блестки, пляшущие в воде.
Он закутал ее и вернул к любимому. Дворец сотрясался от криков. Тита лежала в своей комнате. Ее согревали тлеющим углем. К вечеру зашел к ней Олег. Он был одет по всей форме, цепи вокруг шеи, меч на праздничной перевязи. Он спросил, как она себя чувствует.
Чувствовала она себя хорошо, но никто ей не верил, и ее все укутывали до подбородка.
Он рассеянно прислушивался к ее просьбе перевести ее в кухню, затем исчез. Она подошла к окну, слыша шум расставания внизу, увидела его, уносящегося верхом по тропе, ведущей вглубь страны. Белый конь его был покрыт шелковой попоной, выделанной в Багдаде, спадающей из-под седла. Эту попону она помогла ему выбрать. Вернее, просто сказала: "Это красиво", когда он перебирал ткани на одном из рынков по пути. Сказал: "Ты говоришь – красиво, значит – красиво. Сколько стоит?" Последние два слова он сказал с ноткой угрозы, так, что продавец быстро назвал цену и протянул Тите пакет, перевязанный лентой: "Для вас, госпожа".
Она вопросительно посмотрела на Олега, но он не понял ее, лишь улыбнулся и потрепал ей волосы. "Отправь это в мои тюки на корабле", – попросил он и тут же обратился к другим делам. Это был первый раз, когда ее назвали "госпожой", и Олег не поправил продавца.
Теперь она глядела на него через толстое стекло окна, видя, как он галопом удаляется и исчезает. Весь вечер она ждала, свет дня тянулся долго, в ночь. Но затем солнце снова взошло. Было позднее утро. Олега не было видно на тропе, ведущей в горы. Оборвалось у нее в животе, и она постанывала про себя.
Прошел день, и с каждым часом сон усиливался в душе. Пришел вечер, а Олега все не было, и Тита заползла за шкаф и там свернулась.
Спустя несколько часов послышался стук в дверь, но Тита не открыла двери и не сдвинулась с места, а еще более уткнулась в круглые ножки шкафа.
Это была служанка. Она чуть открыла дверь и заглянула внутрь. На лице ее стыло выражение страха и беспокойства. В руках она держала поднос с едой и питьем. Не увидев Титы, она еще больше испугалась, вышла с подносом и прикрыла дверь за собой.
Тита все ждала, засыпала, просыпалась, все ждала голоса Олега. Ночью выползла из комнаты и добралась до подвала, где хранились продукты. Там спряталась.
Утром ее обнаружили поварихи, пришедшие за продуктами для завтрака.
"Что ты тут делаешь?" – спросили они испуганно.
"Я маленькая новая служанка", – завыла Тита.
"О, нет", – затряслись поварихи.
Но Тита тупо повторяла эти слова, и глаза ее глядели по-собачьи, как у всех служанок. Привели ее в кухню и дали ей натирать до блеска оловянные стаканы, заставив ее поклясться, что она сама заставила их это сделать. И она, присев в углу, натирала и натирала.
Олег вернулся спустя четыре дня, за которые Тита стала выглядеть тусклой и грязной, словно покрытой плесенью. Она не бросилась к нему, а спряталась за бочку с селедкой, обнимая ее влажные, пропахшие рыбой, бока.
От поварих она узнала, что произошло. Олег отправился к королю и там получил разрешение казнить жену за ее преступление. Казнили, обливая кипятком. За то, что она хотела утопить Титу в ледяном озере, отдаст она Богу душу в кипящей сауне. Тита лишь представила эту казнь, и у нее от ужаса подкосились ноги. Она не в силах была издать звук.
На следующий день силой ее потащили купаться, и она болталась в руках служанок как кукла, грудь ее, начинающая расти, покраснела от горячей воды и мочалки, волосы промыты, высушены и расчесаны. В шесть вечера ее вывели из дворца к сауне, над которой вставал пар. Там Тита стояла со всеми обитателями дворца.
Олег, чей подбородок дрожал от гнева, посмотрел на нее с легкой нервной улыбкой, несмотря на мгновенную к ней приязнь. Он был одет по полной форме, со всеми знаками отличия. На голове его была каска "смерти" с позолоченными рогами.
И тут, из тумана, который внезапно опустился и скрыл все вокруг, вывели из дворца жену Олега, простоволосую и вопящую. Ее рвало. Она пыталась вырваться из рук стражей.
Олег приказал сжать ей руки. Она обнажила зубы и плюнула: тьфу.
Увидев Титу, повелительно крикнула: "Минуту!", и стражи остановились.
Тита была белее мела.
Жена Олега рычала негромко, подобно зверю, и внезапно, это рычание превратилось в рёв.
Тита еле держалась на ногах: "Что вы хотите от меня, госпожа?"
"Она тебе не госпожа, – вскипел Олег и закричал стражникам, – хватит, чего вы дали ей остановиться?"
Но стражники продолжали стоять.
"Лолита! – кричала жена Олега, – Тита! Ты не будешь здесь спокойно жить, Лолита. "Что вы хотите от меня, госпожа", – зло передразнила она Титу, все еще демонстрируя повелительную силу, – Только послушайте, – и она повысила голос, который раскатился по всем берегам и долинам, – Я иду на смерть, а Олег остается со своей Титой. Так. Но Олег умрет, он умрет, потому что болен. Жена Олега знает вещи, которые неизвестны маленьким, плененным, глупым и несчастным Титам. Даже если румянец красит их гладкие щеки. В тот момент, когда Олег умрет, я заклинаю моего брата и моих двоюродных братьев, дядю и тебя, отец: убейте эту девку, ибо я её ненавижу".
Олег подскочил и начал бить плеткой стражников и свою уже бывшую жену. "Быстрей, – кричал он, – уведите ее отсюда. Преступница еще открывает рот? Быстро, в сауну!"
Жену Олега волокли. Больше она не сопротивлялась. Только зубы ее стучали от страха. "Нет, нет", – вырывалось из ее рта.
Тита плакала, сидя на земле, внутри у нее стоял сплошной вой: "Что она хочет от меня?"
Олег был во гневе, ибо все эти задержки, перепалки портили церемонию казни.
К Тите приблизилась одна из служанок, похожая на мышь, из тех, которые никогда не открывают рта, особенно, в присутствии госпожи. Но Тите, с тех пор, как она была затиснута позади кастрюль и очищала мясо от лишней требухи, эта мышь осмелилась сказать:
"Йо, как он тебя любит. Хоть бы кто казнил свою жену из-за меня".
Тита слышала это, и слова эти вторглись в нечто, называемое сердцем. Но мы-то знаем, согласно анатомии и биологии, что сердце – просто насос. И всё же, местом, куда скользнули эти слова, является душа. И не поможет нам то, что мы знаем: нет в человеческом теле, исходя из знания анатомии и медицины, места, называемого душой.
Слова скользнули в сжавшуюся и сморщившуюся душу Титы, и душа ее внезапно распрямилась, как сухие меха, куда вливают воду.
Кончилось безразличие, распрямилась и возвысилась душа ее, и Тита вытерла слезы, подняла голову и одарила благодарным взглядом свою служанку, украденную и привезенную из дальней страны.
Глава сорок третья
Ахаву снился сон. Проститутка писала ему письмо. Мне восемнадцать с половиной, начала она это письмо на иврите словами, полными сексуального соблазна, длинное, на простой расползающейся бумаге, из листьев, но написанное красиво.
Ахав показал это письмо окружающим его людям, пожимая плечами, но и, в общем-то, с некой долей хвастовства. Внезапно он оказался с ней в одной комнате, холодной, с огромной кроватью, покрытой тонкими простынями. Это было в гостином доме, невероятно простом и запущенном, в самой низкопробной части города, до того, что он стеснялся, что привел ее сюда.
Мы здесь, вместе в комнате, сказала она победительным тоном. Два часа ему было отпущено с ней, он это знал, и они разговаривали.
Разговаривали.
Сколько ты болтаешь, Ахав? Ты не пришел сюда болтать, сказала она ему без голоса, как бы всем своим женским существом проститутки, и добавила – Ну!
Он в конце концов выполнил мужские функции. Во сне не осталось памяти того, что он сделал, но было ясно, что нечто сделано.
Затем у них была еще встреча, подобная первой, в той же комнате.
И вот, третья встреча. Всего полчаса, непонятно, по какой причине. Вероятно, у Ахава не было достаточно времени, или он не хотел продлевать встречу. И она сказала ему: все же приходи, я хочу с тобой поговорить.
И тут Ахав ей говорит: ладно, приду, но я хочу чтобы ты мне показала твое желание меня увидеть: отказалась взять у меня деньги.
Она по-девичьи не открывает рта, и оставляет его в незнании – потребует ли оплаты или отдастся ему бесплатно.
Почти ясно, что если он переспит с ней, вопрос оплаты будет ясен сам собой. Надо платить, Ахав. Потому он не хочет с ней спать, или да хочет, но при условии, что это будет по ее желанию и без оплаты.
Но желание ее неизвестно. Она намекает ему о своем желании: давай, переспим, Ахав. Но, может, она хочет его лишь проверить. Может это, по ее мнению, то, чего желают мужчины, и она хочет уже снять с себя эту нагрузку. Может, она хочет убедиться, что он такой же, как все мужчины, стремится к тому, к чему стремятся все они, но лишь делает вид, что заинтересован в ней более, чем обычно.
Это сердит его.
У нее тонкие ноги, тонкое тело и лицо, она красива и приятна, никогда бы не поверил, что она проститутка. И беседа с ней необычна, весьма необычна.
Они лежат в постели и разговаривают, на той кровати с тонкими, явно использованными простынями. Она передвигает по-девичьи ноги, несколько шаловливо, то раздвигая их, то сжимая.
Я хочу, говорит или не говорит она, но это ясно.
Он чувствует влагу, текущую у нее между ног.
Ты, что, мокрая? – спрашивает.
Она улыбается. Это масло, я умащаю им себя.
Снова кажется, она побеждает кого-то, или что-то, или его. Я мокрая? Я думала, что это от тебя. Это масло, которым пользуются проститутки, чтобы мужчинам было легче проникнуть в них.
И тут, или чуть позже, сон исчезает, превращаясь в дрёму.
Глава сорок четвертая
Казнена была в кипятке жена Олега по традиции викингов, поступающих так с врагами и преступниками, казнена в длинном ряду сожженных, повешенных, распятых в прошлом. Крики ее и проклятья еще долго звучали в ушах у всех.
И одна, девица из низших диких племен, у которых нет еще ни повелителя, ни царя, племен, находящихся в рабстве у иудеев, слышит эти вопли и ожидает, когда же вернется ее любимый, Олег, ее защитник в этом мире.
Чего она вопила перед смертью, что Тите, отомстят. Чего она ее вогнала в страх? гневался Олег. Почему она открыла Тите, что я болен?
Но Тита, слыша каждое слово проклятья, действительно испытывала страх, но не обращала внимания на ту служанку, которая окажется весьма важной в ее судьбе.
Именно она, а не грозные проклятия и клятвы жены Олега, полностью изменит жизнь Титы, и через полгода Тита перейдет из-под власти Олега под власть этой служанки.
Из дворца и кораблей Тита попадет в конюшни державы Хазарии. Из жизни рядом с Олегом, моряком и купцом, любителем битв, – в иную жизнь, став супругой иудея Ахава, который был посланцем графа, должен был привезти детей домой, был побежден дьяволом, стал любимым Деби, которая затем его бросила. В тяжкой депрессии, кочевал он по дорогам Хазарии. После долгого пребывания в Болгарии, вернулся с воинством слепцов. Титу он встретил в одной из конюшен, гладящей и омывающей лоб его друга Песаха, вместе с ним перевозившего детей, друга по несчастью, который был наказан судом – заниматься до скончания своих дней чисткой тысяч жестких лошадей и таскать им несметное число ведер еды и воды.
И умер Песах среди конского навоза, агонизируя от столбняка.
Остались Ахав и Тита. И из навоза и сена конюшни возникла любовь, вернулась честь, вернулась необходимость отыскать свой путь, и Ахав из неудачника превратился в героя.
Героям никогда не дают забыть, что они были неудачниками, но не это было важно Ахаву. Важно то, что он сумел вернуть детей отцу и матери из Лопатина, и отрубить лапу дьяволу, хотя это стоило ему и верным его бойцам, пошедшим с ним, тяжких ран.
В других войнах, которые он вел во имя Кагана, стоя во главе легендарной когорты бойцов, он был ранен в живот, и пришлось укоротить ему кишечник, и потерял правую руку до плеча.
Сейчас ему пятьдесят, и он сидит с Титой и семью сыновьями на холме, над проливом, ведущим в Константинополь, проливом Босфор.
Он должен есть каждые два часа, по указанию врачей. И он ест в небольших тарелках зеленого цвета, в основном, петрушку.
Сидит Ахав в это утро месяца Хешван. Солнце освещает воды. Под ним синий пролив катит невысокие волны.
Он собирается встать и насладиться содержимым сундука, который был ему привезен из родительского дома несколько лет назад, когда он получил командование над проливом Босфор.
В сундуке было большое собрание вещей его детства, раковины с берегов моря, Хазарского моря. И каждая раковина несла ему свою повесть. И вот, несколько из них – от раковин, изображенных на картинке, на этой странице нашего повествования.
Из этой широкой золотистой раковины мать кормила хазарскими сладостями перед сном и рассказывала о море, рыбах и их царе, и говорила: "А сейчас открой пошире рот". Давала ему подслащенное молоко, она хранила эту раковину, как и раковину для засыпания ребенка, которую хранили все матери Хазарии на память своим детям, чтобы, когда они вырастут и отрастят бороды, и откроются им волшебства мира, вспомнили себя малышами, которых укачивали перед сном.
Черную, слегка надтреснутую раковину Ахав получил, когда был принят в группу улицы Виноградной лозы. Он был самым маленьким, девяти лет, в то время, когда старший его брат, одиннадцати с половиной лет, сумел убедить главу группы Цвику принять малыша. После того, как он прошел испытание – принес восемь гвоздей от кузнеца, его приняли. Самая низкая степень и отмечалась черной треснувшей раковиной. Ее зашили в мешочек. И он носил его на плече, на нитяной цепочке. Чудесные дни детства, когда они всей группой рассаживались на огромном криво растущем дереве, быстро промелькнули. Шумели на ветру иглы дерева, и стояла тишина угрозой нападения враждебных групп. А вот две черные раковины, знаки отличия Ахава, когда он стал главой группы. На короткий период. Группа распалась сразу же после одного или двух действий, и Ахав остался главой группы без группы. Но миг этот был ему дорог. Это был первый раз, когда он говорил, и все группой его окружили, слушая, и сопровождая его слова общим кличем: "Да! Да! Сделаем, йалла".
И еще раковины со своими историями.
Кроме раковин в сундуке хранилась деревянная ложка, которую он привез из Италии. Несколько болгарских ожерелий из ляпис-лазури.
Фрагмент сети, вместе с несколькими перьями ястреба, забранный в деревянную рамку, как некий священный предмет, или, как мы сегодня называем, камея от сглаза, сделанная из оливкового дерева, и вручаемая командиром, завершающим службу в армии.
Давно он не заглядывал в сундук. Какой в этом сундуке смысл, и, вообще, какой был смысл в том, что его везли из такой дали. Какой смысл во всех этих камеях, если он не открывал крышку сундука. В этот вечер он будет показывать и рассказывать Тите о разных хранимых вещах, снова покажет обрывок той кожаной ленты, на которой написал Деби – не исчезай, и так на протяжении тысячи восемьсот метров этой ленты.
Холмы по ту сторону пролива тихи. Там стоит, по соглашению с Хазарией, византийская крепость, построенная из белого камня. Солдат Ахава завершил обмен сигналами флажками с римской стороной. Он передал разрешение хазар на проход двух кораблей, одного, плывущего на север, в сторону Хазарского моря, другого, плывущего на юг, в порт византийской столицы. Корабли уже остановились у входа в пролив, у причала, и оплатили право прохода через земли иудеев. Запах рыбы, которую пекут на углях, дошел до ноздрей Ахава. Так, уже начали готовить обед. Нет у них, вероятно, чем заняться. Надо увеличить воинские занятия. Может, подготовить воинскую церемонию. Праздник Хануки отлично этому подходит. Нельзя разрешать им погружаться в лень и ничегонеделанье.
Скучно Ахаву. Он обдумывает несколько планов, которые так и не были реализованы. Первое, все же – научиться метко стрелять из специально сделанного для него небольшого лука для стрельбы одной рукой. Ею он держит и лук и головку стрелы, а тетива и хвост стрелы закреплены на крючке, вделанном в его куртку, так что стрелок и его лук превращаются в единое целое. Тетива протянута между зубцами стрелы, и, освобожденная, посылает стрелу в цель.
Ахав сумел научиться стрелять из этого лука, и даже, после усилий и концентрации, неплохо попадать в цель.