Сам он рассказал о разных столкновениях, больших и малых, которые множились на границе. "Не знаю, что происходит, – говорил он почти плаксивым голосом, – они были в прошлом настолько в порядке, эти викинги, всегда относились к нам, иудеям, с уважением, благодарны нам за разрешение – проходить через наши земли, по нашим рекам – на своих кораблях. И вдруг начали бунтовать, убивать старост и глав городков, которые не хотели предать заветы отцов, превращать колдовством их в белых ворон. Изучили наши имена, так, что они стали их именами. Не знаю, куда идет этот мир?"
Он опять попросил описать столкновение Песаха и его товарищей с шведскими купцами. "Записывай, – сказал он мусульманскому ученому, – запиши все о диких нравах этих норманнов. Опиши церемонию похорон и то, что они делают с девушками. Вот, я тебе даю описания наших хазарских географов здесь в городе о делах этих людей".
Тут же принесли ему свиток. Мэр приказал читать его вслух. Появился чтец и начал хорошо поставленным голосом, от звучания которого трудно было оторваться:
Когда кто-то из главарей русских норманнов умирает, сжигание его тела лишь небольшая часть церемонии погребения. Однажды, когда нам стало известно, что один из их главарей убит, мы пошли туда и записали всё, что увидели. Он был положен в мотлу на полотно паруса. Сверху положили дрова, а на них насыпали землю, и так он лежал десять дней, пока одежда на нем не начала расползаться. Если покойный был бедным или если купцы торопились продолжить путь, они строили небольшое судно или использовали существующее, клали на него тело покойного. После выполнения ряда важных для них обетов, которые мы опишем ниже, тело сжигали. Если же покойный был богатым, и было достаточно времени для выполнения обрядов, совершалось следующее: имущество его делилось на три части. Одна часть для семьи, другая – на покрытие расходов на погребальные одежды, которые специально шились, на цветы и травы для похорон и саму церемонию. Третья часть шла на особое пиво, которое пили на поминках, называлось оно на их славянском наречии – "пойло". Его пили в день, когда сопровождавшая покойного девица сжигалась вместе с ним.
Когда кто-либо из вождей викингов умирал, его семья и товарищи, сопровождавшие его, обращались к служанкам умершего: кто из них желает умереть вместе с ним?
Тогда одна из них говорила: "Я!" Теперь она обязана была это выполнить. Отступиться не могла. Если все же пыталась это сделать, ее заставляли силой.
Так и было в этом случае, при котором мы присутствовали. Одна из служанок сказала – "я". И тут же ее взяли под стражу двое служек, заботящиеся обо всех ее надобностях, вплоть до мытья ее ног. Одевали покойного, готовя его к празднеству, а в это время девица выпивала крепкие напитки, и распевала веселые песни, словно бы готовясь к радостному событию.
В день, когда умерший викинг и его прислужница должны были быть сожжены, мы вернулись на берег реки, на место, где стояли корабли викингов, в том числе судно покойника, которое было извлечено на сушу, и под него были подложены дрова и сухая солома разных сортов, которую везли с их дальних земель. Говорили они на незнакомом нам языке. Это был не славянский, не хазарский, не древнееврейский, не язык готов. Это был их древний язык, на котором они говорили при такой церемонии. Они принесли кровать умершего, водрузили ее на его корабль, покрыли ее коврами, подушками и византийскими шелками. Затем привели старуху, которую называли "ангелом смерти". У нее были большие голубые ледяные глаза, словно бы она долго смотрела на ледники. Старуха долго возилась, укладывая ковры, подушки, ткани. Затем построила шатер вокруг кровати на палубе судна.
С этого момента она распоряжалась всей церемонией – обряжая покойника, затем сжигая его вместе со служанкой. Старуха выглядела крепкой женщиной, полной силы, с суровым пугающим всех выражением лица. С могилы была сброшена земля и тело извлекли из ямы. Сняли с него одежды, в которых он скончался. Мы обратили внимание, что тело изменило цвет, стало черным от длительного лежания на холоде.
Вместе с телом в могилу были положены фрукты, изюм, пироги, струнные инструменты. Всё это было извлечено оттуда. Мы удивились тому, что тело не изменилось за исключением цвета. Считалось особой честью обряжать покойника – в нижнее белье, длинную рубаху, штаны, сапоги и шелковую рясу желтого цвета, на которой были вывязаны цветы и листья, и она застегивалась на золотые пуговицы. Затем надели ему на голову меховую шапку с шелковой подкладкой. После всех этих долгих приготовлений они вознесли тело на корабль и положили в шатер. Дорогие цветные сверкающие вышивки, фрукты и пахучие травы были возложены вокруг тела. Принесли также хлеб, котлеты, луковицы и положили у ног покойного.
Затем взяли пса, рассекли его на две части и швырнули на корабль.
Всё оружие покойного положили рядом с ним. Затем взяли двух коней, загнали их до седьмого пота, разрубили их мечами, и тоже швырнули части их тел на судно. То же самое сделали с двумя коровами. В это время служанка, которая вызвалась быть сожженной вместе с покойником, переходила из шатра в шатер, и каждый владелец шатра совокуплялся с ней, говоря при этом: "Скажи, пожалуйста, своему господину, что я делаю это как его представитель, из любви к нему".
В пятницу, в полдень, с приближением субботы, они думали, что иудеи не будут им мешать и следить за их делами, и продолжали ими заниматься. Мы же, составляющие этот отчет, остались там. Они повели девицу в некое сооруженное ими строение, напоминающее ворота или двери. Девица взошла на ладони людей и они ее подняли, так, что она могла видеть поверх этих ворот. Когда они ее опустили, она что-то сказала на их языке. Они снова ее подняли, и она снова сказала то же, что в первый раз. так они ее опускали и поднимали, и она все говорила что-то непонятное, они дали ей курицу, которой она оторвала голову и тоже швырнула на корабль.
Я спросил нашего переводчика с шведского языка, что она сказала. Он встал и, опорожняя мочевой пузырь после того, как выпил уйму пива, сказал: "После первого раза, когда ее подняли, она сказала: "Слушайте, я вижу моего отца и мою мать". Во второй раз она сказала: "Обратите внимание, я вижу всех моих умерших близких, пирующих". В третий же раз она сказала: "Я вижу своего господина, сидящего в раю. Райский сад зелен и прекрасен на вид. О, все здесь огромнее, зеленее, синее. Кто-то говорит мне, что и ночь здесь чернее. С ним здесь мужчины, юноши и дети. Он зовет меня. Дайте мне пойти к нему!"
И тогда возвели ее на корабль. Она сняла с руки два браслета и отдала старухе, ангелу смерти, которая и должна была ее убить. И затем девица сняла с пальцев кольца и вручила их дочерям старухи.
Пока ей еще не давали войти в шатер покойного. Множество мужчин взошло на корабль с деревянными цветными щитами. Девице дали огромный ковш со смертельным пойлом. Она пела и пила, и переводчик сказал: "Она прощается и благословляет всех своих друзей".
Старуха подала ей второй стакан с напитком. Девица продолжала петь, и старуха приказала ей поторопиться, выпить и войти в шатер, там она встретит своего господина. Она виделась мне абсолютно сбитой с толку. Она хотела войти в шатер, но сунула лицо между шатром и бортом корабля. Старуха взяла ее за голову и направила в шатер, затем зашла за нею.
Тут мужчины начали бить в щиты, чтобы заглушить крики девицы. Это могло испугать других служанок, и они бы не согласились умереть во имя своего господина.
Шестеро мужчин вошли в шатер, и все совокупились с девицей. После чего положили ее рядом с покойным. Двое держали ее за руки, двое – за ноги, и "ангел смерти" обвила ей шею черной веревкой, концы которой дала двум мужчинам и приказала им силой тянуть веревку.
Сама же извлекала острый нож, который втыкала много раз между ребрами девицы. Так она и умерла.
Тогда подошел к судну самый близкий родич умершего, и начал факелом поджигать дрова и солому. Затем к нему присоединились и остальные. Каждый швырял свой факел в груды дров, которыми обложили корабль, на котором лежал шведский господин, и рядом с ним – его служанка. Огонь охватил судно и все, что было на нем.
Чтец завершил чтение текста с большим эмоциональным подъемом, и слушатели, словно отряхнувшись от дождя, не проронили ни слова. Лишь Тита воскликнула "Вау", остальные же произнесли это про себя. Это ее восклицание было как знак – всем начать говорить. Но мэр опередил всех, обратился к арабу-географу, и сказал: "Я вручаю вам этот свиток. Я хочу, чтобы вы передали его вашему халифу в Багдаде, и хочу, чтобы вы его опубликовали".
"Благодарю, – сказал географ, радуясь, – но, если позволите, господин, почему этот свиток не опубликуют сами ваши географы?"
"Опубликовали, – сказал мэр, – но в нашей столице столько публикуется. И каждому мнению публикуется противоположное, так, что трудно понять, что в действительности происходит и где истинная правда. Я уверен, что если это будет опубликовано в библиотеках Багдада, найдутся те, кто прочтет это с большим интересом. Так уж созданы люди – они ничего не могут понять, когда видят это перед глазами. На все мои отчеты об усилении и дерзкой агрессивности викингов, отвечают в столице щедрыми торговыми соглашениями с ними, и не менее щедрая оплата с их стороны приходит в казну дворца нашего правителя. И есть бесчисленные героические деяния, которые викинги совершают во имя Кагана, ведя боевые действия на юге, подавляют колена длинноусых варваров на востоке, высаживаясь с кораблей на опасные для нас дальние берега Хазарского моря. И человек, желающий понять, где прорастают для нас великие опасности, так и не может в это вникнуть".
В этих словах мэра чувствовалось почти открытое недовольство верховным властителем. Но понятно было, что мэр не боится выражать это вслух.
"Берите", – сказал он и передал географу свиток, написанный на трех скрепленных кусках кожи и вложенный в специальный деревянный футляр с серебряными застежками, выпрямляющий как по линейке весь свиток.
Очевидно, мэр приготовил свиток заранее как подарок халифу Багдада, подумал географ-араб про себя, и это было правдой.
"Теперь послушаем, что вы хотите? – обратился мэр к четырем молодым хазарам. – Сейчас узнаем, почему вы кричали на начальника полиции, который требовал от вас дождаться моего возвращения. Что случилось? Почему такая спешка? Куда вы торопитесь? Тот, кто взбирается на холмы, чтобы следить за обычаями викингов в нашем провинциальном месте, не должен так торопиться. Или, быть может, вам не нравится наш город? Вы еще не слышали, каких невест я могу предложить таким четырем парням. Только перестаньте так суетиться по всей нашей империи, и сидите тихо в одном месте".
Тита забеспокоилась, услышав о четырех невестах. И все четверо парней чувствовали себя неловко, слушая речь мэра. Они отлично знали, насколько нуждаются далекие пограничные города в молодых мужчинах.
Именно это заставляло общественность этих городов улыбаться и проявлять заботу о молодых людях, намекая на то, что следует заселять земли государства.
"Очень приятно и заманчиво ваше предложение, – сказали парни, – мы бы остались. Но нам следует как можно быстрее принести важное сообщение в место, куда нам предстоит скакать не менее двух недель по дорогам Хазарии.
Глава пятьдесят третья
Стараясь, насколько возможно, быть краткими, парни рассказали о том, что произошло с того момента, когда они вышли в дорогу – перевезти детей, и до того, как оказались в этом городе.
Когда они кончили свой рассказ, обхватил мэр руками свою голову, бормоча: "Господи, Боже мой, как дают таким детям, как вы, такие задания. Наши графы, живущие в городах, на побережье Хазарского моря, просто сумасшедшие. Даже не рассказали вам о бесе Самбатионе? Ни к чему вас не подготовили. Таким же образом они и ведут себя с русскими. После этих слов парни выглядели удрученными. Тита не совсем поняла, чем они удручены, но почувствовала какую-то угрожающую им путаницу. Впервые она услышала по порядку все, что с ними случилось, глядя на Песаха и думая о том, что ей здорово повезло, что он не оказался среди тех двоих, которые остались с девицами на хуторе пчеловодов на дальнем западе страны. Он разглядывала его короткие вихры, и решила при первой возможности помыть ему голову.
Мэр поднял голову и смотрел на них, о чем-то размышляя. Он сказал: "Когда доберетесь до графа, сообщите ему обо всем, и вас пошлют в Итиль".
Слова эти вызвали у них тревогу. "В Итиль?" – спросил Песах, и выражение его лица, и так, надо сказать, довольно глупое, выглядело в этот момент совсем отупевшим. Растерянная улыбка растеклась по его лицу.
"Конечно. Вас будут судить. Такие вещи не проходят без наказания, вне зависимости, виноваты вы или те, кто вас послал".
Тита удивилась. Суд? Еще одна казнь. Она не знала еще, что у иудеев нет смертной казни. И тем более не окунают в кипяток живого человека.
"Что вдруг суд?" – воскликнули все четверо юношей, и тут же привели множество доказательств, доказывая, что мэр явно преувеличивает и ошибается.
Он не опроверг их доказательств, лишь покачал головой и сказал: "Будет суд. Поверьте мне, есть у меня немного опыта в наших законах, особенно судебных. Может, легко отделаетесь, а, может, и нет. В любом случае это не кончится без того, чтобы вас взяли в столицу. И любой суд, в котором замешаны черти, проходит во дворце. Каган обязан быть в курсе таких дел".
Они помолчали.
Мэр продолжил: "А теперь слушайте, до того, как вы покинете наш город, я хочу дать вам материал о нашем положении на границах с викингами. Когда вы будете на суде в столице, и внимание всех будет обращено на вас, попросите разрешения и скажите то, что я вам сейчас скажу: если викинги не отступятся и не подчинятся нам теперь, они усилятся до такой степени, что мы с ними не справимся. Они нападут на нашу Хазарию и уничтожат ее".
"То, что вы говорите, выглядит слишком безумно, – сказали юноши, – только этого нам не хватает на суде, сказать такие глупости".
Но мэр серьезно требовал от них сказать это, чтобы в столице услышали его опасения, чтобы и там, в далеком и беспечном центре, поняли то, что иудеи никогда не могли понять. И тут белые вороны влетели через раскрытые двери и посмотрели на юношей с мольбой. Без того, чтобы выразить согласие, все поняли, что юноши согласились. Быть может, это деяние во имя Хазарии облегчит приговор суда по их делу.
"Ладно, – сказал мэр, – сейчас нет никакого смысла пускаться в путь, канун субботы, мы и так засиделись. Приглашаю вас к себе, в мой дом. Увидите хоть раз, что такое молочная суббота".
Мэр был родом из Халеба в Араме-Цова. Дед его покинул Сирию, древний этот город под властью мусульман, и ушел вместе с другими иудеями в империю Хазарию.
Юноши отпраздновали субботу. На исходе ее вскочили на коней. Дали им еще коня для Титы. Пять всадников поклялись, что не остановятся ни в каком месте и ни по какому поводу, пока не доберутся до усадьбы графа с печальной для него вестью.
А затем пусть будет то, что должно быть.
Глава пятьдесят четвертая
В ту ночь в теплой постели хуторка пчеловодов снился Ахаву сон о двух его котах и какой-то редкой карте, которую он запачкал пальцами в библиотеке. Всё это мешалось с другими картинами, обрывками видений, но мы выделим лишь то, что, проснувшись, Ахав мог вспомнить.
Он видел двух симпатичных котов в доме детства. Один был рыжим, другой, поменьше, черно-белым. Игрались коты и веселили всех окружающих своими играми. Все говорили: "Какие симпатяги", гладили их по шерстке, утыкали носы в их животики, в общем, очень их любили.
Но вот, Ахав видит, что рыжий вгрызается в шею черно-белого. Это уже не игра, подумал Ахав: он рвет шею черно-белого, глотает куски мяса, и не понятно, – тот уже мертв или еще дышит. Трудно различить, ибо они играются в кустах, шея черно-белого кота скрыта, и лишь видна голова рыжего, нависающая над ней. Но кажется Ахаву, что он даже различает разорванные жилы и отверстие гортани. Да что же это, кричит или пытается кричать Ахав, он же разрывает его на части.
И весь сон пронизан омерзительной атмосферой. Поднял рыжий кот голову, и пасть его в крови, и разверзнута, не как у нормального кота, чтобы можно было прихватить более приличный кусок. Но все исчезли, говоря, что это обычная игра котов, и ничего особенного предпринимать не следует.
Кот с окровавленной мордой ластится ко всем, и его гладят и щекочут. А черно-белый кот как бы исчез, вероятно, помер. Рыжий опять стал вести себя нормально, но Ахав не может освободиться от ужасного ощущения, что этот симпатичный рыжик, разорвавший черно-белого, разорвет еще кого-нибудь. Может, даже кого-то из семьи. И не понятно Ахаву, почему все относятся столь равнодушно к делам этого рыжего животного.
И вот, рыжий снова рвет шею черно-белого, и, значит, раньше совершил нечто ужасное. И что будет?
И опять пасть кота полна крови, и сон повторяется.
Но вот Ахав как бы в другом сновидении, в какой-то большой публичной библиотеке. Множество народа, и библиотекарша представляет старинные книги, прибывшие из другого книгохранилища, заново переплетенные.
В книгах вставлены страницы более плотной блестящей бумаги с цветными рисунками. Царит праздничная атмосфера. Ахав в это время ест бутерброд с огурцом, и капли сока стекают на руку. Ахаву хочется более близко увидеть книгу. Коснуться ее. Перевернуть страницу, почувствовать книгу. Книга эта огромна. Таких книг вокруг немало, и люди вглядываются в них. Ахав также переворачивает картинку, и палец, увлажненный огуречным соком, оставляет пятно на странице. Ахав осторожно закрывает книгу, надеясь, что никто не заметит пятна. В конце концов, это просто вода. И Ахав ждет, пока пятно высохнет. Он простить себе не может, что своим поступком походит на развязных хулиганов, обутых в сапоги хазарских воинов, которые надеются после боя поживиться грабежом. Они напевают себе под нос, ходят с молотами и палками.
Но пятно не высыхает, еще более выделяясь. Библиотекарша, до сих пор стоявшая спиной к книге, вновь оборачивается к ней, и сразу же замечает пятно. Она никак не реагирует, дружелюбный тон ее голоса не меняется, она лишь поднимает книгу, чтобы рассмотреть поближе пятно. Но делает вид, что ничего не увидела, хотя ей ясно, что это сделал Ахав.
Она продолжает свои объяснения, и, вероятно, считает, что пятно не так уж страшно, успокаивает себя Ахав. Но понятно само собой, что лучше было бы, если бы люди не совершали такие глупости.
Почему я рассказал этот второй сон? Что он может добавить образу Ахава? И вообще, цель этой книги – не сотворять подлинные образы или четко отработанные сюжетные конфликты, а лишь рассказать то, что известно о Хазарии. Ведь всё сгинуло с лица земли. Что мы знаем? Почти ничего. Юноши эти должны проделать путь, длина которого равна расстоянию от Рима до Стокгольма или от Вены до Мадрида. А они лишь одолели треть пути. Примерно, как от Рима до Женевы, и они часто задерживаются, интересуются окружением.