Я не описал вам, дорогие читатели, эту остановку и молитву перед полем клевера, полным безмолвия в сиянии нежаркого солнца, в четыре часа после полудня. С ними молился крестьянин, который весь день работал в поле, разбрасывая удобрения с широкой четырехколесной телет. Не описал я вам пару белых бабочек, которые доверчиво вились вокруг них во время молитвы, уверенные, что люди, закутанные в белые шелковые одеяния с голубыми каймами, не опасны. Это лишь один аспект всех событий того дня. И нет смысла описывать обычные дела, как разбивание яиц о край сковороды, чаепитие, умывание рук перед каждой едой, каждый переход Титы из кресла на кровать и обратно, каждое перекатывание с живота на спину. Не стоит повторять каждый раз ее повторяющийся рассказ о том, как она посмотрела на себя в зеркало, ужаснулась своему виду и впала в депрессию, о том, как Песах клал голову ей на живот, вслушиваясь в его бурчание, о не дающих спать комарах, о сновидениях, которые они рассказывали друг другу.
Быть может, мы ошибаемся, и следовало описать все молитвы, размышления, тоску молодых душ, прокрадывающуюся в слова молитв. Описать частое вглядывание в карты, чтобы не сбиться с пути, каждое ласковое прикосновение руки к шее коня. Представить весь страх того мгновения, когда они предстанут очам графа из Лопатина и расскажут о том, что двое его сыновей, за которыми он их послал, были украдены в пути, те самые Иаков и Иосиф, которых, я надеюсь, вы не забыли. И где они сейчас? Что с ними случилось после того, как их захватил этот злой Дьявол?
Да и невозможно все это описать на каких-то трехстах с лишним страницах этой книги, и, значит, она является лишь кратким и весьма печальным вступлением к тому, что должно быть узнано, откопано и написано.
"Ну, – сказал глава ешивы, – вам нравится у нас?"
Ханан, естественно, вскочил первым: "Здесь просто прекрасно. Ученики уже успели рассказать о ваших идеях, святой и праведный Учитель Священного Писания".
"Довольно, довольно" – прервал Ханана раввин с его явно преувеличенной лестью. Взгляд его потеплел. Это был, надо сказать, профессиональный взгляд учителя, занимающегося подрастающим поколением. И все же теплота взгляда была искренней.
"Довольно, – повторил он, – еще одно из правил нашей школы состоит в том, что учителя и ученики уравнены, и мы не терпим никакой лести или заносчивости. Вы и представить не может, сколько я почерпнул от своих учеников, так, что не следует ко мне относиться с преувеличенным уважением".
Такой подход (высшей степени скромности) покажется слишком необычным в глазах нашего высокомерного поколения, которое считает, что все существующее изобретено ими. Но такой подход возник раньше, во многих местах, и надо сказать, не всегда осуществлялся успешно.
Но все говорим вокруг да около, и глава ешивы, и наши герои-всадники, ибо главное надо было решить:
1. где будет спать Тита?
2. как останется Ханан в ешиве. Если останется?
3. что с белыми воронами, о которых раввин, естественно знал, кто они. Ведь еще ни разу они так далеко не отдалялись от северных границ, никогда еще не появлялись в этом городе.
И если так, то что в дальнейшем случится?
Глава пятьдесят восьмая
Вот, что рассказал глава ешивы главе области, друг со времен их ранения во время проливных дождей, известных под именем потопа в Заливе.
"Слушал я их, четырех симпатичных парней, воспитанных, сдержанных. Сидели они глотали подслащенные лимонные корки, лежащие горкой на столе. Видно, что они неспокойны, и даже сами не знают почему. Но некоторое пребывание у нас, кажется, им пошло на пользу. Была с ними девушка. Меня рассердило, что они даже не сподобились объяснить, кто она.
"Лолита", – ответила она шепотом, когда я спросил, как ее зовут. С трудом расслышал ее имя, явно не еврейское. Надо было мне все же выяснить, кто она: служанка? Наложница? Любовница? Жена одного из парней? Что у нее за статус? Еврейка ли она? Гостья?
"Ну, кто же она, в конце концов?"
"Оказалась любовницей одного из них. Вольная чужестранка. Статус ее неясен. Особенно смешон был один из парней по имени Песах. Они вообще были сбиты с толку. Они просто не понимали. Если она гостья под их защитой, ее надо записать и дать ей имя того, кто взял над нею покровительство. После каких-то заиканий вместо объяснений, мы с Песахом решили сформулировать ее положение, как "Временно находящаяся под его покровительством любовница по дороге в область их патрона, где и будет записана".
"Нет такого понятия – "записана". Может быть, по дороге к принятию иудейства – гиюру. И кто вообще запишет ее как "любовницу под покровительством"? Это – служанка. И если она еще вольная, у нее нет защиты, и она должна платить налоги, которые, как тебе известно, более высоки, чем налоги со служанки. Чего ты занимаешься тем, чем не должен заниматься?"
"Прекрасно, теперь, значит, и я не в порядке. Сейчас ты скажешь, что я должен был послать ее к тебе, в центр области перед тем, как она продолжит путь? Не преувеличивай, прошу тебя, не будь столь строгим Так не будет она записана две-три недели. Она же с Песахом вместе, и он всегда сможет объяснить.
Я устроил ее на ночлег у одной из жительниц городка, которая живет напротив школы, но Лолита эта была до того испугана самой идеей, что она окажется на какое-то время без Песаха, что не было у меня выхода, и я решил уложить ее на ночь с моими дочерьми в нашем доме. Девушка просто впала в истерику.
Парни рассказали мне ее историю, и я тебе изложу ее на бумаге. Этот речной дьявол давно не давал мне покоя, и во всех моих молитвах я прошу у Создателя совета, как с этим дьяволом бороться. Сколько можно разводить руками и говорить – "Ну, что можно с этим поделать?" Мои ученики, которые верят мне намного больше, чем полагается мне, видя мою стесненность в этом деле, предложили долгий пост и интенсивную учебу, пока мы не найдем в священных книгах заклинания, которые изведут эту нечисть. Я пытался отговорить их, но часть из них собралась в группу, и они просто поглощают тексты книг, едят лишь плоды рожкового дерева с Кипра, пьют воду из ручья и все ищут, и ищут заклинания. Вторгаются в среду ангелов, животных, серафимов. Один такой серафим – сараф (сжигающий) может сжечь весь мир. Это запутанная, сложная история, и четыре этих молодых всадника еще не поняли до конца, во что они ввязались.
По-моему, они должны добраться до своего графа, который их послал на это дело, изложить ему всю правду и, быть может, попросить прощения. Не поверишь, один из этих юношей, Ханаан хотел даже остаться в ешиве. "А что? – сказал он. Троих достаточно, чтобы сообщить графу. Если же я понадоблюсь, они будут знать, где меня найти". Не хотел я им портить настроение, вселить в них беспокойство, сказав, что их еще ожидает".
"Я знаю? Быть может, он действительно может остаться. Это ведь ничего не меняет".
"Ну, вот, совсем прекрасно. Теперь ты пытаешься облегчить ситуацию. Поверь мне, ты не изменился с тех пор, как был десятилетним мальчиком. Ты должен всегда возразить тому, что я полагаю. Ты ведь отлично знаешь, когда он предстанет перед судом, каждая деталь его поведения может быть ему в пользу или во вред. Совсем плохо будет выглядеть то, что он не поторопился выполнить свой первый долг – рассказать о случившемся.
"Ты прав".
"Он испытывал настоящий голод по книгам. Он жаждал учиться. Я проверил его, как говорится, вдоль и поперек, и он произвел на меня хорошее впечатление. Ты ведь знаешь, что в мою ешиву принимают лучших".
"Ты не должен мне напоминать, что не принял моего двоюродного брата. Иногда я думаю, что не должен был тебя вытаскивать тогда из болота".
"Ну, не подошел. Кстати, что с ним?"
"О нем не беспокойся. Он строит новые расширенные высокие здания из кожи. У него бригада рабочих. Только на этой неделе они купили много дерева для костяков зданий. Зарабатывает он уйму денег. Но у него была огромная жажда учиться. Жаль".
"Вовсе не жаль. Нужны строители. Может быть, даже более, чем ученики ешив. Хазария пуста. Огромные ее пространства пустынны, как гроздь малины под густыми зарослями. Кто эти пространства освоит, если не строители, которые будут строить еще и еще города?"
"Ну, так что с этими парнями?"
"Ханаан бодрствовал всю ночь, учил вместе ешиботниками, у которых это была ночь бдения. Тита ушла спать в комнату моих дочерей, и ночью кричала со сна и будила всех. Другие тоже ушли спать. Мы позаботились об их лошадях, а я в полночь поднялся в свою комнатку на третьем этаже, с запрещенными книгами, и позвал ворон".
"Бедные создания".
"Они тут же слетелись ко мне беззвучной стаей. Я вглядывался в них при свете свечей, и они вглядывались в меня, делая вокруг меня круги. Вблизи видно, что они не совсем белые, скорее розовые".
"Бедные создания".
"Я гладил их по перьям, угостил кубиками сыра и печеньем, размоченным в молоке. Это разрывало сердце, как вид миндального дерева, срубленного для красоты. Я сидел до утра, молился, соединял буквы и цифры, искал в книгах намеки и подсказки. Закрыв глаза, пытался сосредоточиться, просил милосердия. Открывал глаза, но вороны оставались воронами. Мало у меня сил их расколдовать. С рассветом петух прокричал второй раз, и я понял, что прошло время, в котором я мог просить силы тьмы прийти на помощь. И ничего я не смогу сделать".
"Бедные создания", – снова повторил глава области, и вовсе не из-за отсутствия оригинальности, а просто и вправду ему не было чего сказать. Ведь он ничего не мог сделать во имя спасения верных людей, к которым иудеи не пришли во время на помощь, и вот, люди эти превращены колдуньей в ворон. И все же они пока с нами, и мы не можем их спасти.
Мы не задержимся на образе главы области, мелких его грехах, добрых его делах, вообще на его личности, ибо в книге есть много ограничений, и даже те, кто нарушают своей дикостью законы, должны тоже придерживаться множества принятых правил. Глава области остается в этой книге лишь на эти мгновения, когда беседовал с главой ешивы, который тоже является проходящей, мимолетной фигурой. Возник на мгновенье и исчез в тысячелетиях Истории. Не говоря уже о державе, которая существовала до тех пор, пока Всевышний не решил рассеять нас по всем землям от края до края завершим рассказ о главе области тем, что до конца своих дней на праздник Шавуот он ездил в верные иудеям славянские села, к семьям тех ворон, привозя телегу, нагруженную подарками и деньги – хиджазское чистое, отличное серебро, не успокаивающее сердца тех, кто потерял своих близких.
Глава пятьдесят девятая
Был третий час ночи, ветер пустынь и айсбергов дул за окнами. Свет лучился из окон небольшой башни над ешивой, где в своей комнатке ее глава боролся с темным колдовством. Отблески того света мерцали в зале, где четверо учеников и Ханан были погружены в книги.
Ученики поднимали головы от страниц и с великим почтением следили за светом, мерцающим в окнах Учителя. "Идем с нами", – сказали Ханану.
Они вышли во двор, в резкий холод, и посмотрели вверх. Три окна комнатки раввина смотрели в три разных направления, и свет из них смешивался дымным сиянием. Отсветы взмывали в небо, обретая форму крыльев, и звуки хоров, и стенания тысяч слепых взлетали вместе с этими отсветами из окон комнатки.
"Это наш Учитель, ведет беседы с высшими силами, недоступными нам", – прошептали в богобоязненном замирании ученики Ханану.
Так они стояли долгое время, затем вернулись в учебный зал, чтобы еще с большим прилежанием погрузиться в учебу, в надежде, что в один из дней достичь той же великой степени святости, как их Учитель, чтобы вести беседы с высшими силами. Время от времени они прекращали занятия, переворачивали песочные часы и пели давние прекрасные слова: "Владыка мира, Владыка мира, царствовавший до того, как все в мире было сотворено…"
Всю ту ночь Ханан не сомкнул глаз. Он с жадностью глотал священные строки, красоту словесных сцеплений и отенность букв, комментарии ко всему этому, пил и пил эту мудрость, не в силах утолить жажду, о которой даже раньше не подозревал в себе. Сухость, до сих пор дремавшая в нем, открылась с прикосновением к Гемаре и ее комментированием учениками ешивы.
Утром, когда петух прокричал второй раз, ученики закрыли книги произнесли благословение новой заре. Петух этот был огромным, он потрясал размерами своего гребня и бороды, длинными перьями бледно-золотого цвета.
Ханан разбудил товарищей. Проснулась и Тита от голоса ворона, стучащего клювом стекло окна. Поцеловали они сухие руки главы ешивы.
Он выглядел усталым и печальным, и с трудом реагировал на горячую благодарность молодых пришельцев. Неожиданно он встряхнулся, глаза ее заблестели, и он сказал: "Когда вы приедете в столицу Итиль, возьмите с собой этих ворон в синагогу Александрони. Найдите там моего отца. Скажите ему, что я пытался бороться с колдовством, но оно сильнее всего, что я знаю. Скажите, что я зову его на помощь"
Ханан приблизился к нему и сказал: "Да, господин", жаждая склонить перед раввином голову, что запрещено. Раввин был недоволен.
На улице стоял густой туман.
"Плохо", – сказал главный конюх, с беспокойством вглядываясь на восток, словно стараясь разглядеть, что таится за этой белой стеной.
Они расстелили карту. Было понятно, почему плохо. Им предстояло отдалиться от реки, которая могла как-то определять направление, двигаться наугад по пространству, трудно подающемуся рекогносцировке.
"Пытайтесь двигаться на восток без отклонений, – сказал главный конюший, – на восток, примерно пять-шесть парсов. При такой погоде вам придется двигаться осторожно и медленно. Но это не очень далеко. Двигайтесь, пока не доберетесь до еще одной реки. Легко говорить. Но вам трудно будет отличить реку от ручьев, которые текут в небольшое озеро. Увидите там человека, попытайтесь у него разузнать дорогу. Если никого не встретите, старайтесь пересечь первый поток и затем придерживаться второго или третьего потока, на который наткнетесь. Если ошибетесь, то вернетесь к тому же озеру, скорее, пруд, посреди которого островок. На островке увидите избушку. В ней живет старуха, которая окликнет вас и попросит к ней приплыть на зеленой лодке, причаленной к берегу, чтобы перевезти старуху с острова на сушу. Не делайте этого ни в коем случае, ибо заразитесь страшной болезнью. Не сделаете, вас будет преследовать проклятие старухи. Поэтому остерегайтесь двигаться вдоль потока, только – вдоль реки".
Прилетели белые вороны и вскочили на седла, выражая нетерпение. Всадники затянули пояса, оглядели вновь столь отлично заточенные лезвия своих сабель, и вскочили на коней.
Часть учеников ешивы пришли с ними попрощаться. Серого коня Ханана окружили те, кто с ним просидел ночь за священными книгами. Ханан жевал кислое яблоко. Капельки пота собрались над верхней его губой: была у него такая смешная генетическая чувствительность.
"Я вернусь сюда учиться", – сказал он, и голос его зазвенел от волнения.
"Возвращайся", – сказали ученики.
Не было больше смысла задерживаться. Туман не рассеивался. Они вглядывались в невидимое небо, искали солнце, восток. Вышли пешком, ведя коней под уздцы, и исчезли в глубине тумана.
Глава шестидесятая
Ахаву снился еще один сон. Утром он решил его записать. За долгие годы накопились у него записи снов на небольшую книжку, и он хранил их в своем сундуке. Но они потерялись, и сундука нет: сгорел, очевидно, при нашествии жестоких монголов, которые прошли на двести лет позже. Быть может, сгнил во влажном воздухе и прахе тех мест или, всё же, еще где-то еще существует со всем своим содержимым и, главное, записанными снами, и какой-нибудь университетский исследователь с Украины или Дагестана найдет в своей научной экспедиции.
Ведь сундук находится там, где его оставил Ахав в последний раз, в хазарской крепости над проливом Босфор, где он умер и был погребен после долгих лет жизни. Но, вероятнее всего, турецкие власти не разрешат производить там раскопки. И все израильтяне, которые проплывают на кораблях по наводящему на них скуку проливу Босфор, редко выглядывают в иллюминаторы: они ведь ничего не знают о своем предке, который властвовал над этими водами.
И вот, что снилось Ахаву. Возник сын его брата, который выглядел огромным, высоким, раздавшимся вширь до такой степени, что с трудом вошел в дом, согнувшись и скорчившись. Но больше всего беспокоили его ноги, ставшие тонкими, как две палочки, хрупкие на вид, подобные костылям. И так он передвигался на этих ногах, и Ахав в страхе думал про себя, что надо сказать брату и его жене, чтобы взяли ребенка к врачу.
Таков, примерно, был сон, и так он был записан, с орфографическими ошибками, ибо Ахав был недостаточно искушен в письме, но мы ведь не для этого пишем книгу, чтобы посмеяться над ним и стилем его письма.
По сути, сон был явно символическим. Но так ведь думают о любом сне, И так было бы, если все в этом сне виделось наоборот, и у сына брата были короткие и толстые ноги. Потому оставим символы, и описывать будем сны как реальность, и, конечно же, саму реальность.
Там, за тридевять морей, где вечно дует Гиперборей, не в лесной дремучей мгле, жил великан на скале.
У великана была жена, и с ней – шестеро сыновей.
На скале над северным морем, такой же огромной, как они, было место их проживания. Среди скал, разбросанных, как крохи печенья, есть вход, известный лишь им. И в пещере, стены которой покрыты влажной солью, собирающейся в сталактиты, толстые и тоньше волоса, они жили. Иногда они начинали бегать вдоль пещеры, и, добежав до ее края, не прекращали бега. Когда великаны бегут под поверхностью, волосы их колышутся над землей. Люди видят иногда на бесконечных нивах Украины волны, пробегающие по верхушкам колосьев и уносящиеся вдаль. Это великаны бегут под землей, и волосы их колышутся в пшенице.
Сотни лет они не говорят, даже между собой.
Однажды появились в офисе Еврейского Агентства – Сохнута – в Риме, на улице Корсо Витторио Эммануэле, 173, четыре великана. Сказали, что хотят репатриироваться в Израиль.
Посланец Агентства, преподаватель Тель-Авивского университета на кафедре кино, пытался их понять. Они знали лишь несколько слов на иврите, которые выучили, приехав в Рим, из учебников для начинающих учить этот язык.
Знали только русский язык, а, может, это и не был русский. Специалист по кино не знал славянских языков.
Они прибыли не под эгидой Джойнта, а при поддержке христианской организации "Каритас", оказываемой эмигрантам, которую нельзя сравнить с финансовым уровнем и условиями, оказываемыми народом Израиля всем скитающимся по миру евреям или репатриантам. Великаны ожидали в лагере "Каритаса" визы в Соединенные Штаты Америки, и уже должны были вот-вот их получить вместе с семьями. Всего четырнадцать человек. Но они сказали, что хотят в Израиль.
Мы ведь евреи, сказали они.
Никакого документа, подтверждавшего их еврейство, у них не было. Они лишь показали письмо раввина из Батуми, подтверждающее, что они регулярно ходят в синагогу, несмотря на то, что их рост не позволяет войти в дверь, и они должны входить ползком, на четвереньках. Раввин подтверждал их еврейство.