Фикслер, ответственный в Агентстве за репатриацию, отвечал из Израиля, что этого недостаточно и обвинил посланца в наивности. Посланец был абсолютно сбит с толку. Тут, у него четырнадцать человек, доказывающих со слезами на глазах (да, именно, со слезами), что они евреи, и хотят в Израиль, и у них на руках виза в США, билеты на самолет, и они отказываются от всего этого, а им не дают репатриироваться.
Не я, человек искусства, сдамся бюрократическому педантизму, сказал себе посланец, я сажаю их в самолет, и чтобы все там, в Израиле, лопнули от злости.
"Ты добрый человек, – сказали великаны, вздыхая у его стола, – что им надо, чтобы доказать, что мы евреи? Вы хотите, чтобы мы разорвали наши сердца и показали вам, что в них есть?" – и они взялись за воротники рубах.
"Не надо, не надо", – поднял руки посланец.
Из Израиля прислали бумагу, в которой появилось впервые новое слово – субботники. Они, эти люди, – субботники.
"Что это такое – субботники? – спросили великаны. – Мы впервые слышим это слово. Мы лишь знаем то, что нам говорила мать: мы евреи и останемся евреями".
Шли дни, и спор посланца с Израилем дошел до высших инстанций, начальников отделов, бюро связи. Все сказали, что он прав и пусть посылает их в Израиль.
Великаны привели мать в Агентство. У нее было круглое лицо и нос, подобный пуговке на мяче. Она была похожа на кукол, которых делают из нейлоновых чулок.
"Это еврейка?" – смеялись в Израиле, увидев их анкеты с фотографиями. Хорошо еще, что посланец не вписал в анкеты рост ее сыновей.
Посланец позвонил в дирекцию "Каритаса". "Есть у нас общая с вами проблема", – сказал он. Все остерегали его, что сотрудники "Каритаса" не будут с ним сотрудничать, но они оказались в порядке. В высшей степени.
Решено было: вы, в Агентстве, продолжайте заниматься их репатриацией в Израиль, а мы не лишим их прав эмиграции в США. Если же вы не сумеете отослать их в Израиль, мы будем содержать их в нашем лагере за наш счет.
Так шло время. И однажды, примерно, через месяц, стало известно, что все процедуры в американском консульстве завершились, пришла виза для всей семьи и билеты в США. И христианская община уже ожидала их в северном штате Вермонт.
Великаны сообщили об этом посланцу. Спросили, что делать?
"Что делать?" – позвонили тут же сотрудники "Каритаса". И посланец, и сотрудники "Каритаса" знали, что с американской визой не шутят.
"Меня ничего интересует, – кричал посланец в офисе, – я заказываю четырнадцать мест в самолете "Эль-Апь" и посылаю их в Израиль". И секретарша Ариэль работала с легендарной скоростью, и четырнадцать билетов прибыли назавтра.
Посланец сообщил великанам. У них уже были и билеты в США. "Каритас" отменил их.
Великаны ехал полтора часа в Рим, чтобы получить билеты на рейс "Эль-Аль". Они были счастливы, двигаясь в медлительном итальянском автобусе.
Но пока они добирались до Агентства, пришло предупреждение из Израиля: "В аэропорту Бен-Гурион им не дадут разрешение на въезд. Не делайте нам проблемы".
Великаны вошли, и им сообщили об этом.
"Что ж, полетим в США, и оттуда приедем в Израиль" – вздохнули великаны и вернулись в лагерь. Билеты на рейс в "Эль-Апь" отменили. Трудно представить, какие там были крики. Билет на американский рейс были восстановлены. На следующий день все четырнадцать великанов исчезли в маленьком северном городке США.
Ну, и каков конец? Посланец позвонил один раз раввину еврейской общины в том американском городке.
"Да, они были у меня один раз, – ответил раввин, – я так и не сумел понять их историю. Православные им устроили здесь торжественную встречу, празднично украсили весь город к их приезду. Что говорить, одни сложности. Если они захотят принять еврейство, посмотрим, чем сможем им помочь".
Таков конец этой истории. Посланец таки не знает, что с ними дальше случилось.
Глава шестьдесят первая
Четыре всадника и Тита с трудом передвигались в густом тумане, смутно различая уши своих коней. Они боялись потерять друг друга, и все время окрикивали один другого. Тита, которая не была великой всадницей, прилипла к бокам своей лошади.
Вороны не рисковали взлетать, сидя на краях седел. Ханан все еще пребывал под впечатлением ночи бдения и учения. Впервые в жизни он знал, что должен делать и где должен жить.
Так они двигались мелкими шажками, примерно, час, пока не поняли, что туман не собирается рассеяться, и кони понимали, что еще немного, копыта их застрянут в каком-нибудь пне или провалятся в яму.
Всадники сошли с коней и вели их на поводу. Так можно было хотя бы чувствовать землю под ногами. С высоты коня твердь смутно видна, и глаза напрягаются, чтобы увидеть что-то надежное впереди и под собой.
"Надо было нам остаться там еще один день", – сказал Ханан, что и следовало от него ожидать, – все равно мы совсем не продвинулись".
Вороны карканьем выражали недовольство его словами. Как легко найти причину, чтобы не продвигаться дальше.
"Слышишь ворон, – сказал Ханану Песах, – есть такие, которые считают, что нет у нас права решать идти ли дальше".
"Видно, все так думают, – сказал Ханан, – осторожно, здесь кусты, да? Все абсолютно уверены, что есть у нас долг, который мы обязаны исполнить. Мы оказались в ловушке у судьбы, не принадлежащей нам. Я чувствую себя, как человек, которого взгромоздили на телегу, покрытую сверху, которая движется не в то место, куда я стремлюсь добраться".
Этот нарисованный Ханааном образ произвел на остальных глубокое впечатление. Депрессивное состояние охватило их в этом слепом, неизвестно куда, движении. Думаю, если бы в наше время все это Ханаан бы пропел, получился бы грустный шлягер, выражающий тоску молодости.
Они продолжали свой путь, мокрые от тумана.
"Так мы никуда не доберемся. Мы ведь почти не отдалились от ешивы, – сказал Ханан, – давайте вернемся".
"Вы уверены, что мы знаем, где восток?" – сказал один из всадников.
Все остановились при этом возгласе и стали вглядываться вверх, в надежде увидеть хотя бы бледный оттиск солнца.
"Ничего не видно", – сказал тот же всадник, парень молчаливый, которого только серьезная причина могла заставить раскрыть рот.
"Может, стоит остановиться и ждать, пока туман рассеется? – сказал другой всадник, – если продолжим двигаться, мы совсем собьемся с пути".
"Холодно", – еле слышно пролепетала Тита, но все услышали.
Холодно означало, что при остановке можно совсем замерзнуть.
"Лучше двигаться, ничего мы не выиграем от остановки. Мы же совсем промокли и дрожим. Если мы и так страдаем, лучше все же двигаться", – сказал Песах, потянул поводья и двинулся с места. Остальные сделали то же самое, не столько из поддержки, а от боязни потерять Пе-саха в этом густом, как молоко, тумане.
"Так или иначе, нет особой важности в точном направлении. Это большая страна, и ее надо пересечь, пока мы не доберемся до реки. В этом трудно ошибиться", – поддержал Песах остальных голосом, в который прокралась какая-то даже странная шутливость, вовсе не соответствующая создавшейся ситуации.
Тита приблизилась к нему, возникла перед его лицом из тумана и поцеловала его в щеку. Ее прикосновение, свежесть ее щеки и губ были, как награда в поддержку его мнения – не останавливаться в этот холод.
Остальные не очень-то расчувствовались от этого мига радости, возникшего в туманне утра. Не было чему радоваться в этом слепом безмолвии. И они продолжали двигаться в густой траве, сапоги их иногда ступали в лужу или болото.
"Некоторые удивительные строки ночного чтения все еще звучат в моей голове", – сказал Ханан, который двигался, как во сне, пытаясь руками развеять пары тумана, охватывающие всех, – "Окружите и овейте Сион, возвысьте дворцы его". Разве не удивительно выражение "возвысьте дворцы его"?
Никто не ответил. Каждый был погружен в размышления.
"Не будьте столь печальными. Еще несколько часов, и солнце развеет туман, и мы увидим дорогу", – сказал Ханан.
"Солнце-то взойдет, – сказал Товияу, – но дорогу мы не увидим. И не вспомним дорогу, которую мы сейчас прошли. Знал бы я, во что ввязываюсь, никакая авантюра, и никакая оплата за это получением коня не заставила меня идти дорогами демонов".
"Я надеюсь, мы скоро услышим, что дети живы, найдены и возвращены, – сказал Песах, – и тогда весь этот туман, в котором мы блуждаем, рассеется, и опять станем четверо юношей, лишенных забот и свободных от всяческого долга. Или, вернее, шестеро юношей, если вспомнить Дуди и Ахава, которые остались на хуторе Они тоже в той же ловушке судьбы, что и мы, не так ли?"
"Радостными мы вышли в этот путь по Хазарии, радостными возвращались до того ручья, в котором обитает дьявол Самбатион. Но я думаю, что никогда уже мы не будем такими веселыми, какими были до того дня, когда были схвачены дети. Даже если их найдут и вернут домой, кто вернет Элени, Гилу, Миру?" – сказал Гедалияу, пригладил начинающуюся лысину и протер глаза, чтобы лучше вглядеться в туман, но, по правде, он отер слезу.
Все замолчали на какое-то мгновение.
"Великий раввин почитается учениками, – сказал Ханан, – для меня он источник изумления и притяжения" Он не объяснил, кого имеет в виду, но все понимали, о ком идет речь, ибо все еще были под впечатлением расставания с раввином.
"Если бы мы остались еще там, около него, он бы сказал нам, что делать. Он бы разъяснил бы нам все и дал бы ответы на вопросы, которые мы не умеем задавать", – добавил Ханан.
"Вопросы, которые мы не умеем задавать? – Удивился Тувияу. – Может, лучше начать их задавать, ибо тот удивительный раввин сказал нам, что делать. Он сказал то, что говорят все, чтобы мы как можно скорее двигались дальше и не останавливались, пока не доберемся до графа Лопатина и сообщим ему горькую весть. Так мы сбросим с себя позор греха, говорят все, и граф повезет нас на суд в Итиль. Кто-то из вас слышал что-либо иное от кого-либо в нашем пути?"
"Желудок мой даже подпрыгнул", – сказал Песах.
"Что они хотят от нас? – Заныл Гедалияу. Это так не подходило молодому человеку, вооруженному до зубов, или даже очень подходило парню двадцати лет, оказавшемуся в столь большом затруднении и не имеющему сил из него выбраться.
"Первым делом, – сказал Ханан, поглаживая пейсы, – мы должны выполнить заповедь – сообщить горькую весть. Если нет, это будет нарушением закона, как будто мы пытались это утаить. Как запрещено еврею утаить оплату рабочему, трудившемуся до утра, так запрещено утаить сообщение хотя бы один лишний час. Сообщение – это пропажа, которую надо вернуть ее владельцу".
Слова Торы хоть и были жесткими, неожиданно успокоили мучавшиеся души четверых. Был какой-то чудесный отсвет в этих словах, какая-то логичность, какой-то долг, который обязаны были исполнить, долг небольшой, который не рушит основы, долг, простой в исполнении, понятный и не приносящий душе боль.
Ханан, ощущая поддержку товарищей, продолжал: "Я не испытываю страха перед судом в Итиле. Кто может решить, что мы совершили преступление? Что можно требовать от шее™ юношей, что вышли в путь и наткнулись на нечистую силу, которую не могут осмыслить даже великие мудрецы?"
"В древние времена за это осуждали на смертную казнь без суда и следствия", – сказал Гедалияу. А Товияу покачал головой и добавил: "Четыре коня, к которым бы нас привязали, рванули бы и разорвали нас на части".
Оба, Гедалияу и Товияу, принадлежали к одной большой семье-семье Каплан. Это была хазарская семья, в которой детям перед сном родители еще рассказывали истории давних времен, когда хазары еще не были иудеями. И в былях этих вставал темный всадник на черном коне, который по завершению победного боя вздымал свое копье, и на нем был начертан магендавид.
"Но древние времена прошли, – сказал Ханан, – теперь мы иудеи. Иудеи не казнят, и все это дело насчет того, каков наш долг – в противостоянии князю тьмы с его воинством, не ясен. Это те дела, которые подобны горам, висящим на волоске. Редкий случай, и повеления тут противоречат друг другу. Понятно, что иудеи не быстры на казнь, как язычники. Без следствия, обсуждения, защиты. Объясним, что случилось и нас, несомненно, поймут. Может быть, даже похвалят нас, и мы возвысимся вместо того, чтобы быть наказанными. Пусть вас зря не пугают".
Все молчали, задумавшись над его словами, которые вселяли каплю надежды.
"Туман все еще не ослабел", – сказал Ханан после продолжительной ходьбы.
"Объясните, – сказала неожиданно Тита громким голосом, так, что все ее услышали, – что же это такое – евреи или иудеи?"
Глава шестьдесят вторая
"Хороший вопрос", – рассмеялись все, – ну, объясни ей, Ханан".
"Я объясню тебе, – сказал Песах, – иудеи верят в единого небесного Бога, мы его народ и выполняем Его волю".
"Ну, это не точно", – сказал Ханан, жаждущий взять на себя ведущую роль в этой беседе, но слова его были прерваны, и вопрос о том, кто объяснит это сбитой с толку чужеземке, остался нерешенным, ибо звуки музыки донеслись из тумана, звуки трехствольной флейты.
Они остановились, прислушиваясь. Музыка была слышна издалека, но тонкий звук флейты доходил до всех ясно и отчетливо.
Все, без всякой команды, стали двигаться в сторону этих звуков.
Мелодия не прекращалась, пастушья мелодия, знакомая всем, связанная с весной. Как только она закончилась, ее подхватили все четверо, насвистывая мотив. И даже Тита подхватила его через пару минут. Мотив был прост и легко запоминался.
"Я тебе позже объясню, что такое – иудеи", – сказал ей Песах и коснулся ее плеча.
Она улыбнулась ему и кивнула головой. Удивительно – каким влиянием на него обладал такой простой ее кивок. Он весь словно засветился, и это видно было по его лицу и движению плеч. "Что-то мучает ее", – думал Песах, – она ищет изменений в жизни. Хорошо бы ей не торопиться". Но я не рекомендую никому быть уверенным в том, что Тита не будет торопиться.
Мелодия флейты усиливалась, но туман оставался таким же плотным, как и раньше. Из его глубины возникли аисты, стоящие на одной ноге и пытающиеся что-то проглотить с явным трудом. Нельзя было различить, что они едят. Возникли они лишь на миг размытыми из густого тумана, и тут же удалились и исчезли. Товияу мнилось, что он видит тонкую женскую руку. Двоюродному же брату его это виделось двуглавым змеем.
Они продолжали двигаться в сторону мелодии, и когда звуки уже были достаточно близкими, один из парней закричал "Эгей". Крик этот известен во все времена – "Эге-гей".
Мелодия смолкла.
"Я здесь", – раздался голос паренька, – кто вы?"
"Четыре парня и одна служанка!" – закричал в ответ Ханан. Все обрадовались, услышав голос парня, а не старухи.
Что это такое? Служанка? – возмутилась про себя Тита, ожидая, что Песах отреагирует на это. Но он даже не обратил на это внимание, считая, что это не время – реагировать, и промолчал. Дорого ему обойдется позднее его молчание. Будь осторожной, Тита. Вообще Титы – большие специалисты по разрушению. Будь осторожней, Тита, чтобы не сжечь на костре любовь. Что может быть мудрого в этом?
"Ничего не видно", – закричали они в слепоту тумана, – продолжай играть".
"Ты знаешь песню "Владыка мира"? – с большим воодушевлением закричал Ханан, и рассмеялся, услышав собственный голос.
В ответ пришла из тумана иная мелодия, знакомая рыбацкая песня.
Флейтисты нашли в этой песне прекрасную возможность продемонстрировать виртуозность игры, быстроту движения пальцев по клавиатуре при исполнении песни о водах и рыбах.
Из тумана смутно возникли коровы, опустившие потухший взгляд долу. Но парни не смотрели в глаза коров и не замечали их странно изогнутые рога, похожие на взметенные руки утопающего. Они торопились к пастуху, игра на флейте которого теперь слышна была совсем близко, и он тут же возник перед ними, окруженный стадом. Он сидел на невысокой горке, на пастушьем складном сиденье на одной ножке.
"Ай, – он смущенно улыбался, вкладывая свисток и флейту в кожаную сумку, помахал рукой, – привет".
"Почему ты не сыграл "Владыка мира", – спросил его Ханан, и Тите показалось, что лицо пастуха скривилось, и улыбка исчезла. Он облизал языком губы.
"Погляди на его язык, – шепнула Тита Песаху, – он очень тонок и чёрен".
"Чёрен? Тонок? – Переспросил Песах. – Не думаю. Как ты вообще можешь что-то видеть? Ведь все размыто".
"Тебе не кажется?"
"Нет. Обычный язык. Ты сильно напряжена. Не бойся, никто здесь тебе не сделает ничего плохого".
Между тем приблизились остальные, не занимавшиеся цветом и тонкостью языка пастуха.
"Хотите молока? – Спросил пастух. – Хотите вина?"
"Нет. Хотим, чтобы ты сыграл нам "Владыку мира", – не унимался Ханан, и все закричали: "Ну, хватит уже с глупой твоей шуткой".
Ханан засмеялся.
"Ну, просто так, про-о-сто", сказал он бесу, который обернулся пастухом. Не знал Ханан, что именно из-за этой глупости с троекратным повторением слов "Владыка мира", совершенно случайно, бес не смог сделать того, что собирался сделать – превратить четырех парней в коров.
Таким образом, книгу эту можно продолжать.
"Ладно", – сказал пастух. Краем глаза он со страхом заметил, что кончик его черного талеса с красными полосами виден из-под куртки, быстро заправил его движением рук за пояс. – Ладно, кто вы такие?"
Он, в общем-то, знал, кто они, но, встречаясь с людьми, следует с ними затеять разговор.
Кратко, но по делу, рассказали ему о себе, о своих планах уничтожить князя тьмы Самбатиона. Они пытались изобразить из себя героев, ибо им надоело слышать от всех и всякого, что они не в порядке. Поэтому, дойдя до плана уничтожения Самбатиона, они явно перестарались в хвастовстве, как будто уже решили и как будто делали что-то в этом направлении раньше. И пастух, мы уже знаем, кто он, усмехался про себя. Но ужасный гнев таился в этой затаенной усмешке. Они победят князя тьмы, эти клоуны? Эти импотенты?
Он знал об истинном желании Ханана – вернуться в ешиву, и он знал, что Ханан вернется туда еще вечером этого дня, и будет всю ночь идти во тьме. Он знал всё. Ну, в общем-то, не всё, но достаточно много. И он знал, что никто из этих, рассказывающих байки, его не победит. Быть может, не было никакой причины его уничтожить, но кто любит слышать, как они, с издевкой и насмешкой, говорят о том, как его убьют?
"Нам надо добраться до реки Клилы, которая приведет нас к реке Саркил", – сказал Товияу. Он не был из тех, которые склонны брать на себя командование, но видел, что ничего не сдвинется, если он не начнет:
"Сказали нам, чтобы мы остерегались какой-то старухи и всё время справлялись о дороге. Мы вообще не знаем, куда пришли в этом тумане". Это было слишком много слов для Тувияу, и он замолк.
"Ну, это несложно, – сказал пастух, – когда вы доберетесь до ручьев, текущих на север, то есть левее от вас, и ведущих к малому озеру и островку, на котором обитает старуха, не идите вдоль ручьев, а пересеките их. Увидите поток, текущий вправо, идите вдоль него и придете к реке".
"Правее, правее", – бормотал про себя Тувияу, пытаясь сосредоточиться и точно определить, где это – правее.