- Ну "жируешь" - это оно, конечно, громко сказано, но возражать особо не стану. Нравится мне там. Сам, знаешь ли, возвел хоромы. Я ведь по дереву давненько промышляю. Кое-что, говорят, умею. Строил себе избу по старым уставам, до половины в землю врыл, брус тесал, пол доской сосновой выкладывал. Над землей почти не видна, а стоять в полный рост можно. И даже подпрыгивать.
- И часто ты подпрыгиваешь?
- А еще по секрету могу сказать, что у меня прям в доме вода есть, источником бьет из стены. Удобная вещь. Чистая, зараза, зимой холодная, аж зубы режет.
- У тебя и зубы есть?
- У меня все есть, если ты не заметила.
- Заметила, заметила. Что ж ты, раз вольницу любишь, сюда к нам, обычным людям, попал?
- Так ведь я не шеважа какой, чтобы в дикости прозябать. И не только для себя строить умею. Вон сын твой, поди, благое дело затевал. Почему, думаю, не помочь ребятам. Жаль, что все так никудышно обернулось.
- Что там у вас стряслось-то? - Гверна впервые оглянулась на собеседника через плечо: - Сказывали, какие-то чужеземцы на вас напали.
- Было дело. Только, сдается мне, чужеземцы нас меньше потрепали, чем свои же. Примчались, согнали всех с работы, повернули рылом к дому и велели уматывать. Очень приятно и полезно. Особенно когда оплаты за все дни мы так и не увидели. Спасатели! Правильно твой Хейзит рассуждает, что если бы спасти по уму хотели, то людишек бы подкинули, а не забрали. Эй, впереди, там точно дорога есть?
Тангай имел в виду, что теперь им проходилось буквально протискиваться между промерзшими стенами.
- Была б сейчас не зима, - продолжал он, так и не получив ответа, - все б уже давно по уши в грязи были. В тепло тут, видать, нешуточно подтекает. Не хотел бы застрять в ожидании лета. Может, вернемся, пока не поздно? Кажись, парочку боковых коридоров мы миновали.
- Нет, мы правильно идем, - послышался впереди спокойный голос Гийса. - Если раньше времени свернем, можем обратно в замок угодить.
- Ты это каким местом чуешь? Может, и меня, пока суд да дело, научишь?
- Это место не у всех есть, - отозвался Гийс. - Как говаривали наши предки, "как шеважа ни учи, он не ляжет на печи".
- А я и позабыл, что ты лучше нас всех знаешь, как говаривали наши предки! - воскликнул Тангай. - А про умников слыхал?
- Слыхал.
- Ну и…
- "Умника учить, что осоку точить".
- Ишь ты! А я вот другую припоминаю: "Умником родился, дураком сгодился".
- Я даже представляю, кто мог такую поговорку сочинить, - заметил Гийс. Ему вторило женское хихиканье.
Тангай хотел было набрать в грудь побольше воздуха, чтобы выпалить очередную порцию колкостей, однако пробираться вперед и без того стало слишком туго. Пришлось выдохнуть. Вроде полегчало. Да и проход перестал сужаться. Скоро по нему снова можно было идти вольно, не поворачиваясь боком.
- Кстати о печах, - заговорил Тангай. - Давно хотел тебя спросить, Хейзит, ты когда-нибудь раньше из своих камней глиняных печи строил?
- Нет, не приходилось. А что?
- А откуда ты тогда взял, что, если большую печь построишь, она будет жар давать, как обычная?
- Ниоткуда. Знаю - и все. Ты сам-то в печах понимаешь?
- Понимаю, сам себе лепил.
- И как лепил?
- А ты не знаешь, что ли? Как водится. Остов сперва деревянный. Потом глину берешь и лепишь. У меня ничего себе, хорошая получилась. Топка глубокая.
- А еще как можно печь сотворить?
- Как мы раньше иногда творили. Берутся ровные камни и укладываются в глину. Печки получаются покрасивше тех, что на деревянной основе, и тепло хранят, надо сказать, подольше. Только где ж теперь столько камней наберешь?
- Вот ты, считай, сам на свой вопрос и ответил. Мои камни одинаковые, удобнее любого булыжника. Тепло упорно держат. Глина и камень - одно целое получается. Поди плохо! А внутри все как у обычной печи. Должно было получиться.
- Да, - хмыкнул Тангай после короткого молчания, - если чужеземцы наше строительство не разрушат, оно наверняка подлецам замковым достанется. Знал бы, сам бы все там покрушил на дорожку.
- Мы еще вернемся, - не слишком уверенно пообещал Хейзит.
Он подумал о том, как непросто будет это сделать. Таиться придется не понарошку. Кто выдаст или найдет - несдобровать им. По всему чувствовалось, что новые хозяева Вайла’туна стелют жестко. И то, что сейчас им удалось-таки вырваться целыми и невредимыми, - редкое исключение из устанавливаемых повсюду правил. Надвигается нечто могучее и страшное. Что зародилось (он этого не знал наверняка, но догадывался какой-то безотчетной догадкой) еще в пожаре на их первой заставе. Совсем недавно и так давно…
Шедший перед ним Гийс остановился. Поднял руку. Хейзит застыл и ощутил на плечах прикосновение нежных ладоней сестры.
Гийс что-то высматривал впереди, опустив факел к полу.
- Ну что там встали?.. - недовольно начал было Тангай, однако сам сообразил, что впереди опасность, и умолк.
Хейзит вглядывался в темноту из-за спины Гийса, но ничего подозрительного не замечал.
- Нас обнаружили?
- Не знаю… Мне показалось, я видел впереди такой же свет, как от факелов. Мелькнул и пропал. Нет, вон он!
Теперь Хейзиту тоже померещился отсвет, озаривший вдали стену коридора.
- Если идут сюда, мы пропали, - сказал Гийс почти равнодушно. - Если там перекресток и они пройдут мимо, нам повезло.
"Нет, он не любит мою сестру, - неизвестно почему подумал Хейзит. - Если бы любил, не говорил бы с таким спокойствием. Если он причинит ей вред, я точно убью его…"
- Что там? - словно услышав его мысли, шепнула сзади Велла.
Хейзит ощутил ухом ее теплое дыхание, и на душе стало еще отвратнее. Ведь если бы не он со своими вечными задумками, трудилась бы она сейчас в таверне вместе с матерью, улыбалась завсегдатаям, крутила хвостом, пела, да что угодно, только не таскалась бы по холодным подземельям, пугаясь каждого шороха и отсвета. Или это он сам боится? Неважно. Он втянул ее в это никому не нужное приключение. Обрек на скитания из одного убогого угла к другому. Ему вспомнился их с товарищами по несчастью полный опасностей переход через Пограничье. Но среди них не было слабых женщин. И то удовольствие получилось не из приятных. Тот одинокий всадник…
- Идем. Кажется, пронесло, - сказал Гийс и решительно тронулся с места.
В самом деле, впереди их ждала развилка. Проход выходил под прямым углом в коридор, более широкий и удобный для передвижения. Не оставалось сомнения в том, каким путем пользовались чаще. Вправо и влево, насколько хватало света, виднелись торчащие из стен древки потушенных факелов. Хейзит поковырял ногой пол и обнаружил под тонким налетом пыли выщербленную поверхность массивного камня.
- Вот это да! - не сдержался он и пояснил, перехватив заинтересованный взгляд матери: - Этому коридору, наверное, тысяча зим, а то и больше! Каким богатством камня нужно располагать, чтобы класть его под ноги! По зато он нас всех много раз переживет. Я даже не представлял, что под землей скрывается такая красота!
- Тут все - камень, - заметил Тангай, благоговейно поглаживая ладонью стену. - Сдается мне, что наши далекие предки сумели укротить его и прорубили ход прямо в скале. Ничего подобного никогда не видел…
Гийс был настроен более практично. Он тоже осматривал стены, однако интересовал его вовсе не материал, а то, что на нем нацарапано. Не обнаружив никаких опознавательных знаков напротив выхода, он вернулся к только что пройденному коридору и здесь нашел то, что искал.
- Вот, видите? С этой стороны изображен круг, а с соседней - прямоугольник. Круг означает "колодец". Оттуда мы пришли. Вытянутый вверх прямоугольник изображает главную башню замка. Туда нам, думаю, не надо.
- А почему в обратном направлении нет никаких квадратиков и кружков? - поинтересовалась Велла.
- Ну, наверное, потому, что в той стороне находится то, что и так всем известно. - Обитель Матерей.
- Или наоборот, - добавил Хейзит. - Слишком много возможностей, чтобы все здесь изобразить.
- Вот это мне нравится больше! - похлопал его по плечу Тангай. - В любом случае мы идем туда.
- Это не ты, случаем, придумал: "Чем дальше в лес, тем больше дров"? - поинтересовался Хейзит, поправляя мешок и решительно поднимая над головой зачадивший факел.
- Глупости! - Тангай протянул руку Велле, предлагая помощь. - Чем дальше в лес, тем дров меньше. Дрова всегда заготавливают на опушке. Какой дурак потащит дрова из чащи?
- Никогда не думала, - улыбнулась своим мыслям Гверна, наблюдая за дочерью, которая сделала вид, будто не заметила руки старого дровосека, и, обогнав брата, пошла следом за Гийсом. - Но в таком случае ты не станешь возражать, что "аппетит приходит во время еды"?
- Если вам так угодно, вифа Гверна. - Тангай изобразил неуклюжий поклон. - Хотя на мой взгляд, во время еды приходит разве что сон. И чем еды больше, тем послеобеденный сон крепче.
- Опять проголодался? Недавно ведь ели.
- И ели, и спали, - вздохнул Тангай. - Самая пора опять поесть.
- Вы с нами или останетесь здесь разговаривать? - прервал их Хейзит. - Гийс и Велла уже уходят.
Они дружно прибавили шагу в направлении удаляющегося факела, не замечая прикованного к ним взгляда двух слезящихся глаз. Глаза, почти бесцветные, чуть навыкате, с большими черными зрачками, как у ящериц, каких в стародавние времена в подземных коридорах водилось немало, принадлежали распластавшемуся в укрытии человеку. Если бы Гийс или Хейзит сделали несколько шагов в сторону, отмеченную на стене прямоугольником, они обязательно наткнулись бы на него. Человек в отчаянии ждал этого и готовился, пряча под меховой полой грязного плаща острый, как змеиное жало, кинжал. Однако они этих шагов не сделали и теперь были живы и здоровы, не подозревая, какой опасности только что избежали. Потому что острие кинжала, как и змеиные зубы, несло в себе смертельный яд, способный убить единственным уколом.
Затаившегося во вновь сгущающейся тьме звали женским именем Сима. Такова была воля его покойного отца, который ждал появления дочери, а не лупоглазого и надрывно орущего мальчугана. Кроме того, преждевременное появление на свет Симы убило его мать, и безутешный отец увидел в невыразительной физиономии сына ее ушедшие в небытие черты. Произошло это неоднозначное событие без малого за тридцать с лишним зим до того, как Сима спешно загасил свой факел, распластался на грязной земле, спрятал на груди отравленный кинжал и стал слушать, о чем говорят появившиеся из бокового прохода путники. Их восторги по поводу каменного пола и стен он пропустил мимо ушей. Сразу видно, случайно сюда забрели. Замечание насчет колодца, откуда они якобы пришли, заинтересовало его, поскольку Сима хорошо знал здесь только одну дорогу и сворачивать в незнакомые проходы страшно боялся. Названные в разговоре имена ничего ему не сказали, кроме разве одного. Гийсом звали сына добившегося в последнее время огромной власти Демвера, военачальника всех сверов Вайла’туна. Означает ли это, что то был сам Гийс или кто другой, носящий схожее имя, Сима понятия не имел, поскольку лежал по большей части лицом вниз и не видел говоривших, разве что со спины, когда они отправились-таки восвояси.
Теперь Симу терзали сомнения. В самом деле, он только что пришел оттуда, куда направлялась эта беспечная компания. И совершенно не хотел вновь оказаться в Обители Матерей, куда ходил часто, но всегда не по своей воле. С другой стороны, он никогда прежде не встречал здесь посторонних, что само по себе было до крайности любопытно, а тем более когда один из них мог и в самом деле оказаться сыном второго правителя замка. Потому что первым был все ж таки Тиван, командовавший самой дорогой частью войска - всадниками. Оба добились того, о чем так давно мечтали, и чахли над своей победой, как чахли над драгоценными свитками бестолковые писари.
Сима улыбнулся этому неожиданно возникшему в голове сравнению. И те и другие понятия не имели об истинном положении вещей, каким его видели, правда, весьма немногие допущенные до святая святых Вайла’туна - Силан’эрна, или Залы молчания в Обители Матерей. Сима был одним из них. Был по праву рождения. Нет, разумеется, его род не числился среди всех этих никчемных эделей. Мишура и чины настоящим наследникам по крови просто незачем. Зато младшей сестрой его покойной матери была Йедда, жена Томлина, вот уже столько зим самого богатого человека в Вайла’туне. Для посвященных этим сказано все.
Скрытый от посторонних глаз темнотой, Сима поднялся на ноги и небрежно отряхнулся. Пыль и грязь никогда не казались ему чем-то недостойным. Какая разница, если их можно в любой момент смыть и облачиться в чистые одежды? Но сколько от них может быть иной раз пользы, когда нужно скрываться, как сейчас, или прикидываться простым вабоном или даже фолдитом! "Упасть в грязь лицом" - какой же в этом позор, если потом встанешь живым и невредимым? Те, кто считал это позорным, где они? Спят в могилах. Гниют в Пограничье. Пошли на корм ястребам и муравьям. А он, Сима, не ведает такой странной вещи, как гордость, и прекрасно себя ощущает. Даже сейчас, скрипя песком на зубах.
И все-таки пора принимать решение. Куда идти дальше? В Вайла’туне его ждут с подробным рассказом о вчерашнем собрании в Зале молчания. Дядя Томлин не смог прийти сам и в очередной раз послал смышленого, в отличие от родного сына - ленивого павлина Кадмона с вечно открытым слюнявым ртом (Сима брезгливо поморщился), бедного племянника, с детства не знавшего отчего крова и родительской любви, зато умевшего все быстро подмечать, запоминать и складывать в уме в стройные последовательности. Но если сейчас он поспешит к дяде, то упустит возможность узнать, куда и зачем направляются двое мужчин и две женщины под предводительством юноши, чье имя и голос удивительно схожи с именем и голосом того самого Гийса, который никогда не лебезил перед Симой, избегал его, а во время редких и коротких встреч в замке мог запросто выказать обидное пренебрежение.
Пренебрежения Сима простить не мог. И не прощал. Родного отца он без малейшего зазрения совести отправил в объятия Квалу и до сих пор ни разу об этом не пожалел. Потому что глупый отец не хотел понимать, насколько близка ему тетушка Йедда, и все пытался увести сына за собой, в какие-то пустые славословья, в безденежную проголодь, в жизнь ради жизни, а не жизнь ради роста, власти и славы, к чему стремилась обезличенная душа Симы и что сулила ей близость к сердобольным родственникам погибшей при его рождении матери. Смерть отца от желудочных колик придала лупоглазому облику Симы еще больше жалости в глазах дяди Томлина, и тот согласился на просьбы жены взять мальчика под свою опеку. Как будто знал, каким дельным, умелым и преданным наперсником вырастет Сима. Как точно и аккуратно тот будет выполнять все самые щепетильные его поручения. Вплоть до таких, на которые не решились бы куда более отчаянные головы из его окружения. Взять хотя бы не столь давнюю историю с устранением несговорчивого Вордена, этого так называемого главного проповедника Культа героев, зазнавшегося и зарвавшегося настолько, что стал предъявлять родне Томлина всякие полоумные требования. Сима оставался совершенно спокоен, и когда бил по щекам мерзкого старика, которого держали за руки верные слуги, и когда в конце концов заставил его проглотить ядовитый шарик. Не простил Вордену того, что тот давным-давно предпочел ему другого, да и кого - того самого мальчишку, Гийса, который теперь уводит от него по коридору странную четверку!
Нет, Сима слишком отчетливо осознавал важность момента, чтобы упустить свой шанс. Он решительно вложил отравленный кинжал в ножны за поясом, сунул под мышку потерявший на время всякую важность факел и засеменил следом за далекими отсветами чужого огня.
Глаза уже перестали слезиться.
Они всегда слезились у него от страха, а страх всегда предшествовал смелому и решительному действию. Иногда Сима не знал, как вести себя в той или иной непростой ситуации, но на помощь приходил мутнеющий взор, и Сима понимал: "Вот сейчас я это сделаю". Так глаза принимали решение за него. Большие, почти без ресниц, бесцветные и холодные. Никогда не смотревшие в глаза других людей не то из-за опасливого нежелания показывать свое к ним презрение, не то из-за еще большего опасения встретить презрение в ответ. Очень часто, теряя осмотрительность и глядя на собеседника, Сима вздрагивал от ощущения, будто читает чужие мысли. И мысли эти всегда были для него нелестными. Иное дело, когда смотришь в глаза жертве, дни которой в этом мире сочтены, и только от тебя зависит, наступит смерть мигом раньше или мигом позже. Вот тогда мысли человека, растянутого на дыбе, или прикованного к плахе, или подвешенного под потолком вниз головой и ждущего последней боли, вселяли в Симу радость своей узнаваемостью, понятностью и простотой. Стоя на пороге смерти, люди восхищались им. Всю жизнь они исподволь думали, каков же будет их конец: внезапный - от стрелы шеважа, спокойный и долгожданный - от старости, мучительный - от болезни или почетный и героический - в неравном бою с врагами. И вот когда оказывалось, что их земной путь оборвет рука этого, как им казалось, невзрачного и неприметного человека, они невольно проникались к нему безмерным уважением. Скулили, стонали, мычали - но уважали! Преклонялись! Мечтали целовать перед ним пол, лишь бы он отвернулся, вышел и никогда больше не приходил. Во всяком случае, так казалось Симе.
Сейчас он не боялся. Его увлекало случайно подвернувшееся приключение. Все, что в его жизни происходило случайно, имело далеко идущие последствия. Он случайно убил мать-и родился. Почти случайно избавился от опеки отца - и шагнул в совершенно иное бытие, нежели то, которое уготовила ему равнодушная судьба. Совершенно случайно заговорил как-то вслух, будучи уверен в том, что находится в гостиной один, - и задел нужные струнки в душе ненароком подслушавшего его мысли дяди. Теперь он не признавал советов внутреннего голоса, некогда пытавшегося захватить над ним власть. Теперь он твердо знал, что что-то или кто-то ведет его по жизни, время от времени подбрасывая под ноги скользкие корки случайностей…
- Я не хочу больше думать об этих колодцах! - донеслись до его чуткого слуха слова мужчины, идущего позади остальных.
Восклицание не осталось без ответа, однако слов он не различил. Вероятно, говорил тот, кто шагал первым.