- Три… пять золотых! - выпалил трактирщик отчаянно. Громко сглотнул и прибавил: - И семь… десять дней бесплатного проживания с полным пансионом.
- Ну… - замялся ланцтрегер фон Раух, - не знаю… Мы тут всего на одну ночь… А золото… Что такое золото в сравнении… Ай! - Это Кальпурций больно наступил ему на ногу. - Ладно! Вижу, ты добрый человек, и любимцу моему будет у тебя хорошо.
- Это не извольте сомневаться, благородный господин! Пуще сына родного обожать буду! - Хозяин принял птицу в трясущиеся ладони, прижал к обширной груди, ласково взъерошил перья. - Ах ты мой хороший… Ах ты мой красавец… А как имя его, добрый господин?!
- Его имя, - очень торжественно объявил Йорген, - его имя - Молодой Видар. Он наречен в честь короля моей страны!
- Я буду звать его "ваше величество"! - восхитился трактирщик и предложил продемонстрировать "добрейшим господам" свое куриное хозяйство.
Но Йорген поспешил отказаться под тем предлогом, что должен пережить разлуку в одиночестве, для чего и был с величайшим почетом препровожден в лучшую из комнат заведения. Туда же незамедлительно был доставлен великолепный ужин, состоящий из доброго ломтя кабаньего окорока, морского окуня, жаренного в сухарях, с гарниром из тетрагонов, большой миски тушеной капусты и кнедлей со сливовым джемом. Из напитков был эль, было кислое ифийское вино и морс из морошки - очень странное сочетание, посетовал Кальпурций и надолго замолк, занятый едой.
Только покончив с изрядным куском окорока, он заговорил снова, и это опять были слова осуждения.
- Сознайся, ради Дев Небесных, - потребовал он, - зачем ты устроил это душещипательное представление с петухом?! Ввел бедного человека в такой расход. Для нас эти несколько золотых - мелочь, для него - целое состояние! Грешно наживаться на чужой страсти. Почему ты просто не отдал ему птицу?
- О тебе же заботился, а ты недоволен! - Йорген не слишком натурально изобразил обиду.
- А я тут при чем? - поперхнулся вином силониец. - Какая связь?!
- Самая непосредственная! Помнишь, как ты мерз, когда мы ночевали на берегу? Вот я и подумал: надо купить на рынке палатку. На случай если вновь окажемся без крыши над головой.
Вместо ожидаемой благодарности за заботу Кальпурций продолжал удивленно хмуриться. Слова ланцтрегера ничего ему не объяснили. Сама по себе идея с палаткой очень разумна, признал он. Но неужели им не хватило бы собственных денег на такую малость? Он снова задал вопрос Йоргену.
- Не в том дело, - был ответ. - Считается, что оружие и военная амуниция лучше всего служат в том случае, если являются трофейными, взятыми в бою. Вот я и решил: петух этот - своего рода трофей. Значит, и палатка будет как бы трофейная. Иначе где такую возьмешь? Ну не грабежом же нам заниматься, в конце концов?
- Глупые солдатские суеверия! - проворчал просвещенный силониец.
- Я тоже всегда так считал, - признался ланцтрегер. - Но вдруг в них все же есть рациональное зерно? Тебе же плащ со склада не помог?
- Не помог. Потому что он плащ, а не потому что он со склада! А палатка поможет любая вне зависимости от ее происхождения!
- Это весьма отрадно! - важно кивнул Йорген, ему стоило большого труда сохранять видимую серьезность. - Раз так, давай проявим истинное благородство и пустим эти деньги на благотворительность. Возвращать их трактирщику я не хочу, есть на свете и более нуждающиеся люди. Сдается, он не так уж и беден, если готов платить золотом за курятину!
Силониец с сомнением покачал головой:
- Не скажи! Просто ты не знаешь, каково это - быть одержимым страстью к собирательству! Такие люди порой последнее готовы отдать! К примеру, если я вижу редкую книгу… - Тут он умолк, сообразив, что вряд ли его личный пример будет показательным, поскольку их фамильного состояния не то что на редкую книгу - на целую библиотеку хватило бы с лихвой.
- Отчего же не знаю? - возразил Йорген. - Я тоже не могу устоять, когда вижу изображение овцы!
От изумления силониец выронил нож.
Его не удивило бы оружие - это было бы как раз в стиле Йоргена. Не удивили бы чужеземные монеты, сердоликовые камеи, перья хищных птиц, статуэтки коней или охотничьих собак на худой конец - подобные безделушки часто являются объектами собирательства придворной знати. Но мирные и робкие копытные животные, по мнению Тиилла, гораздо больше соответствовали вкусам невинных дев, нежели грозных начальников Ночной стражи!
- Что?! Ты собираешь изображения ОВЕЦ?!
- А разве ты не видел, у меня в комнате… А, ну да! Ведь я держу их в сундуке, под замком. Чтобы дневальные не лазили, не болтали потом. А то в казарме на смех поднимут… Вот вернемся - я тебе покажу! У меня там сотни овец, всяких! Из камня, из обожженной глины, стекла, шерсти! Есть картины с овцами, и монеты, и вышивки с овцами… Я даже хотел на своем щите, в верхней части декстера, разместить силуэт овцы. Но потом решил, что это будет нескромно. В смысле чересчур далеко от истины.
- Да уж! - от души поддержал Кальпурций. - Но откуда такой, уж извини, необычный интерес?
- А! Все дело в моем достойном отце, ландлагенаре Норвальде! Он тоже с ранней молодости увлечен собирательством, его страсть - изображения львов. Так вот, сначала мне просто хотелось ему досадить. Но потом сам не заметил, как втянулся!
- Слушай! - вдруг хлопнул себя по лбу Кальпурций. - Вспомнил! У нас во дворце есть лугрской эмали блюдо, так на нем целое стадо овец и пастух в придачу! Как доберемся - я его тебе подарю!
На следующее утро, после обстоятельного доклада трактирщика о самочувствии "его величества", они вновь отправились на рынок за походной палаткой, но увы - таковых в продаже не нашлось. "Ступайте в Гамр, почтенные господа, - в один голос советовали торговцы. - Тамочки военной амуницией торгуют".
Зато столб стоял на прежнем месте, и на нем сидел новый, возможно, еще более редкой породы петух. Только ланцтрегер фон Раух за ним больше не полез, заявив, что и с прежним вышло слишком много хлопот. Кальпурций так и не понял, что именно имел в виду его непредсказуемый спутник.
Глава 12,
в которой только потому остался жив Кальпурций Тиилл, что не умел обращаться с детьми
Мне путешествие привычно
И днем и ночью - был бы путь…А. С. Пушкин
Отличная каменная дорога шла через лес, вела из Хайделя в Гамр. Что не люди ее мостили - это точно. Гранитные блоки размером три элля на пять были так гладко отшлифованы и идеально друг к другу пригнаны, как люди никогда бы… Нет, они тоже так смогут, если хорошо постараются. Только стараться-то и не захотят - вот в чем незадача! Лучше натаскают булыжников, отешут на скорую руку, уложат с зазорами в палец толщиной - и пойдут громыхать повозки, прыгать на ухабах. Колеса в грязи не вязнут - и ладно! Мы, поди-ка, не короли, обойдемся! Да и король вдруг проедет - не беда, пусть видит, как народу живется…
Человечьи дороги бывали очень неплохи, если их строила казна. Но и она не гналась за ненужным совершенством. Светлые альвы и нифлунги - те не строили вообще, первые видели в мощеных дорогах попрание природы, вторые считали их излишеством, недостойным воинов. Так кому же, какому могучему древнему народу могла принадлежать эта прямая, как путь летящей стрелы, гладкая, как полы в тронном зале королевского дворца, гранитная полоса, связавшая два заштатных человечьих городка, специально выстроенные на ее концах? Об этом оставалось только гадать.
Их много было, таких дорог, коротких, в пару сотен шагов, и длинных, протяженностью в сотни лиг. Порой они выныривали из лесных дебрей, порой утыкались в горные хребты или тонули в море… Люди использовали их там, где это было возможно. Но чаще - обходили стороной, трепеща пред древним и неведомым. И напрасно. Опыт темных лет показывал: ни одна из ночных тварей, какой бы породе она ни принадлежала и как бы ни была голодна, не отваживалась даже одной ногой ступить на их красный и гладкий гранит. Вот уж где можно ночевать без опаски! Или скакать всю ночь напролет, потому что фельзендальские лошадки выносливы и неутомимы и можно не опасаться, что они споткнутся в темноте, упадут и переломают ноги.
Именно так поступили Йорген с Кальпурцием - не стали останавливаться на ночлег. Зачем, если можно выиграть время?
Ночь была ясной, луна выползла на небо, и свет ее отражался в черной глади гранита. Таково уж свойство красного цвета: он первый исчезает в сумерках. Глаз человеческий еще может различить зеленый, синий, фиолетовый, оттенки голубого - а красного уже нет, чернота вместо него. Кальпурцию было неприятно смотреть вниз, твердая дорога стала казаться рекой, он испугался, не разъедутся ли у лошадей ноги, будто на льду? Страх был глупым: они уже много часов подряд скакали по гладкому камню, и ни одна из фельзендалок ни разу не поскользнулась. Он понимал это, но по ночам разуму порой трудно удерживать верх над чувствами.
Сделать несколько коротких привалов все же пришлось. Не потому, что отдых требовался животным - как раз они-то не проявляли признаков усталости. Чего нельзя сказать было о седоках. Есть среди людей степные народы, настолько привычные к седлу, что могут не вылезать из него сутки напролет даже ради особой нужды. Вся жизнь степняков проходит верхом, для них это более естественно, чем ходить пешком. Но оба наших путешественника к их числу не принадлежали. По образу жизни и по роду занятий с длительной верховой ездой тоже связаны не были, и это сказывалось.
Гордый силониец, по праву считавший себя отличным наездником, терпел до последнего. Пожалуй, он предпочел бы выпасть из седла от утомления, чем выказать свою слабость. К счастью, Йорген не собирался доводить дело до крайности и время от времени объявлял без ложного стыда: "Все, больше не могу! Зад уже отваливается!" Охая и ругаясь чуть громче, чем требовало состояние тыльной части его организма, сползал с кобылы, плюхался наземь и больше не шевелился, предоставляя спутнику возможность почувствовать свое превосходство в процессе разведения костерка и подогревания остатков свинины на углях. Так уж сложилась жизнь ланцтрегера фон Рауха, что ему очень рано пришлось научиться подчинять других и отвечать за других, не слишком заботясь о себе и помощи ни от кого не ожидая. Он к этому привык. Но если кто-то рядом с ним желал быть старшим и сильным - он тоже не возражал. У младших есть свои преимущества.
… - Как странно, - рассуждал вслух Кальпурций, сонно покачиваясь в седле. - В городе ночью за дверь носа не высунешь - тут же найдутся желающие откусить. А здесь, в лесу, мы до сих пор ни одной твари не встретили! На камень они ступить не могут - это понятно. Но ведь они и на опушку не выходят! Неужели дорога всякую нежить даже близко к себе не подпускает? Или это места здесь такие бла-а-а… - Он широко, очень не по-благородному зевнул (спасибо, матушка не видела!) и договорил: - Благословенные, не водится никто?
Но Йорген никакой странности в этом не усматривал. Но свои объяснения он начал настолько издалека, что полусонный собеседник не сразу и понял, что они суть ответ на его вопрос.
- Вот представь себе, что тебе захотелось поохотиться на уток. Представил?
- А почему именно на уток? Почему не на зайцев?
- Потому что зайцы не живут стаями, они нам не подходят.
- Ну ладно, представил уток, - недоуменно пожал плечами силониец, к слову ни разу в жизни на уток не охотившийся. Единственной стоящей дичью на его родине считался свирепый горный вепрь.
- Молодец, у тебя богатое воображение. Так вот. Если ты захочешь поохотиться на уток - куда пойдешь?
- Ну-у… На озеро, наверное. - Он все еще ничего не понимал.
- Верно! На озеро! Потому что их там много, они там живут! Ты ведь не засядешь с луком на соседском овсяном поле в надежде, что какая-нибудь из уток вдруг случайно над ним пролетит?
- Не засяду! - Хотя бы в этом недоумевающий Кальпурций был совершенно убежден.
- Вот и ночные твари так же! Зачем им рыскать по лесу, да еще ночью, если шанс встретить добычу слишком мал? Они лезут туда, где ее много. В города!
- А-а! - обрадовался Тиилл. - Вот ты о чем! А я гадаю, чего это ты вдруг об охоте заговорил? Проголодался, что ли, наконец?
Ланцтрегер поморщился с отвращением.
- После вчерашнего завтрака я долго еще не проголодаюсь!
Надо сказать, завтрак, который подал благодарный хозяин своим "благодетелям"-постояльцам, оказался даже изобильнее роскошного ужина. В отличие от Кальпурция, любившего и умевшего хорошо поесть, Йорген, выросший в войну, к подобным излишествам не привык. И за годы службы в столице практики не приобрел, потому что старательно избегал все дворцовые увеселения, включая пышные пиры, столь любимые королевской четой. Так что вышли ему те излишества боком. Подогретую на костре свинину силониец поедал в одиночестве, да еще и насмешничал:
- Вот видишь! Это Девы Небесные покарали тебя за корысть!
- Очень я им нужен, Девам Небесным! Просто немного переоценил собственные возможности, такое с каждым может случиться. Знаешь, я, наверное, часок посплю, ты покарауль, ладно?
Редкая теория оказывается верна на все сто процентов, из каждого правила обязательно найдутся исключения.
…Ребенок сидел на опушке леса, под кустом ракиты, скорчившись от холода, спрятав лицо в ладонях, и тихо, обессиленно плакал, скулил побитой собачкой. По этому жалобному, рвущему душу звуку Кальпурций его и нашел. Вернее, ее. Это была девочка, совсем маленькая - лет четырех-пяти. Босая, в разорванном летнем платьице, исцарапанная и перепачканная землей, в светлые спутанные волосенки набились сосновые иглы и прочий лесной сор. Что она делала тут, в ночном лесу, совершенно одна? В какую беду попала?!
По большому счету Кальпурций к детям был абсолютно равнодушен, в обычных условиях он их попросту не замечал. Но такой несчастной выглядела малышка, что сердце силонийца дрогнуло. Он присел к ней, встав коленом в холодный сырой мох, тронул за плечо, спросил так ласково и тихо, как умел:
- Ты чья, девочка?! Где твоя мама?!
Ребенок вздрогнул, услышав его голос, отнял ладошки от лица, вскинул на него перепуганные, заплаканные глаза… и Кальпурций едва не вскрикнул от изумления! Он ожидал увидеть пред собой обычную крестьянскую девчушку с простоватой веснушчатой мордашкой, каких немало встречал по придорожным селам в последние дни. Но эта крошка отличалась от них так, как отличается чистокровный гартский скакун от мохнатого фельзендальца (уж простим благородному наследнику рода Тииллов подобное "лошадиное" сравнение, он ни в коем случае не желал им кого бы то ни было задеть, просто всяк мыслит своими привычными категориями). Сказать, что она была прелестна, это ничего не сказать. Ни грязь, ни дурная одежда не могли скрыть ее удивительной красоты. "Это же настоящая принцесса!" - подумалось Кальпурцию, но он тотчас же отказался от такой мысли. Доводилось ему видеть принцесс, и не раз - ничего в них особенного не было, девчонки как девчонки, разве что воспитаны чуть получше остальных, научены вести себя в обществе. Нет, эта девочка была слишком хороша для простой смертной. Скорее уж одна из семи Дев Небесных перестала быть девой и в результате произвела это чудо на свет! Другого объяснения Кальпурций просто не находил.
- Где… твоя мама?! - дрогнувшим голосом повторил он.
Девочка моргнула своими огромными, бездонно-синими глазами, всхлипнула еле слышно и голоском нежным, как колокольчик, прозвенела:
- Не знаю! Я потерялась! Мне холодно!
Окажись на его месте человек, имевший хотя бы минимальный опыт общения с детьми, он непременно поспешил бы подхватить бедняжку на руки. Но Кальпурций с непривычки сделать такую простую вещь не догадался и продолжал расспросы, стоя перед ней на коленях.
- Каким образом? Когда? Как твое имя? Как зовут твоих родителей? Откуда вы? - Силониец сыпал вопросами, не отдавая себе отчета в том, что собеседница слишком напугана, а главное - слишком мала, чтобы внятно на них ответить. Она могла лишь всхлипывать и повторять сквозь слезы, от которых на грязных щечках оставались белые дорожки:
- Не знаю! Не помню! Мне холодно! Боюсь! Боюсь!
Наконец он понял, что разговоры бесполезны, надо действовать, и подал ей руку:
- Пойдем со мной, маленькая! Я отведу тебя к людям!
- Не могу! Ножка болит! Дяденька, возьми меня…
Она доверчиво потянулась к нему, и, поддавшись порыву, для большинства людей, особенно женщин, гораздо более естественному, чем для него, Кальпурций подхватил ее невесомое тельце, прижал к груди. Бедная исстрадавшаяся девочка приникла к нему, как к родному, положила светлую головку на плечо, обвила за шею маленькими ручками, холодными, как две ледышки… И волна нежности захлестнула сердце сурового странника, даже слезы навернулись на глаза от прилива чувств. Впервые он держал в своих руках чужую, такую маленькую, хрупкую и трепетную жизнь, впервые…
Рывок, неожиданный и грубый, выдернул только что обретенное сокровище из его нежных объятий. Легкое, истощенное тельце взлетело в воздух, подброшенное чьей-то сильной рукой. В свете луны зло блеснуло лезвие меча… И будто замерло время. Кальпурций отчетливо и ясно видел, как рубанула холодная сталь по тоненькой детской шейке и голова отлетела тряпичным мячиком, откатилась в сторону от упавшего туловища.
А перед ним возник Йорген, бледный и страшный, с окровавленным мечом в руке. Заступил дорогу, мешая броситься к убитому им ребенку, прорычал хрипло:
- Назад!!!
- Ты что?!! Что ты наделал?!! - не своим голосом выкрикнул силониец. - Как ты мог?!
Ему казалось, пошатнулся сам мир. То, что мгновение назад было столь прекрасно, - уничтожено, утрачено безвозвратно! А человек, которого он мнил другом своим, оказался жестоким и хладнокровным убийцей, поднявшим руку на беззащитное дитя!
- Прочь, нелюдь!
Он в неистовстве рванулся вперед, будто в этом был смысл, будто еще оставалась надежда, но Йорген с пути не отходил. Тогда он ударил его что было силы, и тот, не пожелав уклониться, принял удар прямо в лицо, отлетел в сторону и упал. Путь был свободен!
- Назад!!! - кричал ему Йорген. - Идиот!!!
Но силониец не слышал. Он пал, рыдая, на колени возле обезглавленного тела, еще продолжавшего подергиваться в слабых конвульсиях…
Того, что случилось дальше, не только Кальпурций - сам ланцтрегер фон Раух, выросший на полях сражений с Тьмой, увидеть не ожидал. Даже для него это оказалось в новинку!