"А может быть, и не схожу", - подумал Тоши, когда снова обрёл ясность рассудка. В случае Роберта ещё можно было предположить, что он просто насочинял себе невесть что и ничего такого в питье не было. Однако до незнакомой Сусанны ему до сего момента не было никакого дела. Мало того, если бы он, Тоши, мог вот такое вот сочинять, то он был бы не менеджером, а великим писателем. Да если бы он сейчас записал все, что увидел, - просто записал, никакой фантазии…
Паланеску возник у стола с блюдом устриц, тёплыми лепёшками, лимоном, зеленью и жемчужно-белой рисовой водкой, некрепкой и пахучей. Тоши, вообще говоря, устрицы терпеть не мог, но ему показалось, что он в жизни не ел ничего вкуснее.
Посетители между тем развеселились. Кто-то из гостей сел за рояль, послышались звуки танго. Несколько пар уже кружилось в центре зала, танцоры страстно прижимались друг к другу, слышался одобрительный смех и звон бокалов. Паланеску забрал тарелки, осведомился любезно, - понравился ли обед, и, наклонившись к Тошиному уху, прошептал интимно:
- Вы хотели поговорить… Давайте пройдем ко мне в кабинет?
Тоши поднялся и вслед за Паланеску вышел из гостиной. Паланеску легко взбежал на второй этаж и открыл дверь кабинета.
- Заходите, Самурай, - радушно предложил официант, - садитесь.
Тоши сел в кожаное кресло, оглядел ряды книг, темную мебель, тяжёлые занавеси на окнах.
- У вас очень уютно, - пробормотал он.
- К делу, - энергично сказал Паланеску и потер руки. - Во-первых, я вам действительно очень сочувствую.
- Спасибо, - кивнул Тоши.
- Во-вторых, - Паланеску сел за письменный стол, поставил локти на стол, сплел пальцы рук и положил на них подбородок, - вы же понимаете, что мы не имеем к этой трагедии ни малейшего отношения? А, Тоши-сан?
Тоши вскинулся, и Паланеску погладил его по руке.
- У вас тоже был значок на куртке, Тоши-сан. Никакой мистики, честное слово.
Исключительно здравый смысл и наблюдательность. - Паланеску достал из ящика стола бутылку виски и две стопки. - Составите мне компанию?
- Налейте, - хрипло сказал Тоши и взял предложенную рюмку. Виски было приятно тёплым.
- Так вот. Мы не нарушаем никакого закона, - очень спокойно и убедительно начал Паланеску. - Герой дня действительно проходит вместе со мной на кухню. Уверяю вас, мы его не убиваем, - улыбнулся официант, - даже наоборот. Угощаем вином и лёгкой закуской, беседуем. В процессе беседы мы выясняем любимое блюдо… эээ-ээ… нашей жертвы, - Паланеску снова иронически улыбнулся, - и получаем информацию о некоторых событиях в её жизни. После этого Даниэль, наш бармен, готовит этот самый свой фирменный коктейль. Состав коктейля - его секрет, его не знаю даже я. Никаких запретных ингредиентов туда не входит, но факт остается фактом - коктейль каждый раз выходит очень специфическим и, с точки зрения наших клиентов, очень точно отражающим душу нашего героя дня. Собственно, любой первоклассный бармен это умеет - приготовить для клиента идеальный коктейль. Никому просто не приходило в голову напоить им весь зал.
- Но я, - пробормотал Тоши, - я же видел… чувствовал…
- Конечно, видели, - сочувственно закивал Паланеску, - я ничуть не сомневаюсь. Человеческая фантазия - мощная штука, Тоши-сан. Её достаточно слегка подтолкнуть в нужном направлении, и она сама напридумывает таких историй… Иногда даже слишком красочных. Ваш бедный друг, видимо, оказался излишне впечатлителен… Мне, правда, очень жаль.
- Мистер Паланеску, - робко начал уже почти убеждённый Тоши.
- Иозеф, - улыбнулся официант.
- Иозеф, - повторил Тоши, - но я видел нож… у вас в руках был нож…
- Этот? - спросил Паланеску, вынимая из кармана тёмную трубку и улыбаясь. - Ну что вы, Самурай, какой же это нож! Это флакон с нюхательной солью, бедняжке Сусанне стало нехорошо, на кухне очень душно. Вы удивительно романтичны для японца. Взгляните.
Он протянул тёмный предмет на раскрытой ладони. На полпути через стол рука Паланеску сомкнулась на рукояти, и под подбородком у Тоши заплясало сверкающее лезвие.
- Видите ли, - сказал Паланеску, - я никак не могу вам позволить уйти, Самурай. Поверьте, больно будет всего мгновение. Зато потом… - Он обошёл стол и встал напротив Тоши, не опуская лезвия, - зато потом вы будете практически неуязвимы. И это будет великолепная, потрясающая история, - продолжил он непонятно. - Он вас очень любил… Ай! - вдруг тихо вскрикнул Паланеску. - Шит. - И выпустил нож, отдернув руку. Словно от змеи или горячего чайника. Вылетев из рук Паланеску, нож красиво перевернулся пару раз в воздухе, пролетел мимо Тошиного носа, упал к нему на колени и мягко ткнулся в ладонь, словно живой. Тоши осторожно потрогал его одним пальцем. Нож был теплым и приятным на ощупь. Тоши глубоко вдохнул и обхватил рукоять. Руке было очень удобно и ловко, по телу мгновенно разлилось ощущение полного покоя и уверенности. Словно он всю жизнь пробирался вперёд в густом тумане, а сейчас туман вдруг рассеялся и он увидел окружающий мир впервые совершенно отчётливо. Мир переливался гранями и был абсолютно понятен. Мало того, всё в этом мире было устроено для его, Тошиной, пользы и удовольствия. В таком мире ни сомнениям, ни неуверенности просто не было места. Для них и подходящего слова-то не было.
"Так, наверное, чувствует себя настоящий самурай, - подумал Тоши. - Тот, который готов умереть каждую секунду". Он крепче сжал рукоятку, и нож снова стал ножом. Даже скорее кинжалом. Самураям положены кинжалы. Тоши погладил светящееся приятным жёлтым светом лезвие. Тёплое. Он перевёл взгляд на Паланеску.
- Иозеф, - сказал он, - сядьте, пожалуйста, вон в то кресло.
Паланеску покосился на нож в Тошиных руках, прошёл к креслу, сел и уставился в пол.
- Вы мне хотели что-то рассказать, - напомнил Тоши. - Я вас очень внимательно слушаю… Иозеф.
- Я… - прошептал официант глухо, - мне… я вам лучше покажу.
Паланеску вытащил из ящика стола пачку бумаги. Разложил на столе десяток листков. Взял со стола пузырёк. Он двигался очень медленно, словно под водой.
- Вторая фракция, - заговорил он сбивчиво, - тяжёлая. Лёгкую мы выпили, тогда, ещё вечером, правильно?
- Что-что мы выпили? - удивился Тоши
- Запах моря, устрицы, шрам на руке… дядюшка… - пояснил Паланеску. - Мы всё это выпили.
"Значит, я не псих", - подумал Тоши.
А вслух сказал:
- Допустим. А это тогда что?
- Это не пьют, - поморщился Паланеску. - Это несъедобно. Это чернила. Человек состоит из… легкой фракции, чернил и мяса. Смотрите.
Он взял толстую кисточку, макнул её в пузырёк и резкими движениями разбрызгал чернила по разложенным листкам.
- Что… - начал Тоши и осёкся.
Попав на бумагу, чёрные капли не впитывались. Они продолжали катиться по листам, словно капли ртути, оставляя за собой чёрные извилистые следы. Иногда одна капля распадалась на несколько, иногда несколько маленьких капель сливались в одну большую, чернильные дорожки становились гуще, сложнее, и потом Тоши вдруг понял, что видит перед собой десяток страниц, мелко исписанных от руки.
"Ли говорил со странным лающим акцентом и всегда, даже сразу после омовения, пах рыбой - потому-то я и решила, что он из Бусана. Когда мы познакомились поближе, оказалось, что запах рыбы - это следствие болезни ног, и он никогда не был за пределами Сеула…"
- Откуда это взялось? Вы решили со мной пошутить… Иозеф? Какая рыба?
- Это история Сусанны, - выдохнул Паланеску. - У любого человека есть история. У неё - такая. Там ещё много, в пузырьке. Ещё страниц на пятнадцать как минимум.
- И что вы с ними делаете? - спросил Тоши. - Читаете на ночь?
- Я, - сказал Паланеску со сдержанной гордостью, - я их освобождаю, Тоши-сан. Я делаю людей бессмертными. Бессмертными! Вы понимаете?! Да нет, как вы это можете понять. Ну вот смотрите…
Тоши все ещё держал нож нацеленным на официанта, но тому, кажется, было всё равно.
- Представьте, - говорил он, распаляясь, - представьте, Самурай. Вы живёте, маленький весь такой… Вы менеджер, да? Похожи на менеджера. Неважно. Учитесь, работаете, крутитесь… ну любите там каких-то мужиков… Ну или тёток, неважно… Какие-то люди вокруг… И всё это время вы в тумане, да? Ведь правда же? Вокруг вас - туман и неуверенность. Всю жизнь. Всю ебаную жизнь. И вдруг этот нож. Хорошо, что он у вас, Самурай, иначе бы вы не поняли. Вот вы его держите - вы же чувствуете, как он работает? Насколько всё становится, - Паланеску пощёлкал пальцами, подбирая нужное слово, - очевидным?
- Чувствую, - признался Тоши.
- Вот и я почувствовал, - кивнул Паланеску. - Я его в раскопе нашёл, в Карловых Варах. Нас было двое… Это был, разумеется, несчастный случай, - добавил он быстро, - но когда Марек упал, я был весь в этом, в этой… прозрачной жиже, и на губы тоже попало, и я сразу увидел… всё, ну вы видели, как это… А Марек потом проснулся и пошёл себе как ни в чём не бывало, правда, жена его потом иногда жаловалась - какой-то, говорит, уж больно спокойный стал, ровно покойник. А чернила, - продолжал Паланеску, - я нашел на следующий день. Куртка была сплошь в какой-то чёрной дряни, я её замочил и спать пошёл. Куртка бежевая была, так наутро она вся была исписана. Нечитаемо совершенно, они же безмозглые, капли эти, они катаются по любой поверхности. Так и ходил, тогда это даже модно было - чтобы всякие буквы и слова на одежде. Футболки-газетки, помните?
- Хорошо, - сказал Тоши, - несчастный случай, Марек, куртка-газетка. Случились удивительные события. И что?
- А вам хотелось выпить второй бокал? - вопросом на вопрос ответил Паланеску. - Хотелось?
- Да, - признался Тоши, - очень.
- Вот и мне, - усмехнулся Паланеску, - хотелось. И второй раз я аккуратно собрал всё в бутылочку. Жидкость сразу после сбора сама делится на две фракции, они не смешиваются. Выпить можно только прозрачную часть. Причем очень дозированно, я тогда сделал большой глоток не разбавляя - так чуть не помер. От восторга. Это была очень старая женщина. И она была… - Паланеску некрасиво причмокнул, - невероятно вкусной. И после этого хотелось ещё сильнее.
- Им всем, - сказал Тоши, имея в виду гостей, - тоже так сильно хочется?
- Им-то? - Паланеску пожал плечами. - Им хочется гораздо сильнее, чем вам или, скажем, мне. Потому что большинство из них уже побывали на кухне, видите ли. И бокал напитка раз в неделю - это единственное, что у них есть. Остальное время они спокойные-спокойные… В жеребьёвке они, разумеется, не участвуют, если вы это хотели узнать.
- А чернила? - спросил Тоши.
- Чернила я тогда покапал на бумагу, увидел то, что увидели вы. Чернил было много, получилось страниц восемьдесят. Я перепечатал это дело на машинке, добавил рассуждений, вышло сто двадцать машинописных страниц. Отнёс в издательство. В марте вышел роман, а в начале мая она умерла, бабушка эта. И я вдруг понял, что я же её бессмертной сделал, понимаете, Самурай? Что я практически её освободил тогда. Она стала очень спокойной. Соображать начала просто великолепно, как молодая. Раздражаться по пустякам совершенно прекратила. Здоровье даже на поправку пошло, врачи удивлялись. Ну умерла потом, конечно, но она ж и была старенькая…
- Ну и деньги за роман получились очень кстати, - добавил Паланеску. - А когда кафе открыли… я не успеваю перепечатывать, страшное дело. Пять романов, не считая сборников рассказов.
- И хорошо продаются? - холодно спросил Тоши.
- Я работаю над этим, - потупив глаза, ответил Паланеску.
- Понятно, - сказал Тоши.
- Легкая фракция, - добавил Паланеску с досадой, - моментально испаряется. Моментально, на бумаге не остается ни следа. А без нее, как вы понимаете…
- Так что, - решил уточнить Тоши, - вообще никто не покупает?
- Ну, - поморщился Паланеску, - покупают, конечно… Но критики молчат. И пропажи, прямо скажем… Но, - перебил он сам себя, - не в этом же дело. Покупают, не покупают - какая вообще разница?! Вы подумайте, Самурай, - все эти люди… Ну да вот хоть Роберт ваш. Любовь Роберта Сан-Мигеля - само совершенство. Куда там Шекспиру. Я не шучу, не дёргайтесь так. Я правда так думаю. А прошёл бы год, ну максимум два - да он бы и забыл, как это - с ума сходить от вас. Вы бы в лучшем случае уютно засыпали, прижавшись к тёплой заднице. А теперь, - Паланеску поднял палец, - его любовь бессмертна. Она останется навсегда, навечно. Текст ведь значительно важнее человека, Самурай. Значительно. Вы это когда-нибудь тоже поймёте… Но вы ведь меня не убьёте? - вдруг забеспокоился Паланеску. - Подумайте, какой вам с этого прок?
- Не убью, - сказал Тоши, - а то ещё обессмерчу ваше имя ненароком.
- А в полицию пойдёте? - спросил Паланеску. - Не ходите, Тоши-сан, в полицию. У вас ничего нету, мистика одна.
- И то, - согласился Тоши. - И то. Пойду я, Иозеф. Светает. Спокойной вам ночи. Как он закрывается-то?
- Не знаю, - сказал Паланеску, - он сам открывается и закрывается тоже сам. Он всё сам. Самурай, они становились бессмертными, честное слово. Верьте мне. Честное слово.
Тоши вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь, спустился на два пролёта вниз. Вернулся. Открыл дверь. Иозеф сидел в той же позе - в кресле, глядя в пол.
- А книжки-то как подписаны? - спросил Тоши.
- Марио Паэлло, - ответил Иозеф.
- Не знаю такого, - сказал Тоши.
- Я пока не слишком известен, - смутился Иозеф.
- А суп? - спросил Тоши. - Я мог заказать суп?
- Могли, - ответил Иозеф.
- И? - настойчиво спросил Тоши
- И ничего, - тускло сказал Иозеф. - Съели бы да домой пошли. С теми, кто заказывает суп в ночном баре, вряд ли что- то может случиться. - И, заметив выражение Тошиного лица, добавил: - Вы себе можете представить, что ваш Роберт заказал суп?
- Нет, - сказал Тоши, - не могу.
Самурай шёл, сжимая в руке нож. Как только он вышел на улицу, в руках у него снова был лишь кусок тёмного дерева странной формы. Конечно, он не станет им пользоваться, о чём разговор. Так, разве в руках подержать. С ножом в руке… зачем в руке - просто в кармане, всё было простым и ясным, все поступки - совершенными, а мысли - острыми как сталь. Как у настоящего самурая.
Он думал, что идёт домой. Но оказалось, что на Брайант он свернул налево (а надо было направо) и в задумчивости дошёл до самого моста. Было очень рано, на мосту было почти пусто - только парочка романтических туристов вдалеке.
"Никто не увидит, - спокойно подумал вдруг Самурай. - Никто ничего не заметит. Просто подойти сзади и очень быстро - раз, два. Я могу это сделать. Запросто".
Он нащупал в кармане нож, вытащил и не спеша пошёл по мосту к туристам. В свете фонарей лезвие отливало оранжевым. Поравнявшись с парочкой, он приветственно помахал свободной рукой.
- Ты дурак, Тоши-сан, - сказал кто-то у него в голове, ласково и насмешливо.
Самурай подошёл к парапету, широко замахнулся и бросил нож в залив.
- Аминь! - прокричал он торжественно, обращаясь к туристам. - Я убил василиска!
Туристы нервно переглянулись.
- Это цитата, - пояснил Самурай, приятно улыбаясь. - Роберт Льюис Стивенсон, знаменитый английский писатель. Это цитата.
Туристы снова переглянулись и быстрым шагом пошли прочь.
Он сел на корточки, прислонился виском к холодному железу парапета, задрал голову и стал смотреть, как постепенно с восходом солнца опора моста из бесцветной становится коричневой, а потом загорается наглым красно-оранжевым. Он сидел так довольно долго, пока из настоящего самурая не превратился обратно в Кимитоши Сато, менеджера группы разработки.
Потом он всё-таки пошёл домой.
Яна Вагнер
Лизина любовь
Лиза точно знает - когда-нибудь он уйдёт от неё. Это будет обычный день, такой же, как сегодня, и она не удивится, когда это случится, она уже решила, что ему будет просто её оставить - он может не бояться её слёз, потому что она не станет плакать. Она наблюдала, как он переходит к ней от той, другой женщины - по частям, кусочками, - она помнит первый раз, когда он остался на ночь, так просто и естественно, как будто нет в этом городе другой постели, половина которой ждёт его, с несмятой подушкой, на которую не ляжет в эту ночь ничья голова; потом, чуть позже, его первая рубашка появилась в её шкафу - только одна поначалу, он принёс эту рубашку так, как приносят в дом кошку, и когда он уехал утром, рубашка осталась, а Лиза распахнула шкаф и смотрела на нее издалека, не решаясь к ней прикоснуться, - одна мужская рубашка, окружённая Лизиными платьями, и тогда она стащила с вешалок несколько этих платьев - торопливо, суеверно, скомкала, убрала и больше не доставала, как будто принесла их в жертву, и оставила вешалки пустыми - и жертва её была принята, рубашек его стало больше, а пустых вешалок совсем не осталось; на её глазах он перелистнул ту, другую женщину, как прочитанную страницу, - без сожаления, не оглянувшись, он оставил её с несмятой подушкой и пустыми вешалками в шкафу, без права на апелляцию, отмахнулся от её слез, от её слов, от её обиды, она просто перестала существовать - как будто исчезла, как будто её никогда и не было, и вот тогда Лиза увидела ясно и четко, что когда-нибудь ей придётся пережить день, когда он оставит и её, и с тех пор она готовится к нему.
Как раковый больной, которому дали три года жизни, Лиза наслаждается каждым днём, потому что знает им счёт. Они будут двигаться от десяти глинтвейнов в маленьком кафе на углу, когда невозможно разжать руки и расцепить взгляды, и официанты перестают задавать вопросы и просто молча меняют бокалы - красные потёки на стенках, на дне - треугольнички яблок, полная пепельница; от гостиниц, в которые приезжают за полночь и которые покидают в начале четвёртого, не стесняясь взглядов ночных портье, - прохладные простыни, ванные-близнецы с белыми махровыми полотенцами на полу; от объятий на глазах у таксиста, когда плевать, что он смотрит в зеркало заднего вида - к первому утру вдвоём, босиком на кухню - сварить кофе, сброшенное на пол одеяло, сигаретный дым и два бокала в мойке; к общим друзьям - разговоры, смех, его рука на её колене; к длинным, спокойным выходным загородом - тёплый свитер, треск дров в камине, отключенный телефон. Отпущенное Лизе время делится на части - разделила его не она, но границы видны ей так четко, словно она сама их нарисовала, - до первой такой границы он ещё любит её - всю; спит, обхватив её руками, положив левую ладонь ей на грудь, - по ночам она чувствует его тёплое дыхание на своей шее, и когда он засыпает, она боится пошевелиться, чтобы не потревожить его сон, он греет в руках её замерзшие ступни, внимательно смотрит ей в глаза - сейчас ему ещё важно, о чем она думает, и Лиза прячет от него свои настоящие мысли не потому, что это так уж необходимо, - ей просто нужно научиться этому до того, как у неё не останется права на ошибку.