Варвары кричат все разом. Дикий нарастающий крик, некоторые прижимают ко рту края щитов - я сначала не понимаю зачем. Затем понимаю. Звук получается искаженный, пугающий - и у меня холодеет затылок. Столкновение цивилизации и варварства - вот что это такое. В чистом виде, никаких условностей. И сейчас настоящая римская пехота разомнет их к плутоновой матери.
Галльские дезертиры выстраивают строй. Германцы вокруг насмехаются над римлянами, кричат что-то обидное - возможно, если бы я знал их язык, я бы понял, что именно, но сейчас, чувствую, можно обойтись и так.
Какие смелые, однако, в Германии разбойники. Дерзкие. Они собираются драться. Они думают, что бессмертны.
И тут звучит трубный звук струбцины. Римский военный сигнал к построению для атаки.
Я поворачиваю голову. Наконец-то!
На дороге, выходящей из леса, выстраивается конница. Лошади переступают, дергают головами. Знамя турмы, вексилла - огненно-красная - реет над строем…
* * *
Легионеры разражаются радостными криками. Наши! Наши! Кажется, они узнали значки…
Варвары, только что готовые сражаться с легионерами, теперь в растерянности. Они между двух огней - и их раздавят с легкостью. Я вижу, что конница явно из вспомогательной алы - зеленые щиты. На черном коне выезжает командир всадников - в римском панцире, рослый, он сидит на лошади с изяществом, доступным редкому римлянину.
Командир оглядывает варваров, словно скот, приготовленный на убой. Те начинают пятиться обратно к лесу, некоторые уже бегут…
- Вперед! - следует команда на чистейшей латыни.
Конная цепь срывается с места, мчится на разбойников. Германцы, легконогие и подвижные, без доспехов, несутся к лесу - и кто-то успевает добежать… Тех, кто не успел, рубят всадники, пробивают копьями. Дезертиры-галлы, в тяжелых доспехах, изначально обречены, их окружают со всех сторон. Это похоже не на бой, а на избиение. Конница - страшная сила, если использовать ее правильно.
- Бар-ра-а-а! - кричат легионеры Тита.
Тела валятся направо и налево.
* * *
С варварами покончено. И только тогда начинает идти дождь. Я чувствую, как по коже барабанят капли, текут, смывая пот и грязь. И кровь.
Всадник осаживает коня передо мной, смотрит сверху.
- Вы ранены? - Голос низкий и приятный, с едва заметным варварским акцентом.
Раскат грома заглушает следующие слова. Струи дождя обтекают его шлем греческого образца с витым узором. Черный гребень на шлеме воинственно топорщится. Лошадь переступает с ноги на ногу, поводит ушами. Капли стекают по темной лоснящейся шкуре, по изогнутой, как у африканских лошадей, изящной морде.
Я поднимаю голову. Дождь заливает глаза, я не могу толком разглядеть всадника. Это декурион или префект, судя по всему. Именно этот голос я слышал перед тем, как конница пошла в атаку…
- Нет, - говорю я. - Я не ранен. Это не моя кровь.
Всадник - я вижу его лицо, белую кожу, прямой нос - поднимает руку и развязывает узлы под подбородком. Снимает шлем, подставляет лицо дождю. Красивый. Лет двадцать с чем-то, подбородок чисто выбрит. Глаза, неожиданно знакомые, странно. Всадник похож на Квинта - будь тот поумней. И пожестче. Волосы светлые и примятые. Подшлемная повязка в пятнах пота. Дождь тут же начинает покрывать ее мелкими темными точками.
Светловолосый смотрит сначала на одного мертвого варвара, затем - на другого.
- Это вы?
Я киваю.
- Прекрасная работа, квирит, - говорит всадник. Латынь его изящна и благородна, акцент едва заметен - да есть ли он вообще? Есть.
Я смотрю на его лицо, по которому стекают капли дождя и говорю:
- Спасибо, вы появились вовремя…
- Меня зовут Арминий, - говорит светловолосый. - Префект германской вспомогательной когорты.
Он медлит, рассматривая меня - с интересом. Ярко-голубые глаза.
- Я - царь херусков.
Глава 4
Арминий и Вар
Когда мы едем, дождь все еще идет. Капли барабанят по крыше повозки.
Впереди шествуют легионеры Волтумия, позади шагом едут всадники Арминия.
К моменту, когда повозка въезжает в Ализон, мне кажется, что я знаю Арминия очень давно. Он германец из племени херусков, наших союзников, служил в армии, командовал конной алой во время восстания в Паннонии, получил венок и браслеты за храбрость, римское гражданство и титул "всадника". Он имеет право носить золотое кольцо - я вижу это кольцо на его пальце.
Все-таки мужество до сих пор ценится в Риме выше наследных прав.
Арминий с двумя турмами шел по следу дезертиров, разграбивших деревню германцев-марсов. Нам повезло, что всадники добрались сюда вовремя, иначе неизвестно, чем бы все это кончилось.
Ализон - один из старых наших городов по эту сторону Рения. Он выстроен по образцу римского военного лагеря с вкраплениями варварской архитектуры.
В жуткую грозу, под хлещущими потоками дождя наш маленький караван вошел в город. Мощенная камнем улица ведет к главной площади. Мы проезжаем дома, не слишком отличающиеся от домов Рима, - разве что здесь не нужно строить многоэтажных инсул для бедняков. Чего-чего, а места в Германии пока хватает. Дождь льет так, что из окна повозки город виден словно сквозь толстое стекло - это как взять критскую чашку и приставить к глазам.
Арминий поднимает голову, смотрит на меня. Взгляд острый, голос мягкий, обволакивающий, интонация задумчивая.
- Конец этой войны видели только мертвые, - говорит он.
Я киваю. Это цитата из трудов Платона. Не знаю, что имел в виду философ: то ли война никогда не заканчивается, пока люди живы, то ли мертвым лучше знать. Что-то в этом духе… Но самое интересное - в другом: варвар, дикарь, "фери" - цитирует греческого философа. Дожили.
- По мне лучше "Тимей", - говорю я. - Там Платон не так мрачен.
Арминий усмехается. Через светлую бровь идет старый, едва заметный шрам.
- Пожалуй, - говорит германец. - Идеальное государство, война Афин с Атлантидой. Один из самых интересных диалогов, на мой вкус.
Варвар, разбирающийся в диалогах Платона. Кто ты, царь херусков?
- Но меня всегда больше интересовал второй диалог с Тимеем, - говорит Арминий. - "Критий". Там, где Атлантида…
Атлантида - государство, которым правили сыновья Посейдона.
- …где Атлантида исчезает под бушующими волнами. Платон рассказывает, что некоторые атланты спаслись тогда, а именно - среди выживших оказались несколько сыновей Посейдона. Правители Атлантиды, что интересно. Спаслись - и, самое главное, вынесли знаки из орихалка.
Я киваю: правильный выбор, атланты. Орихалк - это небесный металл, который можно ковать раз в семь лет и который, что интересно, нельзя разрушить. В древности он ценился гораздо выше золота. Говорят, орихалк похож одновременно на застывшую ртуть и на серебро с медным отливом. Хотелось бы мне это увидеть.
- Я не думаю, что Платон прав, - говорю я. Дождь почти перестает, мы проезжаем мимо колоннады - чей-то частный дом, по отделке - совершенно столичный. Колонны поддерживают фронтон. Мокрый мрамор блестит. - Он был все-таки не великим оптимистом. Помните, что он говорит? Сыновья Посейдона. Бывшие правители Атлантиды несут с собой разрушение, как смертельную болезнь.
При слове "болезнь" Арминий морщится.
- Возможно, они несут с собой знание. Я не слишком верю в людей, - говорю я. - Так что, возможно, опасно именно это знание, а не то, что Платон понимает под "разрушением". Когда мы говорим "онагр", мы же не виним в убийственной силе его стрелы и вола, из чьих жил свиты веревки, дающие онагру мощь?
- Хороший пример, легат, - говорит Арминий и улыбается.
И снова его лицо кажется мне знакомым. Странно.
Перед главной площадью Ализона мы прощаемся с Арминием. Ему дальше в казармы. К дворцу пропретора я еду один - если не считать Тарквиния, который сидит напротив. Старик кашляет, он простыл в пути. Иногда мне кажется, что старость - это такой способ надоесть всем, никому специально не надоедая. Почему нет? Август этим прекрасно пользуется…
Лестница ведет в приемную Вара, часовые - в шлемах с гребнями, парадных - застыли у входа.
Я поднимаюсь, чувствуя дорожную усталость. Рабыня у входа подносит чашу, предлагая омыть руки и лицо, что я с удовольствием делаю. Вода освежает. Она пахнет розами, в чаше плавают розовые лепестки. В трепещущей поверхности отражается мое изломанное лицо.
Пол атриума отделан разноцветной мозаикой, фрески на стенах изображают пир, который никогда не закончится.
- Пропретор? - говорю я.
В атриуме пусто, вечереет, светильники отбрасывают вытянутые тени. Вольноотпущенник в тунике, расшитой красно-синим орнаментом, появляется как из-под земли. Он почти лысый, нос круглый, выражение лица - серьезное и слегка плутовское, на груди - бронзовая табличка, гласящая, что Квинтилион является распорядителем дома.
- Легат, мой господин сейчас выйдет. - Квинтилион сдержанно нагл. - Не угодно ли вина?
- Угодно, - говорю я.
Вино льется в серебряную чашу, темно-красное, как кровь из вены, слегка пенится у краев. Вольноотпущенник процеживает вино через сито - опять же серебряное, добавляет воды, подает чашу мне. Забавно. У нее круглое дно - уловка хозяина, не желающего, чтобы гости мало пили. Пока не выпьешь вино до дна, чашу на стол не поставишь. Смешно.
Квинтилион бесстрастно ждет. Серебро прохладное под пальцами. Я подношу чашу к губам, делаю глоток. Запах фалернского - нет, не фалернского - какого-то другого, но очень похожего на него вина, кружит голову. Вино в меру прохладное и слегка кислит.
- Я видел по дороге виноградники, - говорю я. Я их действительно их видел - около самой границей с Галлией, в долине Рения. - Здесь делают местное вино?
Квинтилион улыбается.
- Не очень хорошее. Варвары в основном предпочитают напиток, сваренный из забродившего зерна, - они называют его "пивом".
Напиток из зерна? Что-то подобное хлещет римская чернь. Я как-то пробовал - не слишком приятное пойло. Вернее сказать, омерзительное.
Чтобы смыть отвратительный привкус воспоминаний с языка, я делаю второй глоток. Хорошее вино. Почти фалернское, только чуть кислее, с легким привкусом меда и фруктов.
- Испанское, - говорит Квинтилион.
Я киваю. Где же пропретор? Ночь на дворе, а я еще не ужинал. В желудке - тонкая нить голода.
Германия. Я почти на месте. Но почему мне все вокруг кажется нереальным, словно меня здесь вообще нет?
Наконец я слышу шаги. Они мягкие, слегка даже шаркающие. Появляется Публий Квинтилий Вар. Мы знакомы еще по сенату - хотя, в сущности, никогда не были близкими друзьями. Вар старше и опытнее, я моложе. Сейчас я в дорожной одежде, а пропретор в белой тоге с широкой пурпурной полосой, словно только что вышел из здания сената. Он что, и дома ее носит?
- Гай Деметрий!
Он протягивает руки для объятий. У него крупное, слегка округлившееся лицо, капризная складка губ - и мягкость, которая словно проступает сквозь его черты. Но это мягкость скорее безволия, чем доброты.
Мы ритуально обнимаемся. Его объятия энергичны, как дохлая рыба.
- Легат, - говорит Квинтилий Вар. - Будьте как дома. Сочувствую вашей утрате.
Луций. "Смотри, Гай! Кузнечик". И ладонь открывается…
- Пропретор, - отвечаю. - Спасибо за ваше участие. Надеюсь приступить к своим обязанностям легата уже завтра.
Вар смеется.
- Молодость, молодость, - говорит пропретор. - Все торопятся жить. Похвально ваше стремление к службе, Гай Деметрий. Но к чему торопиться? Отдохните, привыкните, разберитесь, что у нас происходит. К слову, как дорога? Хорошо добрались?
Если не считать встречи с дезертирами-галлами, то прекрасно.
- Прекрасно, - говорю я. - Хочу, кстати, сообщить…
Я рассказываю о заслугах германца Арминия, который со своими всадниками выручил меня из засады разбойников. А также прошу представить к награде старшего центуриона Тита Волтумия, выполнившего свой долг честно и достойно. Пропретор рассеянно слушает, кивает, словно все это ему давно известно.
- Германия, - говорит Вар. - Это будущее Рима…
И начинает рассказывать, с каким энтузиазмом германцы учат латынь и перенимают римские обычаи. Как просят помощи и суда от наших чиновников…
"Интересно, предложит он мне поужинать?" - думаю я, слушая разглагольствования пропретора. Особого уважения к Вару у меня нет: Публий Квинтилий стал управителем Германии не из-за особых талантов, а скорее из-за чиновничьей способности хватать быстро и прятать надежнее, а главное - быть лояльным. Слепая верность ценится принцепсом. Квинтилий Вар может быть слепым там, где это необходимо, и видеть происходящее только взглядом, совпадающим со взглядом принцепса. Недаром Август отдал Вару в жены свою племянницу - Клавдию Пульхру.
Есть хочется невыносимо. Я продолжаю вежливо слушать Квинтилия Вара - человека с крупным носом и маленьким подбородком. У легионеров я видел монеты с профилем пропретора и оттиском VAR.?Такими монетами - их имеет право печатать наместник Августа в провинции - выдают солдатам жалованье. Оттиск на монете и этот человек передо мной похожи, только на монете Вар посуше и помоложе. Сейчас ему пятьдесят семь лет. Он был правителем Сирии, затем подавлял мятеж в Иудее…
- Здесь все сложнее… эти варвары, им нужна твердая римская рука, - говорит Вар.
Я киваю. Светильники горят. Я вижу: вокруг одного из них летает мотылек, тень его мечется по стене - пш-ш-ш, мотылек влетает в пламя и сгорает. Обугленный комочек падает на мозаичный пол. Смешно. Говорят, в Иудее Вар приказал распять две тысячи человек. Мятежников.
- После гибели твоего брата мне пришлось показать, насколько моя рука тверда.
Я вспоминаю ряды крестов, стоящие вдоль военной дороги. Германцы, казненные за… что?
- Это было необходимо, - говорит Вар. - Но варвары, надо признать, делают успехи. Германцы все чаще обращаются к нашему суду, чтобы разбирать свои дела по цивилизованным, культурным законам, а не по ужасным варварским обычаям. Римский мир и римское право - вот что мы несем народам Германии…
Он напыщен и невыносим. А еще, говорят, Квинтилий Вар приехал бедным в богатую провинцию, а уехал - богатым из бедной. Сирию, конечно, нелегко разорить, но… Для настоящего римского чиновника нет ничего невозможного. Проверено.
Я смотрю на Вара и вижу то, что всегда презирал мой брат в людях: недалекость и самоуверенность. Пугающее сочетание. Луций, Луций, как ты уживался с этим болтуном?
Голод становится невыносимым. Покормят меня здесь или нет?!
Я вспоминаю виденных мной германцев - с яростными светлыми глазами убийц. Я вспоминаю Арминия - умного, храброго и прекрасно образованного царя херусков. Я вспоминаю мертвый взгляд варвара, распятого над дорогой. Неужели они все терпят над собой - вот этого?
- …германцы все чаще просят римского суда. У меня порой столько дел, что некогда заниматься личными делами. У меня почти нет отдыха, увы, такова доля ответственного правителя… Слава священному Августу и Риму, что варвары уже совершенно готовы принять нашу руку… я напишу принцепсу…
Август умен и повидал на своем веку болтунов - всяких. Сомневаюсь, что Вару удалось запудрить принцепсу мозги. Тогда почему Вар здесь? Неужели и умные люди начинают ценить в людях подобострастную верность?
Я слушаю и молчу.
В глубине таблиния - кабинета Вара - я наконец замечаю бронзовую статую молодого человека с тонким красивым лицом. Заметное сходство с принцепсом… стоп, это же алтарь! Культ божественного Августа (и Рима, как стыдливо добавляют) сейчас распространен по всем провинциям. Легионы, кроме своих орлов, имеют в качестве священных символов изображение принцепса. Имаго - вот как это называется. Имагифер носит его на древке, солдаты приносят жертвы и молятся Августу, как одному из богов. Почему нет? Бог, который платит жалованье. Да, такому стоит молиться!
- …вот так обстоят дела, молодой Гай, - говорит Вар и некоторое время ждет.
Неловкая пауза. Я чуть запоздало понимаю, что нужно выразить восхищение.
- Прекрасно сказано, пропретор, - говорю я. Хотя ради той чепухи, что я сейчас услышал, можно было бы вообще не покидать Рим. - Могу ли я…
- Будь как дома, любезный Гай, - говорит Вар. - Квинтилион проводит тебя в комнату для гостей. Можешь оставаться здесь столько, сколько пожелаешь. Ты - мой гость.
Я склоняю голову. По крайней мере, спать я буду не на улице. Но, представив, как завтра мне снова предстоит слушать пространные речи Вара, я уже не так рад. Э-э… Далеко не так.
- Благодарю, пропретор. Вы очень любезны.
- Зачем же так официально, любезный Гай? - говорит Квинтилий Вар. - Оставайся сколько хочешь. А теперь, если позволишь, я тебя покину…
Жду не дождусь.
- …ты, наверное, устал?
Не без этого.
- Но если желаешь, можем еще немного побеседовать. Как дела в Риме? Как здоровье Божественного Августа?
В этот момент мне хочется приложить Вара чем-нибудь тяжелым - вроде той статуи принцепса, что стоит в глубине атриума…
Когда эта пытка, названная беседой, наконец заканчивается, я иду за Квинтилионом по полутемным коридорам в комнату для гостей. Вернее, в одну из комнат для гостей. Дворец Вара огромен. Август не строит дворцов, а вот его наместники - запросто.
В проем арки я вижу внутренний сад, окруженный колоннадой, - перистиль. Светильники горят, тени пляшут. Темные ветви деревьев сплетаются в замысловатый узор - мне в какой-то момент кажется, что это сотни рук утонувших в болоте переплелись в последней мольбе о помощи.
Мы здесь, Гай. Мы здесь. Помоги, брат. Я почти слышу голос Луция.
Я моргаю и просыпаюсь. Кожа моя усыпана ледяными мурашками, словно покрылась инеем. Я стряхиваю наваждение, передергиваю плечами. Правая рука все еще болит - видимо, я слегка потянул мышцы, когда убивал германцев. Я разминаю плечо пальцами и иду за вольноотпущенником Вара. Зябко.
Из открытого сада тянет холодом. Я чувствую, как замерзают ноги.
Если мертвые могут говорить… Пламя светильника передо мной дергается и на миг почти гаснет. Луций, Луций. Мой бестолковый старший брат. Мой умный старший брат. Мой мертвый старший брат.
Комната. Кровать. Уже почти засыпая, я смотрю в потолок спальни. Темный и далекий, он слегка покачивается. От усталости у меня кружится все тело, я вытягиваю ноги - блаженство!
Спать под крышей - это особое удовольствие. На чистом. На постели, усыпанной лепестками лаванды - от клопов. Пряный запах лезет в нос. Белье кажется слегка влажным и прохладным - германская сырость.
"Луций, - думаю я, засыпая. - Я найду твоего убийцу. Обещаю".