- Согласна, - кивнула она. - Но если ты не зажигаешь лампу, то зачем же ты берешь ее с собой?
- Потому что я плохо вижу в темноте, - был ответ.
Они помолчали.
Он смотрел на нее во все глаза. Он разглядывал ее лицо не так, как это делали другие: не украдкой, а открыто, с искренним любопытством.
Потом он спросил:
- А как, по меркам людей, ты считаешься красивой?
Она даже замерла от подобной дерзости. Но он улыбался так спокойно и дружески, что она отбросила всякие сомнения и просто ответила:
- Нет, по меркам людей я просто ужасна. Я никакая, понимаешь? Я даже, по большому счету, не некрасивая. Просто ничто, пустое место.
- Да, это ужасно, - согласился он. И погрузился в раздумья. Наконец он заговорил опять: - А для чего ты идешь в замок?
- Ищу работу. А ты?
- Я? - Он пожал плечами. - Иногда я здесь живу. А иногда - в другом месте. А какую работу ты ищешь?
- Самую грубую и грязную, - ответила девушка с горечью. - Такую, за которую никто больше не возьмется.
- Достойное стремление, - одобрил он. - Свидетельствует о недюжинном мужестве и самоуверенности.
Она покосилась на него недоверчиво.
- Одобряете?
- Если быть точным, то это не мое дело…
Он растянулся на земле, заложил руки за голову, устремил к звездам свой длинный острый нос. От его волос и глаз исходило слабое свечение, как от старой гнилушки.
Неожиданно он расхохотался.
- Ты только представь себе: пробираюсь я к замку знакомой тропой и вдруг спотыкаюсь о нечто! А нет ничего более неприятного, доложу я тебе, чем человеческое тело, если об него споткнуться. Особенно - живое человеческое тело, когда оно внезапно начинает содрогаться и двигаться. Труп - еще куда ни шло, он твердый, но живое… - Его передернуло при одном только представлении об этом.
- Очень смешно, - сухо отозвалась Ингильвар. - А теперь замолчите, пожалуйста, потому что я хочу спать.
- Это ты врешь, предположим, - заявил он. - Ничего ты не хочешь спать.
- Хочу!
Он приподнялся на локте и устремил на нее свои горящие глаза.
- Нет! - прошипел он. - Не хочешь! Ты хочешь болтать со мной.
- Почему? - вскинулась она.
- Потому что мне скучно. Потому что я просто не в силах лежать рядом с кем-то одушевленным, кто не труп, и молчать.
- Я думала, только женщины не в состоянии молчать, если видят кого-нибудь живого, - заметила Ингильвар.
- Каждый истинный мужчина всегда немного женщина, иначе его трудно назвать в полной мере личностью, - сказал незнакомец. - Ты уже видала господина Лутвинне? Мужчина хоть куда, хоть и эльф, а носит женское имя.
- Читать чужие мысли нечестно, - сказала Ингильвар.
- Я? - Он приложил ладонь к груди. - Клянусь тебе молоком моей матери, у меня и в мыслях не было читать твои мысли…
- Врете.
- Я?
- Да, да. Вы - врете. Читаете мои мысли, нарочно пнули меня ногой, чтобы я проснулась и болтала с вами, потому как ворота закрыты до утра, а вам, видите ли, скучно.
- Это самая логичная, самая исчерпывающая и самая ошибочная обвинительная речь из всех, какие мне только доводилось слышать в мой адрес.
- Ладно, - сдалась Ингильвар. - Я согласна. Будем болтать. О чем?
- Начинай! - потребовал он.
- Я? - изумилась она. - Но я хочу спать.
- Мы уже установили, что ты врешь, что спать ты не хочешь… Так что начинай первая. О чем бы тебе хотелось поговорить?
- Как вас зовут?
- Моран Джурич. Или Джурич Моран. А как тебе больше нравится?
- Просто Моран.
- "Просто"? Но Моран - это совсем не просто! - он разгорячился, даже стукнул кулаком по траве. - Поверь мне, глупая женщина, быть Мораном - это, знаешь ли, занятие… Такое занятие, которое отнимает все твои силы. Если бы ты была, к примеру, Мораном, ты на собственной шкуре испытала бы, насколько это непросто. Проклятье! Да ты бы лопнула по всем швам в первые же три дня пребывания в статусе Морана. А ты говоришь "просто".
Он задохнулся от возмущения.
- А меня зовут Ингильвар, - продолжала девушка. - Можете прочитать все мои мысли на сей счет.
- Если ты настаиваешь, - пробормотал Моран.
Некоторое время он молчал. Даже если он и рылся в ее мыслях и воспоминаниях, Ингильвар ровным счетом ничего не чувствовала. Неожиданно Моран засмеялся.
- Лутвинне на всех производит сильное впечатление, - сказал он. - Такое уж он существо. Выглядит сущим недотепой, которого надо оберегать от сквозняков и дурной компании. Неотразимо для женщин, особенно жалостливых и с выраженным материнским инстинктом.
Ингильвар зашипела сквозь зубы, но Моран не обратил на ее недовольство никакого внимания.
- А потом он, не переставая рассеянно жевать губами и сочинять в уме бесполезные стишки, убивает пару-другую монстров и превращает в кровавый фарш десяток менее существенных врагов. После чего моет руки и спрашивает у дворецкого, не пора ли подавать обед. Да, это его любимый трюк.
- Трюков не было, - сказала Ингильвар. - Только монстр.
Моран Джурич насторожился:
- Монстр? Какой?
- Разве вы не увидели его в моих мыслях?
- В твоих мыслях я увидел только, что ты по уши влюбилась в Лутвинне, но это-то как раз не новость, - ответил Моран. - В Лутвинне все влюбляются. Все девчонки по очереди, и человеческие дочери, и эльфийские. А потом он неизбежно начинает бесить. Ты даже представить себе не можешь, как он умеет раздражать! В мыслях он постоянно бродил где-то далеко, очень далеко от тебя. Там, куда нет хода никому, даже его матери. Впрочем, его мать уже очень давно никто не видел. Говорят, она оставила замок потому, что не в силах жить среди людей. Встречаются такие эльфы, у которых от человеческого запаха делается сыпь по всему телу, никогда не слыхала? Ну, для мужчин и воинов это, понятное дело, полная ерунда, - подумаешь, какая-то красная сыпь, пусть даже и с коростой, - а вот эльфийские дамы сильно страдают. Беспокоятся за свою красоту. Вот она и…
- Оно было похоже на собаку, но с гребнем на спине, - перебила Ингильвар.
- Эльфийка? - удивился Моран. - С гребнем? Она, конечно, любила всякие украшения, но волосы носила просто распущенными, даже без ленты. И диадемы не признавал. "У меня, - говорит, - от них голова болит".
- Я говорю о монстре, - пояснила Ингильвар, ничуть не сердясь. - О том чудовище, которое убил Лутвинне.
- А что, Лутвинне и вправду убил чудовище? - Теперь Моран выглядел ужасно удивленным.
- Вы же сами мне рассказывали про кровавый фарш и все такое…
- Рассказывал, разумеется, но своими глазами никогда такого не видел, - нашелся Моран. Он придвинулся ближе к Ингильвар и в нетерпении потер руки. - И как это было?
- Ужасно.
- Подробнее!
- Он пырнул его ножом.
- Кто кого?
- Очевидно, Лутвинне - зверя. А вы что подумали?
- А, - сказал Моран. - Слушай, ты скучная. Спать мне не даешь своей болтовней.
- Ну знаете!.. - От возмущения Ингильвар задохнулась.
Моран сел, уставился на нее сверху вниз. Он подвигал носом, потом пошевелил ушами, поднял и опустил брови, скривил рот, почесал ухо, взлохматил волосы, шумно выдохнул и наконец изрек:
- Вот если бы мы с тобой придумали что-нибудь полезное… Более полезное, чем искать грязную и тяжелую работу, за которую больше никто не возьмется… Тогда, возможно, я бы еще согласился не спать и болтать с тобой ночь напролет.
- Например? - Ингильвар скрипнула зубами.
Моран Джурич принадлежал к числу тех несносных собеседников, которые склонны обвинять других в тех слабостях, которые прежде всего присущи им самим.
- Например… - Моран задумался, а потом рассмеялся. - Хочешь, Лутвинне влюбится в тебя?
- Я уродина, но не дура, - сказала Ингильвар. - И к тому же я добрая. Я не заслуживаю такого отношения.
- Разумеется, ты добрая, - кивнул Моран. - Будь ты другой, я бы уже давно валялся тут с удавкой на шее.
- Я не убиваю людей… и нелюдей, - сказала Ингильвар.
- Ну попытаться-то можно было? - спросил Моран.
Она закрыла лицо ладонями, чувствуя, что вот-вот разрыдается. Моран наклонился над ней и вдруг поцеловал сухими губами ее висок.
- Спи, - пробормотал он. - Спи, добрая, умная, но непоправимо, чудовищно уродская Ингильвар. Уж я-то что-нибудь для тебя да придумаю.
* * *
Если кто-то желает знать о том, что случилось дальше, он должен постоянно держать в уме одну вещь: мы ведь с Джуричем Мораном имеем дело. А уж так набедокурить, как умел это Моран, не в состоянии ни один из Мастеров. Потому что Моран был самым одаренным из них, и вот как это объяснялось, согласно Анаксагору-философу:
Изначально весь мир представлял собой беспорядочное скопище всяких частиц, которые болтались в пустоте без всякого ладу и складу. Но потом волей Высшей Силы возник некий вихрь, который упорядочил все эти разрозненные фрагменты. Подобное начало тянуться к подобному, и таким образом из хаоса возник вполне гармоничный космос. Например, частицы хлеба соединились друг с другом, и получился хлеб, частицы дерева поступили так же, и вот уж вышло целое дерево, частицы червей не захотели отставать от собратьев, слиплись между собой - и повсюду бодро поползли червяки… ну и так далее.
А частицы одаренности, или творчества, - эти были самые крохотные, и их оказалось не слишком-то много, особенно если сопоставлять с другими. Долго летали они в космическом вихре, не зная, куда им лучше налипнуть. Вся материя уже образовалась, и каждая разновидность материи как бы кричала частицам одаренности: "Сюда! К нам! Здесь хорошо!" Червяки желали бы талантливо ползать, растения жаждали даровито тянуться из почвы, бабочки - сногсшибательно летать, птицы - прекрасно чирикать…
И частицы гениальности так и клеились к ним, поддаваясь на просьбы. Но все-таки осталось их довольное количество свободными. И вот явились существа более разумные, чем бабочки, растения и ползающие на брюхе твари, и последние частицы сверходаренности, чтобы не оказаться совсем уж не у дел, набросились на них и обступили со всех сторон. Потому что этих самых гениальных частиц в конце концов сохранилось в свободном состоянии так мало, что они не смогли бы создать нечто самостоятельное и нуждались в носителе.
Долго ли, коротко ли, а явились в мире Мастера. И одним досталось гениальности не слишком-то много - хоть и вполне достаточно для того, чтобы создавать поразительные вещи; в других же творческого начала было значительно больше. Но самый жирный слой гениальности налип на Джурича Морана, и это сделало его неуправляемым, непредсказуемым и, как следствие, катастрофически неудобным.
И, в конце концов, Моран сотворил нечто такое, что привело к изгнанию его из мира всех мыслящих, добрых и созидательных существ.
* * *
Разумеется, у защитника Лутвинне имелись многочисленные слуги. Титул "защитника" означал, что весь замок, и все, что в нем находилось, и все те, кто в нем работал, принадлежали ему.
Во многих жизнях защитник был властен; таким на протяжении столетий оставался изначально заведенный порядок вещей.
Новой кухонной работнице так и объяснили, едва только она явилась на место своей службы.
- За множеством чрезвычайно важных дел господин Лутвинне нередко забывает о еде, на то он и эльф, - сказал, обращаясь к девушке, старший повар, человек с виду совсем неинтересный: озабоченный взгляд, наморщенный лоб, кривые складки вокруг рта. - Эльфы зачастую думают о вещах настолько возвышенных, что мысли о пище просто не находят себе дороги к их головам.
- Следовательно, задача поваров - перехватывать эти мысли, воплощать их в приготовленных яствах и подсовывать господину Лутвинне? - тихо спросила Ингильвар. Кажется, этой манерой изъясняться она заразилась от Морана (не следовало бы так долго с ним разговаривать!)
Старший повар смерил ее взглядом с головы до ног.
- Уж кто-кто, а эльфы превосходно разбираются в пище, красотка, учти это. На то они и эльфы, чтобы знать толк в пирушках и славной еде с выпивкой!
- Но вы же только что… - пискнула Ингильвар, разом возвращаясь к своему изначальному образу дурнушки.
- Глупости! - отрезал повар. - Господин Лутвинне - и эльф, и человек, он и помнит о еде, и забывает о ней, но главное в нем то, что он - защитник замка и наш господин.
- Я выполню любую его волю, - сказала Ингильвар, от всей души надеясь, что на сей-то раз выбрала правильный ответ.
И ошиблась. Повар даже топнул ногой при виде подобной бестолковости:
- Дурочка! Не была бы ты такой красавицей, клянусь спасением моей правой руки, - выставил бы тебя за ворота без сожалений! У господина Лутвинне часто вовсе нет никакой воли, так что нам, его слугам, приходится все додумывать за него. Но своевольничать не сметь, ясно тебе?
- Да, - сказала Ингильвар.
- Что тебе может быть ясно? - Повар пошевелил морщинами на лбу. - Разве такой дурочке может быть что-то ясно? За таким гладким лобиком плавают не мысли, а жиденький супчик из рыбьих косточек…
- Мой господин, - взмолилась Ингильвар, - я об одном прошу: указывайте мне - это делать, то делать, и я все выполню, а думать или умничать ни за что не стану, пусть хоть тут меня режут!
- Наконец-то толковые речи! - одобрил повар. - На том и остановимся.
И Ингильвар осталась работать на кухне. Она чистила овощи и срезала мясо с костей, мыла котлы и даже точила ножи, хотя это занятие и считалось для женщины предосудительным. Спала она в маленькой комнате для прислуги, подруг среди поварих не завела, поварятами помыкать не решалась, исполняла любое поручение и молчала, молчала…
Она не понимала, отчего здесь ее все так упорно считают глупой.
Раньше она слыхала о себе попеременно то хорошее, то дурное. Иногда люди говорили, что такая некрасивая девушка обязана быть умненькой, иначе ей и жить-то на свете незачем. А другие люди утверждали, что нет в Ингильвар ровным счетом никаких достоинств, и поджимали губы, отказываясь объясняться подробнее.
Но на кухне замка общее мнение стало единодушным.
Дурочка.
Однажды - это случилось на третью неделю службы - Ингильвар не выдержала и спросила старшего повара:
- Простите меня, мой господин, но растолкуйте вы мне, бестолковой: почему никто не признает за мной ни капельки ума?
Старший повар долго глядел на нее, жевал бескровными губами, листал свою поваренную книгу, словно выискивал на ее страницах подходящий ответ. Наконец он вздохнул, искренне сожалея о своей бедной собеседнице.
- Несчастное дитя, ты и вправду желала бы это знать?
Ингильвар кивнула, боясь сказать лишнее.
- Давно ли ты смотрелась в зеркало?
Она опять кивнула. Очень давно. С тех самых пор, как покинула свое лесное озеро.
- Да, - уронил повар. - Что ж. Ты и впрямь заслуживаешь ответа, коль скоро так глупа, что даже не подозреваешь правды. Я принесу тебе зеркало. Посмотри на себя и ответь: может ли женщина с такой наружностью быть хоть сколько-нибудь умной.
- Не надо, - прошептала Ингильвар. - Я все поняла.
Но повар уже вышел и скоро возвратился с небольшим зеркальцем в медной оправе.
- Позаимствовал у младшей поварихи, - пояснил он почти дружеским тоном и заговорщически подмигнул Ингильвар. - Только не вздумай разболтать ей! Она мне не простит! Она страшно ревнива по части зеркал.
Ингильвар зажмурилась, когда он сунул зеркало ей под нос, втайне надеясь, что старший повар не заметит этого и ей не придется опять столкнуться лицом к лицу с собственным отражением.
Но старший повар, разумеется, все это видел.
- Эй, не жульничать! Открывай глаза да смотри! - приказал он.
Ничего не поделаешь, Ингильвар открыла глаза…
Она не узнала ту, что глядела на нее с блестящей полированной поверхности. Куда подевались уныло скошенные глаза, где серые, как пакля, волосы? Круглое лицо, испуганные темные, медовые глаза, пухлые губы, сейчас закушенные и оттого будто налитые подступающим плачем… Но как такое может быть?
- Я не верю, - сказала Ингильвар, отдавая повару зеркало. - Вы посмеялись надо мной. Чей это портрет?
- Это твой портрет, дуреха. Я же говорил, что ты нечеловечески глупа. Даже козы умнее тебя!
- Дайте еще раз взглянуть, - попросила она. И принялась корчить себе рожи. Красавица в зеркале охотно повторяла все гримасы, и в конце концов Ингильвар вынуждена была признать: повар прав, женщина с такой внешностью вряд ли может оказаться хоть сколько-нибудь умна.
- Стало быть, я - красотка и дурочка, - вздохнула Ингильвар.
Она обратила на повара глаза и вдруг засияла.
Он отшатнулся, глядя на нее с подозрением.
- Что тебе?
- Не знаю… - Она засмеялась и, поддавшись порыву, обхватила его за шею. - Спасибо вам!
- Пусти! - Он высвободился, забрал зеркало и выбежал из кухни, ворча себе под нос.
Скоро Ингильвар пристрастилась разглядывать себя в зеркалах, блестящих стеклах, в ведрах с водой, в полированных каменных панелях, которые украшали парадные залы замка.
Обмана не было: Ингильвар как будто сбросила уродливую оболочку и превратилась в прехорошенькую юную женщину, явно созданную лишь для одного-единственного - для любви.
Девушка не сомневалась: все это проделки Морана Джурича.
Моран был далеко не так прост, и не в его диковинных речах тут дело, а в том, как он держался. Не сами его мысли, но их склад, тот порядок, в котором они следовали одна за другой, - вот что удивило Ингильвар при той встрече.
Моран превратил дурнушку в красавицу и наверняка успел забыть об этом. Бросил походя драгоценный дар и ушел, не позаботившись узнать о том, как этот дар был использован.
Спустя недолгое время Ингильвар ожидало еще одно открытие, на сей раз неприятное.
Случилось это рано утром, когда она, вскочив с постели, бросилась перемывать посуду, оставшуюся с вечера. Накануне она слишком устала, чтобы закончить работу, и потому решила лучше лечь спать, а потом подняться на час раньше обычного.