- Я подслушал ее разговоры с Мораном. Потом, когда она общалась с ним мысленно… Мысли можно увидеть, знаешь? Впрочем, откуда - ты же человек. - Губы тролля скривились. Синие губы, а на нижней - бородавка. - Слушай, человек, слушай. Она - уродка, простая крестьянка, похожая на жабу. Она отвела нам глаза… потому что Моран сделал для нее волшебное платье. Слышишь? Ты запоминаешь?
- Это как-то странно… как будто в книге, - произнес Гэрхем. И снова крикнул, посылая голос к Лутвинне: - Он уже почти мертв!
- Не добивай его, - отозвался Лутвинне. - Если он не умер, не добивай…
- Добить? - повторил Гэрхем, сам не зная, к кому в точности он обращается.
- Добей, - подтвердил тролль и закрыл глаза. - Только запомни: любовница Лутвинне носит волшебное платье, которое всех вас заставляет видеть в ней красавицу…
Гэрхем наклонился над поверженным врагом и быстрым движением перерезал ему горло.
* * *
Гэрхем совсем другими глазами стал смотреть на возлюбленную Лутвинне. Прежде она представлялась ему недосягаемой и прекрасной, под стать своему господину: женщина с медовыми глазами, изливающими свет и тепло. Но после ядовитых признаний тролля все переменилось.
Лутвинне въехал в ворота замка, и женщина бросилась к нему навстречу, а все смотрели, как она бежит, раскинув руки, и как волосы развеваются у нее за спиной, и как мелькают из-под подола ее маленькие ножки в шнурованных сапожках. Эти тонкие кожаные шнурочки - они каждый сапожок превращали в подобие кокетливого корсета…
Лутвинне наклонился в седле, поцеловал свою любовницу. Она остановилась, неловко запрокинув голову. Счастье встречи сделало Ингильвар еще прекраснее, когда она обхватила руками Лутвинне за шею и прижалась щекой к его плечу.
А Гэрхем смотрел на них холодными глазами, ревниво и с некоей тайной мыслью.
Рано утром, когда Лутвинне еще спал в своих покоях, Ингильвар ходила по стене замка, приветливо здороваясь с часовыми. Она давала им отхлебнуть пива из кувшина и совала в руки пирожки: все это, пользуясь своей давней дружбой со старшим поваром, она утащила загодя из кухни. И они улыбались ей в ответ - вовсе не ради пива и пирожков, но ради прекрасного утра и сияющих глаз красивой, влюбленной женщины.
Она не всех помнила по именам, но даже и для тех, кто оставался для нее безымянным, находила ласковое слово и веселую улыбку. Она смеялась любой глупости, была бы та сказана от сердечной доброты. И солдаты целовали ее в щеку, как сестру, или брали за руку, словно желали познакомиться и завязать роман, или гладили по плечу, как старшую по возрасту компаньонку, или по волосам, словно она была ребенком, о котором они давно мечтали.
А Гэрхем сказал ей:
- Твой любовник спит, Ингильвар?
- Да, господин Лутвинне еще не проснулся, - ответила она. Его неприветливые слова не сумели сразу прогнать ее радость, поэтому она продолжала улыбаться.
И как не улыбнуться, если вспоминать спящего Лутвинне?
Гэрхем прибавил, кривя губы:
- Тем лучше, Ингильвар, что любовник твой спит и не знает о том, как хорошо ты проводишь время с солдатами.
- Эти люди - братья мои, - ответила Ингильвар. - Я пришла пожелать им доброго дня и принесла для них угощение.
- А какое угощение ты припасла для меня?
- Такое же, как для остальных, - ответила Ингильвар. - Или тебя это не устраивает? Но у меня ничего больше нет, поверь мне.
- Ничего? - переспросил он насмешливо. - Так уж и ничего?
- За все это время я не нажила в замке богатств, кроме самого большого, которым не могу поделиться: богатства любви, - сказала Ингильвар.
- Вот этого-то мне и надобно, - сказал Гэрхем.
Радость померкла в глазах Ингильвар. Гэрхем со странным удовольствием следил за тем, как тускнеет ее взор, как умирает ее улыбка.
- Я тебя не понимаю, - проговорила она.
- Поймешь! Я ни слова не скажу Лутвинне о том, кто ты такая на самом деле, если ты будешь делать все по моему желанию, - обещал Гэрхем.
- А кто я, по-твоему, такая на самом деле? - тихо произнесла Ингильвар.
- Ты - уродливая деревенская дурочка, простушка из какого-нибудь хлева с руками, по локоть измазанными в навозе, - сказал Гэрхем. - Ты повстречалась с троллем по имени Моран, и он дал тебе заколдованное платье, с помощью которого ты отвела нам всем глаза. Ну, возрази мне, Ингильвар, если только это настоящее твое имя! Скажи мне в лицо, что я лгу или ошибаюсь!
- Я не знаю, кто наговорил тебе обо мне эти небылицы, - прошептала Ингильвар, - но он - твой и мой враг.
Гэрхем схватил ее за локти, приблизил к ее липу свое и прошипел:
- Послушай меня внимательно, жаба! Если нынче ночью ты не придешь ко мне на ложе и не дашь мне того, в чем я нуждаюсь, - клянусь моими глазами, я прилюдно обвиню тебя во лжи! О твоем сговоре с Мораном, о вашем колдовстве узнают все, и Лутвинне вынужден будет подвергнуть тебя испытанию. А когда это случится - берегись, Ингильвар! Лутвинне - эльф, а эльфы, какими бы хитрыми и лживыми они сами ни были, никогда не прощают вранья людям, из каких бы соображений ни солгал им человек.
- Что ж, - сказала Ингильвар, бледная, несчастная. - Объявляй прилюдно все, что хочешь! Выдвигай свои обвинения, глупый ты и жестокий человек. Я не стану оправдываться.
* * *
Гэрхему стыдно было потом признаваться самому себе в том, что он до последнего надеялся: вот сейчас Ингильвар образумится, вот сейчас придет к нему в комнату и будет покорна всем его желаниям… Ничего этого не произошло, хотя он всю ночь вскакивал от малейшего шороха и дверь в свою комнату оставил приоткрытой.
Разумеется, она не пришла. Первый солнечный луч после рассвета, казалось, проник в комнату только ради того, чтобы посмеяться над ним.
Гэрхем выждал еще немного. Он тянул время, он пытался дать ей возможность исправить несовершенное и выполнить требование. Но она делала вид, будто ничего особенного не происходит. И когда настал день для разбора всяких тяжб и спорных вопросов, - а такие дни случались не реже одного раза в месяц, но касались в основном крестьянских дел, - Гэрхем смело явился на суд и перед лицом всех собравшихся потребовал вызвать госпожу Ингильвар.
Лутвинне очень не любил разногласий в своих владениях и потому всегда выносил решения быстро, радикально и публично. Слушания проходили не в самом замке, а за его стенами, на поле, что простиралось на пять полетов стрелы перед замком. Для Лутвинне устанавливали большое кресло и на расстоянии в двадцать шагов ставили специального человека, так называемого кричалу, чтобы он, при надобности, передавал для остальных желающих послушать все, что говорилось в судилище. Иногда заинтересованных лиц набиралось немало, а иногда - всего десяток. Тут не угадаешь. Как-то раз по старому делу о павшей корове явилось почти двести человек, кричала охрип и под конец дня его пришлось отпаивать горячим молоком.
Вот в такой-то день, когда Лутвинне полагал, что все ограничится штрафом за сожженную по глупости скирду сена, и выступил перед ним Гэрхем.
Лутвинне удивился, увидев своего солдата.
- Ты хочешь говорить? - спросил он.
Гэрхем торжественно кивнул и поднял руку в знак того, что у него имеется некое дело, обвинение, к которому он требует большого внимания.
Кричала насторожился. Обычно солдаты из замка никогда не участвовали в судебных заседаниях, разве что приходилось растаскивать разгоряченных деревенских спорщиков. Но Гэрхем стоял перед защитником замка, и бедой дышал он, и горем глядел, и неприятности были у него на завтрак, а поужинать он рассчитывал нешуточной катастрофой.
Лутвинне молча смотрел на него. Ждал.
Гэрхем сказал:
- Почему вы не спросите меня, господин, кто мой обидчик и против кого я хочу сегодня поднять голос? Для крестьян вы делали это!
Лутвинне ответил:
- Крестьянин по своей природе боится заговорить первым, солдат должен спрашивать его, если хочет сделать для него доброе. Но ты - и сам солдат, Гэрхем, поэтому и говори первый.
- Если вы позволяете, мой господин, то вот что я скажу при вас - и при всех людях, что собрались здесь ради вашего справедливого суда: эта женщина, которую вы зовете своей возлюбленной, которую встречаете на своем ложе и от которой у вас нет тайн и секретов, - эта женщина знается с троллями и берет подарки от наших врагов!
Он указал на Ингильвар и с наслаждением увидел, как она закусила губы, потому что настал ее последний час.
Лутвинне не опускал глаз. Он не изменился в лице, не побледнел и не покраснел. Только усталость вдруг стала очень заметна.
А Гэрхем продолжал, и кричала подхватывал каждое его слово и передавал дальше, для всех любопытствующих:
- Некий тролль, которому я потом перерезал глотку, мой господин, сообщил мне нечто о своем родственнике по имени Моран. И пусть теперь эта женщина, Ингильвар, перед вами и перед всеми прочими честными людьми, объявит, будто никогда не встречала Морана!
При последних словах Гэрхем указал на Ингильвар, словно требуя от нее повиновения. Но Ингильвар не произносила ни звука, и Лутвинне не приказал ей говорить.
Гэрхем почувствовал себя уязвленным. Он продолжал, повышая голос:
- Моран дал ей заколдованную одежду, чтобы она отводила нам глаза. Она лжет вам, мой господин! Она - вовсе не то, чем представляется.
Но Лутвинне никак не реагировал на обвинение.
Стало тихо. У Гэрхема закончились слова. Он сжал кулаки и отошел в сторону. И тогда Ингильвар поняла, что у ее возлюбленного не осталось сил, чтобы судить еще и это новое, неожиданное, такое болезненное для него дело.
Она сама выступила вперед. Ей безумно было жаль себя, своей любви, своего будущего, но куда сильнее она жалела Лутвинне, которого сейчас прямо на ее глазах пытались лишить любви и радости. Он ведь не только эльф, он еще и человек, он подвержен страху и усталости. Он не может сражаться вечно. В конце пути его непременно должна ожидать подруга, женщина, которая встретит его лаской, обнимет за шею, которая постелит ему постель и ляжет рядом.
Ингильвар сказала негромко, но очень твердо:
- Все это ложь.
Гэрхем обрадованно закричал:
- Ложь? Докажи! Докажи, что это неправда, ты, шлюха! Моран наложил чары на твою одежду, которую ты носишь, не снимая!
- И в постели я, по-твоему, тоже остаюсь в этом платье? - спросила Ингильвар.
- Не смеши меня, хитрая женщина! - ответил Гэрхем. - Когда ты ложишься в постель, ты гасишь свет.
Это было правдой. По лицу Лутвинне Ингильвар поняла, что и он об этом вспомнил. Они ни разу не оказывались раздетыми при солнечном свете или хотя бы при горящей свече. В спальне всегда царила безупречная темнота.
Он все еще молчал, и Ингильвар больше не могла выносить этого. В его безмолвии ей чудилось то обвинение, но мольба оправдаться.
Она расстегнула пояс, и наборная медная змейка упала к ее ногам. Затем потянула шнуровку. Воцарилась странная тишина: собравшиеся, и люди, и эльфы, и крестьяне, и воины из гарнизона - все смотрели на нее так, словно не верили собственным глазам. На краткое мгновение Ингильвар встретилась взглядом с Лутвинне. Надежды нет: она прощалась с ним навсегда. У нее осталось только это мгновение.
А потом оно истекло. Лишенное шнуровки платье распахнулось, и Ингильвар сорвала его с плеч.
- Дальше! - крикнул Гэрхем, не сводя с нее глаз.
- Хочешь увидеть меня голой? Ладно, - сказала Ингильвар со странным спокойствием приговоренного к смерти.
Она потянула через голову рубаху, затем выбралась, путаясь ногами в кружевах, из нижней юбки, - и предстала перед собранием совершенно обнаженной. Ни одной нитки не осталось на ее теле.
Они смотрели на нее так, словно им явили чудо. Словно никто из этих мужчин никогда не видел купающейся женщины. Никогда не подсматривал за сестрой или за женой старшего брата, никогда не имел собственной супруги.
Но она, избавившись от тканых покровов, не замечала теперь никого из них. Только один имел для нее значение, и к Лутвинне обернулась Ингильвар. В его блестящих, расширенных зрачках увидела она свое отражение: красавица с копной пушистых волос, с гибким станом и изящными руками.
Наступив на платье, она шагнула навстречу Лутвинне, а он встал со своего кресла и слепо, беспомощно потянулся к ней. И не он стал утешать ее, а она - его, и люди окружили их, сочувствуя их любви всем сердцем, но не зная, как выразить это.
Глава десятая
Геранн отбыл в большой помпой, увозя с собой из замка Гонэл плетеную клетку с почтовыми птицами. "Телепатия - это прекрасно, - сказала ему на прощание защитница Гонэл, - но, боюсь, иногда ее оказывается недостаточно". Геранн с жаром согласился.
Он не допускал и мысли о том, что вопрос о его помолвке с Гонэл может оказаться не решенным. Любые возражения он встречал оглушительным хохотом и попыткой поцеловать невесту.
Оруженосец Броэрек ехал следом за своим сводным братом и господином. Он все еще дурно себя чувствовал, хотя рана почти совершенно затянулась. Слабость не отпускала его. К тому же Броэрек был сильно и безнадежно влюблен.
Ратхис, маленькая фэйри, провожала его почти до середины пути: бежала, никем не замеченная, рядом с лошадью и, то и дело настигая оруженосца, гладила его твердой ладошкой по ноге. Броэрек ощущал прикосновение, но не мог взять в толк, что это такое и откуда оно взялось.
Наконец Ратхис явилась ему, выскочив прямо перед мордой коня, так что Броэрек поспешно натянул поводья и едва не потерял равновесия.
Фэйри висела в воздухе. Ее пестрое лоскутное одеяние развевалось на ветру, хитрое личико улыбалось.
- Ой, - совсем по-детски сказал Броэрек. На мгновение ему подумалось, что фэйри хочет поехать с ним в замок Геранна.
Фэйри сказала:
- Я хочу дать тебе знамя. Твое личное. Когда ты станешь из сводного брата родным, подними этот стяг, и самая красивая женщина твоего племени станет твоей союзницей.
С этими словами она сдернула с плеч платье и бросила его в лицо Броэреку.
Оруженосец поскорее схватился за платье, потому что оно, как живое, залепило ему глаза, рот и нос, но шелк все крепче приставал к коже.
Геранн услышал глухой шум возни за спиной и по вернулся. Броэрек яростно боролся с куском шелка, скреб его ногтями, тряс головой и ругался сквозь зубы.
- Что с тобой? - удивленно проговорил старший брат.
Он подъехал ближе и одним быстрым движением сорвал ткань с лица оруженосца. Тяжко переводя дыхание, тот уставился на Геранна.
- Это она, фэйри. Она была здесь.
- Я не видел, - лаконично отозвался Геранн.
- Она дала мне… залог любви, - продолжал Броэрек, краснея.
- Ты уверен, что это именно залог любви?
- Фэйри - странные.
- Это точно.
Геранн свернул шелковые лоскуты и сунул за пазуху. Броэрек ревниво наблюдал за ним.
- Не хочу, чтобы ты отвлекался, - объяснил его господин. - Путь неблизкий, ты недавно был ранен… Если в твоей голове поселится фэйри, ты вообще никогда не доберешься до дома.
Броэрек грустно кивнул и тронул коня.
А фэйри бежала прочь, нагая и босая, подпрыгивая высоко и хватаясь руками за густой, насыщенный ароматами трав воздух. Ее красные волосы развевались за спиной так яростно, что казалось, будто фэйри спасается от настигающего ее пламени. Под конец фэйри бросилась ничком на землю и покатилась кувырком, как перекати-поле. И кому-то со стороны, кто, возможно, сейчас наблюдал за нею, именно это и виделось - комок безжизненной травы, гонимый ветром в неизвестном направлении, c. неизвестной целью. Этот "кто-то" в любом случае не слышал, как из середины сухого клубка перепутанных стеблей доносится тихонький, веселый смешок.
* * *
- Я не понимаю, - сказал Арилье, обращая на Дениса сердитый взгляд, - что ты имеешь против Этгивы.
Денис покраснел и насупился, обдумывая различные варианты ответа.
"Ничего". - Самый простой вариант. Но Арилье не поверит и начнет допытываться. К тому же непременно захочет знать, почему Денис не желает объясниться.
Нет, такое не подходит. Многовато последствий вытечет из одного простенького слова.
"Она странная". - Но, с другой стороны, все люди, все эльфы, все живые существа на свете в той или иной мере странные. Это вовсе не повод относиться к кому-либо настороженно.
"О ней никто в замке не знает". - К примеру, о Денисе тоже никто в замке толком ничего не знает, кроме того, что Денис рассказывает о себе сам… И ничего, сама защитница Гонэл доверяет ему, да и Арилье никогда не подозревал своего напарника ни в чем дурном.
- Ну, - сказал Денис, старательно взвешивая каждое слово и все равно не в силах избавиться от ощущения, что летит в бездну, - понимаешь, тут все как-то сразу. Этгива ни на какое известное мне существо не похожа. Даже на эльфа.
Арилье сморщил нос и испустил звук, очень похожий на змеиное шипение.
- Много ты знаешь об эльфах!
- Почти ничего, - покладисто согласился Денис, - но Этгива на них… на вас то есть… ну совершенно никакого сходства. Ну, может быть, самую малость. В любом случае, она даже для эльфа слишком странная… Вот, к примеру, ты можешь быть уверен в том, что она не умеет летать?
- Летать? - Теперь Арилье выглядел весьма озадаченным. - Но с чего ты взял, что она это умеет?
- Ни с чего, - Денис махнул рукой почти безнадежно, - просто в голову пришло. Если она вдрут вздумает взлететь, никто не удивится. Почему? Потому что Этгива совсем-совсем другая. Ты тоже с такими не встречался, не отрицай.
- Возможно, - сказал Арилье, явно не желая ни возражать, ни соглашаться. - А еще что?
- Ну, не знаю, - отозвался Денис. Ему вдруг стал до смерти тягостен этот разговор. - Ты зануден, как все влюбленные, Арилье. Отстань от меня. С чего ты вообще взял, будто я что-то имею против Этгивы? Она просто кажется мне непонятной, вот и все.
- А по-твоему, нельзя любить непонятное? - В голосе Арилье появились угрожающие нотки.
- Да люби что хочешь, хоть бабу-ягу, - в сердцах брякнул Денис. - Я вот в детстве любил мультфильмы про трансформеров, и то ничего. Уродом же не вырос. Кажется. Хотя кое-кто и предрекал.
Арилье - удивительное дело! - не воспользовался случаем поддразнить приятеля, и Денис истолковал это как признак серьезной умственной работы, происходящей в уме эльфа. Явление нечастое и посему требующее самого пристального внимания.
Они совершенно позабыли, ради чего выехали из замка. Даже синий ясный день как будто утратил для них значение.
А ведь поутру Денис не без радости отметил: пейзаж чудесным образом напоминает красивый гобелен - в голубом небе нарисованы маленькие упругие облачка, роща выглядит так, что иначе, чем "кудрявая", ее и не назовешь, две крестьянских девушки в подоткнутых юбках верхом на смирных лошадках сопровождают стадо коров на пастбище… И таинственный стройный силуэт замка на горизонте.
Самые подходящие декорации для того, чтобы вплотную заняться отработкой ударов копьями с седла. Арилье так и сказал своему другу: "У тебя удар копьем с седла, Дениска, слабоват - в настоящем бою пропадешь ты с таким ударом". И Денис охотно согласился.