- Кто говорит?
- Верные люди.
- Понятно… Раз верные, то понятно. И что вы, Жан, от меня хотите?
- Чтоб ты, Ви-иктор, добыл её, эту Золотую пулю.
- Всего лишь? - усмехнулся Виктор. - Чтоб добыл… Нормально. А где она?
- Пока не знаю. Мне сегодня ночью должны передать факсом один дополнительный манускрипт. И только завтра я смогу сообщить и общий план и все подробности. Пока мне нужно твоё, Ви-иктор, принципиальное согласие.
- Ну ништяк, - пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что… А почему, собственно, я?
- А кто? Ты же у нас - Ви-иктор. Ни плюй, ни мой… Простите, поправился сбившийся переводчик, - не более не менее.
- Действительно… Послушайте, Жан, а с этой вашей Золотой пулей не выйдет такая же лажа, как с Хорошей миной и Хазарской стрелой? Не будем ли опять зазря рубиться?
- Как сказать… На первый прикид источники внушают доверие. Хотя… кто его там знает. Тогда тоже казалось… Впрочем, Ви-иктор, разве у нас есть выбор? Отступать нам уже некуда, сам видишь, что вокруг творится. Поэтому мы должны, нет, - мы просто обязаны опробовать все средства.
- Это да… А в Подвал потом тоже мне придётся?
- Там посмотрим.
- Ну, хорошо… - Виктор прокрутил в голове ещё кое-какие расклады и кивнул. - Я, Жан, в принципе согласен… Достали меня уже эти фиолетовые уроды!
- Я, Ви-иктор, верил в тебя и не сомневался, что…
- Да бросьте… С кем пойду?
- Мне представляется, что Путешествие будет не из простых. Я тебе подкину кого-нибудь из своих федаинов… И из своих можешь кого-нибудь взять. Но ты сейчас пойдёшь первым номером. Так решил Совет.
- Из своих… Легко сказать, - "из своих". Иных уж нет, а те далече. Ладно. Всё ясно, - Виктор решительно боднул головой. - А как насчёт командировочных?
- А вот с деньгами… - Бодрийар отвёл взгляд и замолчал, озябший переводчик, ожидая продолженья фразы, не сводил с него глаз. - А вот с деньгами у нас, Ви-иктор, туго. Все сборы от "Матрицы-Апгрейд" ушли на съёмку новой фильмы. Рабочее названье "Восьмой самурай. Путь Ронина". Слышал уже? Вот всё на него и спустили. Цент в цент… Никак у нас в плюсы выйти пока не получается. Даже на элементарное, - на оружие не хватает. Сам знаешь, чем отбиваться приходится.
- А то, - кивнул, соглашаясь, Виктор, и в подтверждении этого печального обстоятельства показал Командору свой самопальный сегодняшний парабеллум.
- Тяжело, - покачал, сокрушаясь, головой Бодрийар и отогнул Виктору на правой руке ещё и средний палец. - Теперь это у тебя "беретта" будет. Патроны от парабеллума подойдут.
- Спасибо, - оценил заботу Виктор и, сообразив, что дальнейший разговор полезной информации больше ему не принесёт, а может принести только простуду, так как день задался колотушный, стал закругляться: - Ладно, с баблом я сам подсуечусь. Вы там не волнуйтесь.
Виктор увидев, что переводчик замялся, понял, что тот почему-то не знает значение слова "бабло". Поэтому повторил:
- С деньгами, говорю, сам вопрос утрясу. Что-нибудь ещё?
- Нет, это пока всё, - ответил, поёжившись, Бодрийар. - Жду завтра к одиннадцати. Отель "Мориот". Номер…
- Номер я знаю, - прервал Бодрийара Виктор. - Ну, что, расходимся по одному?
- Нет, ты иди, а я, пожалуй, останусь, - немного поснимаю. Есть здесь, знаешь ли, что-то… - Бодрийар неопределённо обвёл рукой нависающие остатки кошмарного индустриального шабаша. Аналогичный круговой жест вслед за ним повторил и его чудак-переводчик.
- Понятно, - кивнул Виктор и собрался уже отчалить, да вдруг о чём-то подзадумался. Почесал висок возле правого уха модернизированным стволом, взял Бодрийара за рукав дорогого кашемирового пальто, отвёл на несколько шагов и, кивнув в сторону парня, заметил шёпотом: - He heard to much. - И добавил на корявом французском (откуда что?): - Prenez garde.
- Don't worry, - покачал головой Бодрийар, и объяснил: - He deaf mute.
- Yes, yes, - быстро закивал головой всё прочитавший по их губам синхронист.
- Йес, йес, - обэхаэсэс, - передразнил его Виктор, - что-то в этом услужливом и постоянно озирающемся акакие вызывало у него тревожные сомнения.
Прокачав нутром опасность, исходящую от ситуации, переводчик не стал рисковать, и на всякий случай подсуетился, - подбежал к ним вплотную, встал на вытяжку, наклонил буйну голову и широко, как на приёме у ЛОР-а, раззявил свой рот. Виктор, лишь мельком глянув в пахнущую перечной мятой и вишнёвым ликёром пасть, обнаружил, что у парня-то, оказывается, нет языка. Вместо языка в глубине, у самых гланд, пульсировала у него какая-то неприятная сизая кочка. Ему, похоже, вовсе не нужно было напрягаться, чтобы держать язык за зубами. Этот его изъянец немного Виктора успокоил. Да, в общем-то, и не больно хотелось кончать этого несчастного. Хотя Устав и предписывал. Во избежание…
Ну что ж, хрен с ним, - отступим. Пускай толмач пока мычит. Под личную ответственность Бодрийара. До первого ляпа.
И Виктор, исчерпав вопрос, пожал старику его худую кисть в изящной лайковой перчатке. Развернулся, сделал пару шагов, но вспомнил, что Дюма-отец учил накачивать объёмы книг избыточными диалогами. По этой веской причине задержался на миг и громко, как бы с лёгкой грустью и типа в сторону, произнёс:
- Эх, сколь ещё вокруг лугов некошеных.
Но Бодрийар тему не поддержал. Он уже снимал, присев на корточки, какую-то незамысловатую проржавленную балку. Щёлк-щёлк-щёлк - как из пулемёта.
Виктор передёрнул плечами, и под шелест надвигающегося занавеса направился, степенно обходя радужные, воняющие солярой, лужи, куда-то туда, - в ту сторону, где единственный вход преображался в однозначный выход.
Так бы по тропе шёл бы, да шёл, да и вышел бы, но по пути его неожиданно пробило на немотивированное буйство. То ли от облегчения, что не пришлось душегубством заниматься, то ли по какой иной причине, но, мощно разбежавшись, стал он ловко, по обезьяньи, взбираться на одну из металлических куч, - на самую высокую из них.
Пошёл-пошёл, полез, отталкиваясь от расплющенных шлемов рыцарей-собак; цепляясь за кривые пики наполеоновского позора; упираясь в разбитые гусеницы фельдмаршала Гудериана; огибая гнутые в деревенских драках коленвалы тракторов; протискиваясь между рваных корпусов не всплывших по приказу субмарин; подтягиваясь за лоскуты фюзеляжей чартеров, случайно сбитых дружественным огнём; перебираясь через слившиеся в экстазе корпуса "горбатых" и "шестисотых", - всё лез и лез, пока, наконец, не добрался до самой верхотурины.
А там, на вершине, встал враскоряк странным очарованцем на чугунный лоб одного из бесчисленных вождей этой закумаренной на веки вечные страны, подставил лицо своё коварному норд-ост-ост-норду, раскинул во все четыре стороны все свои шестнадцать рук и заорал в тридцать два хрустальных и тридцать два лужёных горла. От переизбытка бесчувственных чувств. От навивающего восторженную тоску глухоманного пейзажа. Заунывную сволочную песню. Вспугнув её отмороженным припевом стаю нехороших чёрных птиц. Среди которых не было, представьте, ни одной мало-мальски серой, о белой уже не говоря… Ни одной…
И в песне той излил акыном весь ай-лю-ли ассортимент: как широко поле русское и как оно не пахано, как висят над голодными нивами высокие облака неподвижные, и как догорает невыразимо грустный оранжевый закат, какие случаются по осени в санитарной этой зоне - от первого кольца и аж до самого до Сергиева Посада.
А через три припева два притопа и один прихлоп уже стоял он, как не в чём ни бывало, на обочине федеральной трассы и тыкал большим пальцем перевязанного кулака в сторону г. Москвы.
Остановился какой-то порожняк из Кологрива с ингушскими номерами. Мужик запросил триста. Баксов. Виктор кивнул и запрыгнул в кабину. Ткнул в бок водиле "беретту" и объявил, что у него с собой лишь двести. Рэ. Но даст только сто. И то, если до подъезда.
На том и порешили.
Но по дороге Виктор всё переиграл.
Решил сначала к ВПЗР заехать. К Сорокину. Чтоб предложить ему в предстоящей авантюре участие принять. Он давно уже в какой-нибудь рейд напрашивался. Всё канючил, возьми, да возьми. Вот и случай.
Володька - парень не промах. К тому же проходит по разряду чудовищ. А это, согласитесь, вполне подходящая репутация для такого рода одиссей.
Вполне.
4
Миновав дружелюбных таджиков, которые, нелегально рассыпавшись по этажам, бойко закрашивали стены подъезда в вонючий ядовито-зелёный колер, Виктор обнаружил, что квартира Сорокина была не заперта. По обыкновению. Мало того, - входная дверь с медной табличкой бала открыта на распашку. Заходите, люди, берите, что хотите!
Но, впрочем, кто же, находясь в здравом уме и в недоброй памяти, на такой призыв откликнется? Кто к нему, к монстру кровожадному прямо в логово сунется? Кто в обитель зла на свою беду проникнуть попытается? Кто рискнёт своим здоровьем, ради того, чтобы живого лектэра увидеть? Кто хочет оказаться слабым звеном? Никто. Дураков таких нету. Среди врагов. Они и не суются. Только срут иногда на коврике перед дверьми. А во внутрь - ни шагу. Ни-ни.
Враги не заходят, ну а от друзей на кой такой свой дом запирать? Незачем. Логично? Нет?
Виктор считал себя другом всех своих друзей. Вошёл смело. Перепрыгнул через растяжку и - по коридорчику…
Хозяина нашёл за работой.
И ничего в том удивительного не было, что Владимир Батькович Сорокин в этот вполне ещё урочный час горбатился за своим знаменитым столом из морённого белорусского бука. Где ещё ему, великому и ужасному, быть, как не за этим своим огромадным станком?
Кстати, на этот самый бук он в своё время возлагал большие, имеющие какую-то мистическую природу, надежды. Похоже, что именно питаемый такими надеждами, зело на радостях при обмывании стола надравшись, он и кричал в открытое окно на всю ивановскую да вдоль по питерской, вводя в испуг-замешательство случайных прохожих: "У меня есть хер, у меня есть бук, и на кой мне хер теперь ваш букхер!"
Вот за этим столом с тех пор и шаманит. Трудится. Очищает, аки Геракл, конюшни русской литературы от дурманящего приторного елея. Приводящим в чувство зловонием. И сейчас вон во всю строчит. В полной тишине. Пахарь-работяга. Буковку за буковкой. Буковку за буковкой. Буковки… Одни только буковки. Одни буковки, только буковки и ничего, кроме буковок. Молча.
И только видно, как грива поседевшая пенится над жидко-кристальным монитором. Так увлечён, что даже шагов не слышит, - весь в процессе. Виктору аж по-хорошему завидно стало.
Привыкнув к сумраку кабинета, он вежливо-вежливо (сам не переносит, когда от работы отвлекают) постучал спартаковской морзянкой по дверному косяку. И громко пожелал:
- Бог в помощь.
Сорокин от неожиданности вздрогнул, выглянул осторожно из-за монитора, проморгался, прищурился, идентифицировал вошедшего и обрадовано вскрикнул:
- Витёк, ты что ли?! Привет, просперо-маримэро! Каким тебя ветром ко мне надуло?!
- Попутным, конечно, - пожал плечами Виктор.
- Ну заходи, чего там стоишь! Заходи-заходи, присаживайся. В ногах правды нет. Я это теперь точно знаю. Ты давай, а я сейчас…
Виктор подошёл к столу, аккуратно отодвинул в сторону какие-то объёмные архивные папки, украшенные логотипом Большого театра, и присел с самого края, осторожно опустив зад на - и без того уже отлично отполированный бук. Лишних стульев в этом кабинете сроду не водилось. Был только трон. На котором восседал ВПЗР. Восседал и продолжал космогонить. Никак не мог он, демиург-похабник, героев своих вот так вот сразу безо всякого присмотра оставить, - и голову свою непропорциональную опять окунул в мерцающее сияние экрана. И это, заметьте, не смотря на присутствие дорогого гостя. Вот, что значит, - попёрло!
- Подожди, пожалуйста… сейчас, один секунд, до точки добью, пока не вылетело, - просил Сорокин извиняющимся голосом, продолжая быстро тыкать длинными тонкими пальцами профессионального тапёра в пипки клавиатуры. Но, правда, походя, не отрываясь от экрана, всё же - вот она, рафинированная интеллигентность - учтиво спросил:
- Ты сейчас, Витёк, откуда будешь?
- Откуда я - это не важно, - понимающе усмехнулся Виктор. - Важно то, куда я.
- Кашка-ка-каш-ка… И - точка, - Сорокин наконец-то сумел притормозить, откинулся на спинку кресла, и внимательно посмотрев на гостя умными глазами большого таёжного зверя, спросил: - Ну, и куда ты, Витёк?
- Как ныне взбирается вещий Олег…
- …ович отмстить неразумным пиаром! А если серьёзно?
- Жан в городе. Дело есть. Похоже, что я завтра в новое Путешествие отправлюсь. Первым номером. Набираю отряд. На этот раз могу и тебя с собою…
- Чёрт! Чёрт! Чёрт! - неожиданно взорвался Сорокин и начал колотить кулаками по контрафактному буку, - Ну почему так всегда?! Почему?
- Ты чего это так, Володь, завёлся? - сильно удивился Виктор, не понаслышке знающий Сорокина как тишайшего и нежнейшего в обиходе человека. - Ну, не хочешь, не надо. Сам справлюсь.
- В том-то, Витёк, всё и дело, что хочу! Хочу! Хочу! Хочу… Но уже не могу.
- Чего так?
- Ты, Витёк, что, - правда, что ли, ничего не знаешь?
- О чём это ты?
- О том самом… О самом том… Пока ты там по своим кореям-тибетам разъезжал…
- Я, Володь, нынче на Алтае был.
- …у меня вот что.
Сорокин сильно оттолкнулся руками от стола, и его массивное на вид резное кресло плавно отъехало к стене. То, что Виктор увидел, его… поразило что ли. Он даже невольно назад отпрянул.
Во-первых, у кресла теперь были колёса, а во-вторых, у Сорокина теперь не было ног.
Не так чтоб совсем не было, но от колен и ниже, как - отрезало! Вместо ног - культяпки в аккуратных вязаных гетрах.
Ну не фига ж себе новости!
- Кто это тебя так уделал? - не отрываясь взглядом от изуродованных конечностей соратника, выдавил из себя Виктор, и тут же попытался сам догадаться: - Антидоты! Да? "Всемирная Инквизиция"? "Всадники литературного джихада"? Или это "Снующие всюду" тебе самопальную свою "подлянку" подложили?
- Да нет, - покачал головой Сорокин, отрицая подобные предположения, - не те, не эти и не другие. Глобальный Пафос, Витёк, здесь вовсе не причём. Ничего героического. Это… Долго рассказывать… В общем, когда я… Она… Она сука опять масло разлила… Понимаешь?
- Что-то пока не очень.
- В общем… - Сорокин махнул рукой, - Короче, Витёк, это всё результат неудачного литературоведческого эксперимента… Сорвалось у меня… Сорвалось и всё тут. И только. Пушкину, тому вот больше повезло, - стрельнул в него белогвардеец, раздробил бедро, и обеспечил бессмертие… А мне, видишь, блядь, не бедро, а сразу обе ноги - хрясть!.. Короче, раскрасил я, Витёк, своего носорога по самое не могу… Слушай, а может мне за это дело тоже какой талон на бессмертии полагается? А?
- Что ж это за эксперимент такой охренительный был, что ты обе ноги потерял? - никак ни чего не мог понять Виктор.
- А я их не терял.
- То есть?
- Не терял я их. Чего ради? Я их подобрал. Не чужие же - свои. Пойдём покажу… В смысле: я - поедем, ты - пойдём.
Сорокин, мощно толкнув колёса кресла, обогнул угол стола и, умело маневрируя, покатил через кабинет, дальше - через гостиную, в коридор и оттуда - на кухню. Заинтригованный Виктор еле за ним поспевал.
По прибытии на конечную Сорокин изобразил барабанный бой, и с трудом дотянувшись, торжественно, как дрессировщик пасть циркового льва, открыл дверку морозильной камеры. И сообщил обалдевшему Пелевину с какой-то совсем уже абсурдной гордостью:
- Вот они, обе тут. Смотри! Видишь, - не потерял.
Ну, конечно же, Виктор посмотрел. К таким делам взгляд, как гвоздь к магниту. Посмотрел. И тут же побледнел. Ага, - взбледнул. Ещё бы! - из холодильника, как из ячейки морга, торчали, посиневшими пятками вперёд, две отрезанные человечьи ноги. Не совсем свежего вида. Только бирки с номером на большом пальце правой и не хватало, пожалуй, для полной схожести с моргом.
Виктор протолкнул застрявший в горле чертополох и выдавил из себя только одно-единственное слово:
- Зачем?
- Ну, как зачем, - пожал плечами Сорокин, и с деловитой хозяйственностью заметил: - Ну, мало ли. Пригодятся… Ноябрьские скоро, потом Новый год, - можно же холодец… Все дела…
Виктора перекорёжило. Сорокин заметил это и, будучи сам по жизни невероятно доверчивым человеком, обрадовался, - наконец-то удалось ему хоть кого-то хоть однажды разыграть. И он засмеялся жизнерадостно, хлопая ладонями по ляжкам. А когда отсмеялся, открыл свои истинные планы, которые, впрочем, оказались не менее одиозными:
- Шучу я! Шучу, а ты, наивный, и поверил… Купился! Не буду я их есть. Что я больной что ли? Зачем есть-то, когда ими можно с умом распорядиться… Я, вообще-то… Только, Витюша, пока никому. Ладно? Между нами. Собираюсь я их, Витёк, в ближайшее время на аукцион выставить. Честно-честно. Без гона. Представляешь себе такой невъебенный лот, - ноги Великого Писателя Земли Русской Владимира Сорокина. Нет, представляешь? Пятьдесят тысяч - раз! Пятьдесят тысяч - два-а-а! Пять-де-сят-ты… Пятьдесят пять тысяч!!! Нет, ты представляешь?! Это же мировая сенсация! Это фурор! Может быть, конечно, деньги я за них и небольшие выручу, но тиражи-то как попрут после такого паблисити. Чуешь? Я вот только пока не решил, - на Сотбис отправлять или на Кристи…
- А ты одну ногу на Кристи, другую - на Сотбис, - немного придя в себя, посоветовал Виктор. - Больший охват аудитории выйдет… Одна нога здесь, другая там.
- Точно! Я как-то сам не допёр. Точно-точно, - одна нога здесь, другая там… Одна… А-а-а-ай-яяяй! Ну ты и шутник! Одна нога здесь, другая там! - Сорокин, переварив шутку, засмеялся, а отсмеявшись, погрозил пальчиком и покачал козлиной своей бородкой, типа осуждающе. - Всё же Немслепоглухер прав был, когда писал, что у тебя все шутки какие-то детские, - какие-то уж больно кавээновские.
- Какие есть, - развёл руками Виктор.
- Слушай, а за какой такой фигнёй ты, если не секрет, на этот раз отправляешься? - полюбопытствовал Сорокин, захлопнув холодильник, и тем самым, как бы закрыв предыдущую тему.
- Ну, Володь, какие могут быть от тебя секреты. Жан говорит, что за Золотой Пулей.
- Для Чёрной Жабы?
- А для кого же ещё.
- Именины сердца! А что это такое будет - Золотая Пуля?
Виктор, если бы даже и знал ответ на этот вопрос, не успел бы ответить, - в прихожей случился невероятный тарарам.
- Лапы не забудь ему протереть! - зычно, будто посреди леса стоял, и каким-то не совсем своим - нарочито грозным - голосом сразу скомандовал Сорокин, а затем ещё и под нос себе ворчливо проронил: - Опять, небось, грязи с улицы понаприпёрли…
- Кто там? - спросил Виктор. - Семья?
- Нет, - замотал седой гривой Сорокин, - Ирка с девоньками у друзей… В Испании. Отправил от греха. Сам понимаешь, - такие времена… А это, - он махнул в сторону прихожей, - это родственники подкузьмили. Прислали троюродную племянницу. Типа за мной приглядывать… А-а-а! Седьмая вода на киселе. Троюродному забору двоюродная плетень… Не знаю, честно говоря, как теперь от неё избавиться.
Сорокин сморщился так, словно зуб у него заныл. Или даже два. Виктор, увидев эту отчаянную гримасу, сочувственно поинтересовался:
- Что, сильно девчонка мешает?