Огнепоклонники уже большей частью разбежались прочь, и к горстке арамеев, оказавшихся на открытом пространстве, устремились несколько всадников.
Перехватив копье, Тороний бесстрашно шагнул навстречу всадникам и наотмашь нанес удар под копыта гиппарионов. Древко переломилось в двух местах, сразу двое гиппарионов рухнули на землю вместе с седоками.
К Хорругу, Аррелию, Торонию и Демилию присоединились еще несколько арамеев. Два десятка верховых хишимеров, размахивая клинками, мчались на беглецов. Пешие и кое-как вооруженные арамеи ни за что не устояли бы против конных воинов, но вдруг хишимеры натянули поводья и развернули гиппарионов.
– Хорруг, это твоя рожа их так напугала? – ухмыльнулся Аррелий, провожая взглядом отступивших хишимеров.
– Чья рожа здесь и способна кого-то напугать, так только твоя, – мрачно отозвался Хорруг.
– Оглянитесь, парни, – посоветовал им Тороний.
Хорруг, Аррелий, а за ними и остальные обернулись назад. Небо на восходе уже начало светлеть, в предрассветных сумерках было видно приближающийся отряд в полсотни всадников.
– Арамеи, – сразу опознал их Аррелий.
Когда всадники приблизились, стало видно, что Аррелий прав, люди в одеждах из шкур действительно оказались арамейскими воинами. Более того, это были воины их племени и вел их сам сотник Килоний.
– Каким дьяволом вас сюда занесло? – спосил Хорруг.
Килоний смерил его взглядом и сурово произнес:
– Пора тебе знать, чужеземец, арамеи не бросают своих родичей в беде. Обоз я доставил, теперь вернулся за нашими людьми. Здесь все?
– Остальные где-то там в степи, – ответил Тороний.
– Лучше бы и нам не торчать здесь, пока эти не вернулись, – заметил Хорруг, кивком указав в сторону отступивших хишимеров.
– Им сейчас не до нас, – отмахнулся Аррелий. – Смотри.
Он протянул руку в сторону Хорума. Над городом поднималось зарево.
– Пока они этот город разграбят…
– Отпусти же меня, грубый варвар! – послышался сдавленный женский голос из плаща.
– Кого ты там замотал в эту тряпку? – полюбопытствовал сотник.
Аррелий размотал плащ, из него на землю выпала полуодетая молодая женщина. Тороний удивленно присвистнул.
– Да это же царица Хорума! – воскликнул один из арамеев, побывавших в ногарском плену.
– Мерзкие ублюдки! – в гневе взвизгнула Минессис. – Вас всех повесят на площади в Хоруме!
Аррелий схватил ее за волосы и рывком небрежно поднял женщину на ноги.
– Смотри! – Он указал на город, охваченный огнем. – Вот твой Хорум.
Увиденное так поразило царицу, что она сразу притихла.
– Ты знал, что все будет именно так? – осторожно спросил Хорруга Демилий. – Ты специально все подстроил? Я помню, ты ведь обещал горожанам, что уничтожишь их город.
Хорруг хищно оскалился.
– Я всегда держу свое слово, – произнес он с нескрываемой злобой.
Взглянув на Килония, Хорруг сказал:
– Собери своих людей, сотник, и уводи их в лес. Задерживаться здесь все-таки не стоит.
– Я и без тебя это знаю, – грубо отозвался Килоний.
– А ты что задумал, приятель? – спросил Хорруга Тороний.
– Мне еще есть чем заняться в Хишимере. Там мой меч.
Аррелий хохотнул и понимающе кивнул, глядя Хорругу в глаза.
– О, да, я помню этот твой взгляд. Ты становишься просто одержимым, дружище, когда кто-то посягает на твой клинок. Я пойду с тобой.
– С чего вдруг? – недовольно спросил Хорруг.
– Чтоб ты знал, Ния и с меня взяла клятву, что я не дам тебе пропасть в походе. Арамеи тоже умеют держать слово. Ния ждет тебя, друг, я не могу вернуться домой без тебя.
– И я с вами, – произнес Тороний. – Не вздумай возражать, парень. Ты спас меня, а я не привык долго оставаться в должниках.
– Я с тобой, отец! – горячо воскликнул Демилий.
– А ты отправишься домой к матери! – рявкнул Тороний.
– Без тебя я домой не вернусь, – решительно сказал юноша.
– Выпорю!
– Все равно пойду с тобой!
Перепалку отца с сыном прервал Килоний.
– Делайте, что хотите, но знайте, я не приду за вами снова, – предупредил он.
– Меня это не пугает, – мрачно ответил Хорруг.
Он повернулся и, прихрамывая, зашагал прочь.
– Меня тоже, – беспечно поддержал друга Аррелий.
Он бесцеремонно забросил Минессис в седло, взял гиппариона за повод и повел коня вслед за Хорругом.
– Это твоя рабыня? – спросил Хорруг.
– У арамеев нет рабов, – ответил Аррелий. – Это моя женщина.
Тороний похлопал сотника по колену:
– Передай моей жене, что мы с сыном скоро вернемся домой.
Кивком позвав Демилия с собой, он направился вслед за Хорругом и Аррелием.
– Как ты собираешься заполучить обратно свой меч, дружище? – поинтересовался Аррелий. – Неужели мы пойдем прямо в царский дворец?
– Ты же сам сказал, что я всегда прусь напролом, – угрюмо отозвался Хорруг. – Это так и есть.
Аррелий ухмыльнулся.
– Это мне нравится.
* * *
Царевна Немея сидела на скамеечке в саду близ круглого бассейна, с безразличным видом глядя на воду. Лицо девушки было белым, как мрамор облицовки бортиков бассейна.
За спиной царевны стоял император, держа раскрытую ладонь над головой дочери. Лицо Нокатотоса все более омрачалось.
– Почему ты нерадостна, дочь моя? – спросил император.
– Мне тоскливо, отец, – тихо и равнодушно ответила девушка.
– Ты тоскуешь по Икестосу? – продолжал спрашивать Нокатотос.
Царевна вздохнула и все так же безразлично ответила:
– Я не знаю.
Император нахмурился и сжал зубы. Отступив назад, он повернулся и пошел во внутренние покои дворца. Царевна не обратила на уход отца никакого внимания.
У портала входа в галерею императора встретил советник Метоннес. Посмотрев в сторону бассейна, где по-прежнему неподвижно сидела Немея, советник перевел вопросительный взгляд на правителя Ногары.
– Царевна угасает, – ответил император на его немой вопрос.
– Дозволено ли мне узнать, почему? – деликатно поинтересовался советник.
– Жизнь покидает ее, – обреченно произнес Нокатотос. – И я ничего не могу с этим поделать. Она сама не чувствует ничего, но очень скоро царевна сляжет, а затем…
– Но почему? – повторил свой вопрос Метоннес. – Царевна меняется с каждым днем все больше. Я не узнаю ее. Она словно тает. А ведь совсем недавно она радовалась жизни и радовала наши взоры.
– Что ты хочешь сказать, советник? – спросил император, нахмурившись.
– Ты знаешь мою недоверчивость и подозрительность, государь. Мое мнение – ничего не происходит просто так, само по себе. Немея – не простая девушка, она дочь императора. Случаен ли этот странный недуг?
– Ты хочешь сказать, что на царевну намеренно наслали болезнь? – насторожился император.
– Или отравили, – многозначительно произнес Метоннес.
Император ненадолго задумался, затем кивнул.
– Может быть, ты и прав, – пробормотал он, нахмурившись так, что брови волнами сошлись на переносице. – Я не чувствую магии. Недуг царевны неестественен, но магической силы я не чувствую. Да-да, ты прав, это может быть яд…
Неожиданно Нокатотос побагровел, как бывало с ним всегда во время припадков ярости. Схватив советника за плечо, он с такой силой сжал пальцы, что Метоннес едва не вскрикнул от боли.
– Но кто?! – прорычал император. – Кто мог осмелиться?! Кто и когда?!
– Тот, кому это выгодно, – ответил Метоннес, стараясь оставаться спокойным, хотя от железной хватки Нокатотоса немела рука и темнело в глазах. – Надо расспросить дворцовую прислугу.
– Вот ты и расспроси, – распорядился император. – Всех служанок царевны в подвал на дыбу, пытать огнем, пока не скажут правду. Иди!
Он оттолкнул от себя советника и зашагал прочь по галерее, бросив через плечо:
– Узнай мне правду, или сам окажешься на дыбе.
Советник потер плечо и крикнул:
– Стража! Арестовать всю прислугу царевны!
Стражники поспешили исполнить приказ. Часть дворцовых покоев, принадлежавших царевне Немее, наполнилась шумом – гвардейцы хватали девушек-служанок и стаскивали их вниз, в подземелье дворца. В многочисленных пыточных камерах заплечных дел мастера срывали с девушек одежды, подвешивали несчастных на дыбу и раскаляли в огне орудия пыток, приступая к своим обязанностям.
Спустя недолгое время Метоннес вошел в покои императора и замер у входа, склонив голову.
– Что узнал? – свирепо спросил Нокатотос.
Судя по всему, ярость императора не только не улеглась за время ожидания, но напротив, еще более распалилась.
– Ничего, – ответил советник. – Под пытками эти девчонки готовы сказать все, что угодно, и оболгать себя, лишь бы клещи палача больше не касались их нежной кожи. Правды никто из них не знает. Но одна все-таки вспомнила кое-что.
– Что же? – нетерпеливо прорычал император.
– Лучше тебе услышать это самому.
– Веди! – решительно приказал Нокатотос.
В сопровождении советника он спустился в обширное дворцовое подземелье. В пыточной камере взгляду Нокатотоса предстала нагая девушка, подвешенная на дыбу. Ее обнаженное тело покрывали кровавые язвы и ожоги.
Метоннес кивнул палачу. Тот схватил девушку за волосы и поднял ей голову, заставив посмотреть на вошедших.
– Не надо! – сипло взмолилась служанка, ожидая продолжения пыток. – Пожалуйста!
– Говори, – приказал Метоннес. – Повтори для нашего повелителя то, что сказала мне.
– Я ни в чем не виновата, – прошептала девушка. – Молю вас, отпустите.
– Говори по делу, – свирепо приказал император. – Виновна ты или нет – решать мне.
– Две недели назад я несла фрукты и вино для молодой госпожи в сад. Меня остановила императрица, велела поставить поднос и отправила за музыкантами. Когда я вернулась, императрица стояла у столика с подносом и что-то прятала в одежде. И у нее было такое лицо… такое…
– Если ты лжешь, смерть твоя будет ужасна, – пригрозил император.
– Я говорю правду, – устало прошептала девушка. – Не мучайте меня больше. Пожалуйста.
– Палачам продолжать свое дело, – распорядился император. – Пусть служанки вспоминают еще что-нибудь. Императрицу допросить.
– Как допросить? – осторожно осведомился Метоннес.
– Так же, как и этих, – со злобой ответил император, кивком указав на служанку. – Обыскать покои императрицы! Обо всем подозрительном сообщить мне.
В то время как подземелье оглашалось отчаянными воплями истязаемых служанок, сам дворец погрузился в гробовую тишину. Слуги испуганно жались в самых отдаленных закоулках, опасаясь, что скоро стража придет и за ними. Даже вельможи, обязанные по долгу службы присутствовать во дворце, совсем не чувствовали себя в безопасности. Император не часто впадал в столь откровенное бешенство, но когда такие припадки случались, мог покарать любого, не считаясь ни с чем и не задумываясь о последствиях.
В такие минуты никто не осмеливался перечить государю, как бы ни были неожиданны его распоряжения. Высокий статус не спас императрицу от гнева супруга – исполняя приказ повелителя, гвардейцы схватили Ксаннею в ее покоях и поволокли в подземелье. Пока в комнатах императрицы шел обыск, Нокатотос лично наблюдал за действиями палачей, пытавших его жену. Сидя в высоком кресле, император бесстрастно смотрел в искаженное гримасой боли и стыда лицо истязаемой женщины, слушал ее вопли. Глаза императора постепенно затуманились, взгляд застыл в одной точке, Нокатотос словно впал в ступор. Из этого состояния его вывело осторожное прикосновение к плечу. Император вышел из оцепенения и взглянул на Метоннеса.
– Она созналась, – сообщил советник. – Это она отравила царевну. В ее спальне мы нашли вот это.
Метоннес протянул императору кисет, перетянутый кожаным шнурком. Нокатотос принял кисет в ладонь, накрыл его другой ладонью. Искушенному в чародействе императору, по праву являвшемуся еще и верховным жрецом Ногары, не было нужды заглядывать внутрь или спрашивать, что это такое. Он сразу понял, что держит в руках.
– Сон Тота, – прошептал Нокатотос. – Он высасывает жизнь из человека.
– Теперь, когда известна причина, наверняка есть возможность противостоять недугу, – предположил Метоннес.
Император покачал головой.
– Против этого зелья нет противоядия. Это не простая отрава. Она уничтожает не тело, а душу. Немея отдает свою жизнь Тоту и просто угасает. Она растает, как свеча, и мы ничего, ничего не сможем с этим поделать.
Он взглянул в сторону дыбы, где пытали его супругу, и спросил:
– Она сказала, зачем это сделала?
– Ревность, – просто ответил Метоннес. – Обычная бабья ревность. Царевна моложе, красивее…
Император вздохнул и склонил голову. Он словно еще больше постарел. Казалось, недавний припадок ярости полностью лишил его сил и на смену бешенству пришла полная апатия.
– Что нам делать с… ней? – осторожно спросил Метоннес.
Он не осмелился назвать Ксаннею императрицей.
– В стену, – глухо произнес император.
– Это окончательный приговор? – все так же осторожно осведомился советник.
Император поднял на него взгляд.
– Эта женщина предала меня, предала империю. В стену ее!
– Может быть, следует еще раз допросить ее? – снова поинтересовался советник. – Может быть, в условиях ее сговора с хишимерским жрецом есть еще что-то, о чем мы не знаем?
– Это уже не имеет значения, – ответил Нокатотос. – Царь Хишимера все равно не получит то, на что расчитывает. Казнить ее!
С последним возгласом ярость, похоже, вновь захлестнула разум императора. В его глазах заплясало пламя безумия.
– Остальных? – спросил советник.
– Продолжайте пытать, – безжалостно процедил император сквозь зубы и поднялся с кресла. – Пусть умрут в мучениях.
С этими словами император пошел прочь.
Следуя приказу повелителя, палачи под руководством Метоннеса сняли опальную императрицу с дыбы и, как есть – нагую, потащили в дальний конец обширного дворцового подземелья. Там в толстых стенах основания дворцовой громады зияли отверстия – не слишком широкие, но достаточные, чтобы мог протиснуться человек. Эти узкие ходы вели в тесные камеры, где можно было только сидеть на корточках. Палачи подтащили свою жертву к одному из таких ходов.
Холод подземелья немного привел в чувство женщину, ослабевшую от пыток. Увидев черный провал в стене, Ксаннея содрогнулась – она поняла, какая участь ей уготована.
– Давай не будем все усложнять, – произнес Метоннес. – Полезай туда самостоятельно.
Ксаннея прижалась спиной к холодным камням. Прикрывая руками свою наготу, она со страхом и ненавистью смотрела на советника.
– Это ведь ты все начал, – сипло произнесла она. – Ты навел императора на подозрения. Сам бы он не догадался. Зачем тебе это? Мы же не были врагами.
– Ты недооцениваешь нашего повелителя, – бесстрастно ответил Метоннес. – А начала все ты, а не я. Начала тогда, когда вступила в сговор с хишимерским жрецом. Я же просто служу империи. И, в отличие от тебя, служу ей верно.
– Империи уже нет, – со злобой прошипела Ксаннея. – Кому нужна твоя верность?
– Мне, – твердо сказал Метоннес. – А для тебя уже все кончено. Полезай туда.
– Будь ты проклят, советник, – снова со злобой прошипела женщина. – Будь уверен, за свою верность ты поплатишься. Император не оценит твою преданность.
С этими словами она полезла в камеру.
– Может быть, – сказал ей вслед Метоннес. – Но ты этого уже не увидишь. Очень скоро ты умрешь от недостатка воздуха, а до этого сойдешь с ума от холода и страха.
Он кивнул палачам.
– Замуровать.
В отверстие лаза тут же вставили тяжелые каменные блоки, швы замазали глиной. Отныне никто не смог бы отыскать в стене то место, где была заживо погребена императрица Ксаннея.
В то время, как его отвергнутую супругу предавали одному из самых жестоких видов казни, сам император поднялся на балкон дворцовой башенки. Воздев руки к небу, император взмолился:
– О, великие боги, помогите мне сохранить дочь!
На некоторое время он замер и даже закрыл глаза, словно ожидая ответа.
– Видимо, правы служители Тени, – простонал Нокатотос, сжав голову руками. – Нет больше силы у богов Ногары. Нет покровителей у империи.
Император обессиленно навалился на перила балкона, склонившись и опустив седую голову на руки. Но через мгновение он вдруг резко распрямился, снова вскинул руки к небу и воззвал:
– О бессмертные девы, жрицы ветров, к вам взываю я! Донесите мой призыв до великого Ксальмоннатоса! Я, Нокатотос, правитель Ногары, призываю бессмертного мага!
Порыв ветра всколыхнул одежды императора и оттолкнул его назад. Нокатотос замер, с надеждой вглядываясь в небесные дали. И надежда его оправдалась.
В воздухе заклубилось малиновое облако, из которого появился челн. На носу суденышка стоял лысый безбородый старик в черной тоге с серебряной каймой, на корме возвышалась могучая фигура в тоге белого льна. Человек в белой тоге держал в руках собственную голову, ибо на плечах у него не было ничего.
– Счастье твое, император, мой замок был неподалеку, – произнес старик в черном. – Знаю, в недобрый час ты призвал меня.
– Это так, великий Ксальмоннатос, – с горечью ответил император.
В его голосе звучали почтение и благоговейный трепет. Нокатотос, имевший весьма сомнительную власть над развалившейся империей, утраченную его предшественниками, но державший в страхе столицу и окрестные города, сейчас робел, словно безусый юнец, под суровым взглядом чародея. Несмотря на то, что Нокатотос, как верховный жрец, сам являлся одним из сильнейших магов, в этом искусстве он не смог бы тягаться с самим Ксальмоннатосом, тысячи лет назад своей волей поднявшим в небо свой замок и обессмертившим себя и всех обитателей воздушной цитадели.
– Я готов выслушать тебя, император, – произнес Ксальмоннатос.
– Моя дочь умирает, – простонал Нокатотос. – Она во власти сна Тота. Бог Смерти высасывает из нее жизнь.
– От сна Тота не существует противоядия, – заметил Ксальмоннатос. – Я не могу излечить твою дочь, и тебе это известно.
– Но некоторым ты продлеваешь жизнь, хотя это кажется невозможным, – ответил император.
Он бросил многозначительный взгляд на безглавую фигуру человека в белом, стоявшего на корме неподвижно, словно статуя. Ксальмоннатос кивнул.
– Мой замок парит в воздухе между небом и землей, между Жизнью и Смертью. В его стенах время остановилось, только поэтому я и все мои слуги живем тысячи лет, не старея. Но ступив на землю, все мы снова станем смертны. Он умрет первым, – чародей кивнул в сторону безглавого человека. – Согласна ли твоя дочь отказаться от всех радостей жизни ради вечности?
– Она уже от них отказалась, – ответил император. – Моя дочь угасает, ничто ее не радует. Еще немного, и она совсем превратится в безвольную куклу, а затем умрет. Молю тебя, прими мою дочь в свою обитель!
– В безумии своем ты способен причинить немало бед зависимым от тебя людям, – заметил Ксальмоннатос. – Пожалуй, будет лучше избавить тебя от горечи безвозвратной потери. Я приму твою дочь в свой замок, но с одним условием.
– Все, что только пожелаешь! – с готовностью поклялся Нокатотос.