* * *
У Александра Сергеевича Грибоедова камердинером был крепостной Александр Грибов, которого драматург в шутку называл своим тезкой, баловал, как любимца с детства, а тот фамильярничал с барином своим сверх меры.
Однажды Александр Сергеевич ушел в гости на целый день. Грибов, по уходе его, запер квартиру на ключ и сам тоже куда-то отправился. Часу во втором ночи Грибоедов воротился домой, звонит, стучит, но ответа нет. Помучившись напрасно с четверть часа, он отправился ночевать к своему приятелю, жившему неподалеку.
На другой день Грибоедов приходит домой. Грибов встречает его, как ни в чем не бывало.
– Сашка! Куда ты вчера уходил? – спрашивает Александр Сергеевич.
– В гости ходил, – отвечает Сашка.
– Но я во втором часу воротился, и тебя здесь не было.
– А почем же я знал, что вы так рано вернетесь? – возражает камердинер обидчивым тоном.
– А ты в котором часу пришел домой?
– Ровно в три часа.
– Да, – сказал Грибоедов, – ты прав, ты точно, в таком случае, не мог мне отворить дверей.
Несколько дней спустя Грибоедов сидел вечером в своем кабинете и что-то писал. Александр пришел к нему и спрашивает его:
– А что, Александр Сергеевич, вы не уйдете сегодня со двора?
– А тебе зачем?
– Да мне бы нужно сходить часа на два или на три в гости.
– Да ступай, я останусь дома.
Грибов расфрантился, надел новый фрак и отправился. Грибоедов оделся, запер квартиру, взял ключ с собою и отправился в гости. Время было летнее; Грибов воротился часу в первом; звонит, стучит, двери не отворяются. Уйти ночевать куда-нибудь нельзя, неравно барин воротится ночью. Нечего было делать, ложится он на полу около самых дверей и засыпает богатырским сном. Рано поутру Грибоедов воротился домой и видит, что его тезка, как верный пес, растянулся у дверей. Он разбудил его и, потирая руки, самодовольно говорит:
– А? что?.. франт, собака, каково я тебя прошколил?.. Славно отомстил тебе! Вот если б у меня не было поблизости знакомого, и мне бы пришлось на прошлой неделе так же ночевать по твоей милости.
– Куда как остроумно придумали!.. Есть чем хвастать, – сказал, потягиваясь, встрепанный Грибов.
Г.Р. Державин
(1743–1816)
Будущий великий русский стихотворец и государственный деятель Гавриил Романович Державин, только что поступивший на службу в Преображенский полк солдатом, явился раз за приказанием к прапорщику своей роты, князю Козловскому. В это время Козловский читал собравшимся у него гостям сочиненную им трагедию "Сумбека". Получив приказание, Державин остановился у дверей, желая послушать чтение, но Козловский, заметив это, сказал:
– Поди, братец, с Богом: что тебе попусту зевать, ведь ты ничего тут не смыслишь.
* * *
Державин был правдив и нетерпелив. Императрица Екатерина поручила ему рассмотреть счета одного банкира, который имел дело с кабинетом и был близок к банкротству. Прочитывая государыне его счета, статс-секретарь дошел до одного места, где было сказано, что одно важное лицо, не очень любимое государыней, должно ему такую-то сумму.
– Вот так мот! – заметила государыня, – и на что ему такая сумма?
Державин возразил, что князь Потемкин занимал еще больше, и указал в счетах, какие именно суммы.
– Продолжайте! – сказала государыня.
Дошли до другой статьи: опять заем того же лица.
– Вот, опять! – сказала императрица с досадой: – мудрено ли после этого сделаться банкротом?
– Князь Зубов занял больше, – сказал Державин и указал на сумму.
Екатерина вышла из терпения и позвонила. Входит камердинер.
– Нет ли кого там, в секретарской комнате?
– Василий Степанович Попов, Ваше Величество.
– Позови его сюда.
Вошел Попов.
– Сядьте тут, Василий Степанович, да посидите во время доклада: Гавриил Романович, кажется, меня прибить хочет.
* * *
В 1805 году императору Александру I было подано такое прошение черниговским протоиереем Кубецким:
Премудрый Александр, России государь!
Прости, что пред тобой пищать дерзнул комар!
Самодержавие дало тебе власть свыше.
Всесильный! Поступать вели со мною тише.
Я протопоп; ношу тобою данный крест,
Но так умален, как в руках мизинный перст.
От осьмисотого до нынешнего года
По чину моему не получил прихода:
Синод повелевал, и дважды я просил,
Архиерей не дал – просить нет больше сил.
Синод мне место вновь избрать повелевает,
Но архипастырь мой того не исполняет.
И тако, повели, всеавгустейший царь,
Меня, презренного от высшей власти тварь,
Восстановить и посадить на протопопском месте
Или же пенсион дать в год рублей по двести.
Тогда жена моя и четверо детей,
Пришед со мной во храм, произнесут глас сей:
Да будут Александр, его Елисавета,
Над нами царствовать счастливо многи лета!
На это прошение была резолюция министра Державина:
Царево повеленье весте:
Велел вас посадить на протопопском месте.
* * *
Одна дама вышила подушку, которую поднесла Александру I, при следующих стихах:
Российскому отцу
Вышила овцу,
Сих ради причин,
Чтобы мужу дали чин.
Резолюция министра Державина:
Российский отец
Не дает чинов за овец.
В.А. Жуковский
(1783–1852)
В 1840 году знаменитый поэт Василий Андреевич Жуковский приезжал в Москву и жил в ней некоторое время. Друзья и почитатели его таланта задумали угостить его обедом по подписке; несколько человек, распорядителей этого праздника, приехали к Жуковскому, чтобы пригласить его, и вместе с тем показать ему, кто именно будет на обеде.
Жуковский сначала не хотел и смотреть списка лиц, пожелавших выразить ему свое внимание; но, когда ему прочли этот список, он попросил, чтобы одно лицо непременно исключили. Это был один пожилой профессор.
– Я не хочу слушать, какие о нем ходят толки, – говорил добродушно Жуковский, – но я не в силах простить ему одной обиды.
При этом он рассказал, как года три назад, когда наследник цесаревич, обозревая Москву, посещал в сопровождении Жуковского университетские лекции, этот профессор целый час выводил Жуковского из терпения чтением ему в лицо и в торжественной обстановке чрезвычайно льстивых восхвалений его таланту и т. п.
– Этой бани я не могу забыть, – заключил Жуковский.
* * *
Некто Олин, плохой писатель и бедняк, с целью поправить свои плохие обстоятельства, вздумал разыграть в лотерею свою единственную ценную собственность, какую-то фамильную табакерку. Олин явился к Жуковскому, который охотно взял у него десятка два билетов, один оставил у себя, остальные роздал многочисленным знакомым. Олин собрал сумму, в четверо превышавшую стоимость табакерки, и разыграл лотерею. Выигрыш пал на билет Жуковского. Когда Олин принес ему табакер ку, Жуковский подарил ему обратно свой выигрыш. Месяца через два Олин опять явился к Жуковскому с предложением взять несколько билетов на вторичный розыгрыш той же табакер ки. Жуковский не взял ни одного билета, но, заплатив однако деньги за пять, с ласковой улыбкой сказал:
– Боюсь опять выиграть; если выиграю во второй раз, то уж не возвращу вам выигрыша.
Когда близкие знакомые пеняли Жуковскому за его излишнюю деликатность с таким человеком, он отвечал, смеясь:
– Эх, господа, не браните его, – бедность и не до этого доводит.
* * *
Ежедневно с утра на лестнице, ведущей к квартире В.А. Жуковского, толпились нищие, бедные и просители всякого рода и звания. Он не умел никому отказывать, баловал своих просителей, не раз был обманут, но его щедрость и сердоболие никогда не истощались. Сумма раздаваемых пособий доходила в иной год до 18 000 ассигнациями и составляла более половины его доходов. Он говорил:
Я во дворце всем надоел своими просьбами, – и это понимаю, потому что и без меня много раздают великие князья, великие княгини и в особенности императрица. Одного князя Александра Николаевича Голицына я не боюсь просить: этот даже радуется, когда придешь просить; потому я в Царском Селе и таскаюсь к нему каждое утро.
* * *
К празднику Светлого Христова Воскресения лицам, находящимся на службе, обыкновенно раздавали чины, ленты, награды. Поэтому в это время обычно происходил оживленный обмен поздравлениями. Кто-то из подобных поздравителей раз пришел к Жуковскому во дворец и говорит ему:
– Нельзя ли поздравить и ваше превосходительство?
– Как же, – отвечал поэт, – очень даже можно. А с чем именно, позвольте спросить?
– Да с днем святой Пасхи.
* * *
Умирая, Жуковский позвал свою дочь и сказал: "Поди, скажи матери: я теперь нахожусь в ковчеге и высылаю первого голубя – это моя вера, а другой голубь мой – это терпение".
Н.М. Карамзин
(1766–1826)
Когда Карамзин был назначен историографом, он отправился к кому-то с визитом и сказал слуге:
– Если меня не примут, то запиши меня.
Когда слуга возвратился и сказал, что хозяина дома нет, Карамзин спросил его:
– А записал ли ты меня?
– Записал.
– Что же ты записал?
– Карамзин, граф истории.
* * *
Успех Карамзина на литературном поприще приобрел ему много завистников и врагов, злоба которых выражалась в довольно-таки тупых эпиграммах. Кто-то, например, сочинил, после появления статьи "Мои безделки", следующую эпиграмму.
Собрав свои творенья мелки,
Француз из русских написал
"Мои безделки".
А уж, прочтя, сказал:
Немного лживо,
Лишь надпись справедлива.
Так как эта эпиграмма приписывалась Шатрову, то Дмитриев, друг Карамзина, ответил:
Коль разум чтить должны мы в образе Шатрова -
Нас Боже упаси от разума такого.
И.А. Крылов
(1769–1844)
Прогуливаясь по галерее Гостиного двора, Иван Андреевич Крылов нередко заходил в проходе к Лукьянычу отведать его пирогов, которые всегда действительно были хороши. Как-то дедушке Крылову они не понравились.
– Что это, Лукьяныч, у тебя пироги все хуже да хуже становятся… Ведь я бы и сам их лучше изготовил…
– Ах, Иван Андреевич, – ухмыльнулся ядовитый ярославец, – где уж вам… Ведь вы сами только что писали: "Беда, коль пироги начнет печи сапожник".
Иван Андреевич добродушно рассмеялся и больше не делал Лукьянычу замечаний, а в минуты оплошности хватался за голову и говорил:
– Ах, я сапожник!
* * *
Графиня С.В.Строганова однажды спросила баснописца Ивана Андреевича Крылова, почему он не пишет более басен?
– Потому, – отвечал Крылов, – что я более люблю, чтобы меня упрекали, для чего я не пишу, нежели дописаться до того, чтобы спросили, зачем я пишу.
* * *
Однажды один из приятелей заметил Крылову:
– Иван Андреевич! Басня очень хороша, но где же видано, чтобы лисица виноград ела?
Крылов, со свойственным ему добродушием, ответил:
Я, батюшка, и сам не верил, да вот Лафонтен убедил.
* * *
Крылов в домашнем быту и в обществе был необыкновенно радушен и разговорчив, но, вместе с тем, до крайности скрытен. Он многое хвалил из учтивости, чтобы никого не огорчить, хотя в глубине души своей иного и не одобрял. Один из писателей в предисловии к весьма посредственному своему сочинению напечатал похвалы, слышанные им от Крылова.
– Вот вам конфекта за неосторожные ваши похвалы, – сказал баснописцу Гнедич.
Но Крылов только посмеялся и всю жизнь продолжал следовать постоянной своей системе.
* * *
Желудок у Крылова был поистине богатырский. Однажды он приказал приготовить к своему обеду жаренных в масле пирожков. Съел целый десяток и потом спохватился, что в них был какой-то странный вкус, да и цвет необыкновенный. Крылов крикнул кухарку, но она за чем-то отлучилась в лавочку. Он пошел сам на кухню. Видит, на очаге стоит кастрюля, нечищеная и нелуженая с незапамятных времен, заглянул в нее: зеленые пирожки, то есть покрытые зеленою ярью, плавают в зеленом же масле. Посмотрел-посмотрел, и им овладело искушение – пирожков еще оставалось шесть штук. "Да что, – решил он, – ведь это ничего: съел же я десяток, а шесть куда ни шло!" – да и спровадил их в свой молодецкий желудок.
Слыша жалобы молодых людей на слабость желудка, он, улыбаясь, говорил:
– А я так, бывало, не давал ему спуску. Если чуть он задурит, то я и наемся вдвое, – там он себе как хочешь разделывайся.
* * *
Иногда рассеянность его доходила до того, что он клал в свой карман, вместо носового платка, все, что ни попадалось в руки, свое или чужое. За обедом сморкался он иногда то в чулок, то в чепчик, которые вытаскивал из своего кармана. Перчаток он никогда не носил, ни зимою, ни летом, считая их бесполезною роскошью: "Я вечно их теряю, – говорил он, – да и руки у меня не зябнут".
* * *
Однажды Крылов ел в биржевой лавке устрицы и, по окончании завтрака, хотел расплатиться, но не нашел кошелька, который забыл дома.
– Ну, мой милый, – сказал он половому, – со мною случилась беда: я не взял с собою денег, – как быть?
– Ничего, сударь, ничего, не извольте беспокоиться, – мы подождем.
– Да разве ты знаешь меня?
– Да как не знать вас, батюшка, Иван Андреевич, вас весь свет знает.
* * *
Гнедич, сослуживец, вседневный собеседник и добрый товарищ Крылова, оставив службу, получил по особому назначению государя 6000 рублей пенсии. Вдруг Крылов перестал ходить к нему и, встречаясь в обществе, не говорил с ним. Гнедич, да и все видевшие эту внезапную перемену в Крылове, не постигали, что бы это значило. Так прошло около двух недель. Наконец, образумившись, Крылов приходит к Гнедичу с повинной головой.
– Николай Иванович! Прости меня!
– В чем, Иван Андреевич? Я вижу только холодность и не постигаю тому причины.
– Так пожалей же обо мне, почтенный друг! Я позавидовал твоей пенсии и позавидовал твоему счастию, которого ты совершенно достоин. В мою душу ворвалось такое чувство, которым я гнушаюсь.
Гнедич кинулся к нему на шею, и в ту же минуту все прошлое было забыто.
* * *
Однажды в обществе, где находился и Крылов, говорили о богатстве А. И. Яковлева, имевшего более шести миллионов годового дохода.
– Это уж чересчур много, – сказал Крылов, – все равно, если б я имел для себя одеяло с лишком в 30 аршин.
* * *
У Крылова над диваном, где он обыкновенно сидел, висела, сорвавшись с одного гвоздика, наискось по стене, большая картина в тяжелой раме. Кто-то заметил ему, что гвоздь, на котором она еще держалась, непрочен и что картина когда-нибудь может упасть и убить его.
– Нет, – отвечал Крылов, – угол рамы должен будет в таком случае непременно описать косвенную линию и минует мою голову.
* * *
По совету докторов Крылов ежедневно гулял. В дождливое и ненастное время он избирал для прогулок второй ярус Гостиного двора, который обходил несколько раз. В то время сидельцы обыкновенно самым назойливым образом зазывали прохожих в свои лавки. Однажды они жестоко атаковали Крылова.
– У нас самые лучшие меха! Пожалуйте! Пожалуйте! – и почти насильно затащили его. Он решил их проучить и сказал:
– Ну, покажите же, что у вас хорошего?
Сидельцы натаскали ему разных мехов. Он развертывал, разглядывал их и говорил:
– Хороши, хороши, – а есть ли еще лучше?
Притащили еще.
– Хороши и эти, да нет ли еще получше?
Еще разостлали перед ним множество мехов.
Таким образом он перерыл всю лавку.
– Ну, благодарю вас, – сказал он наконец, – у вас много прекрасных вещей! Прощайте!
– Как, сударь? Да разве вам не угодно купить?
– Нет, мои друзья, мне ничего не надобно; я прохаживаюсь здесь для здоровья, и вы насильно затащили меня в вашу лавку.
Не успел он выйти из этой лавки, как сидельцы следующей подхватили его:
– У нас самые лучшие товары, пожалуйте-с! – и втащили его в свою лавку.
Крылов таким же образом перерыл весь их товар, похвалил его, поблагодарил торговцев за показ и вышел. Сидельцы следующих лавок, перешептываясь между собой и улыбаясь, дали ему свободный проход. С тех пор Крылов спокойно и свободно прогуливался по Гостиному двору и только отвечал на учтивые поклоны и веселые улыбки своих знакомых сидельцев.
* * *
Раз, в смежном с квартирой Крылова доме случился пожар. Люди Крылова, сообщив ему об этом, бросились спасать разные вещи и неотступно просили, чтобы он поспешил собрать свои бумаги и ценные предметы. Но он, не обращая внимания на просьбы, крики и суматоху, не одевался, приказал подать себе чай и, выпив его не торопясь, еще закурил сигару. Кончив все это, он начал медленно одеваться; потом, выйдя на улицу, поглядел на горевшее здание и, сказав: "Не для чего паниковать", возвратился на свою квартиру и улегся преспокойно на диван.