Интересно, что делают с молниями женщины, мужья которых скрылись в неизвестном направлении? По-видимому, они не ходят на вечеринки по случаю Нового года, он же день св. Сильвестра. Ну и мы не пойдем. Женушка повязывает вокруг шеи нейлоновый фартучек и начинает заниматься косметикой. Не спеша она накладывает основу под пудру. Глаза ее еще не подведены, но они уже выискивают обувь, подходящую к сумочке. Светлые туфли как раз в ремонте, черные на высоких каблуках - красивые, но в них нельзя ходить, а в тех, что на низком каблуке, наоборот, ходить можно, но они на низком каблуке…
- Уже одиннадцать, - вскипаю я, - если ты не закончишь собираться через пару минут, я пойду один.
- Я уже готова, - кричит жена изнутри, - а ты ведь все равно танцевать не умеешь.
Она снимает фартук, ибо все-таки сделала выбор в пользу простого черного платья.
Зачем усложнять себе жизнь? Но где же подходящие носки? Где темные?
Одиннадцать тридцать. Я предпринимаю военную хитрость: встаю, иду тяжелыми шагами к входной двери, бурно кричу "Привет!", хлопаю дверью изо всех сил (будто я вышел) и стою за дверью гостиной, стараясь не дышать…
Внутри - тишина. Она, по-видимому, сломлена, моя женушка. Политика силы всегда приводит к желаемым результатам. Как говорили наши мудрецы?
"Идешь к женщине - не забудь плетку"…
Уже пять минут прошло в полной тишине. Не совсем удобно стоять здесь всю жизнь. А вдруг там, внутри, случится какое-нибудь несчастье…
- Эфраим, - кричит жена, - иди, застегни мне молнию…
Она снова надела платье-рубашку, потому что у простого черного разошелся шов на рукаве. Она меняет носки и снова сомневается насчет жемчуга.
- Ну помоги мне, ради Бога. Что ты предлагаешь? - говорит она.
Я предлагаю постель для здорового сна. Без слов переодеваюсь в пижаму.
- Не валяй дурака, - бурчит жена, - я через десять минут буду готова.
Уже двенадцать. Часы бьют полночь, в ресторанах гасят свечи. Спокойной ночи. Я выключаю маленький свет и засыпаю на тахте. В последний раз бросаю взгляд на силуэт жены, сидящей перед зеркалом в нейлоновом фартучке, повязанном вокруг шеи, и рисующей брови. Я ненавижу этот фартучек, как ни один фартучек в мире. Как только я начинаю о нем думать, мои руки сами собой сжимаются в кулаки. Я представляю себя тем самым Чарльзом Лоутоном, что отрубил, как вы помните, головы шести своим женам, исполняя роль Генриха Восьмого. Передо мной проходят картины потрясенных людей. Женщин везут на плаху через ревущие толпы. В карете они меняют носки, накладывают зеленые тени на веки, а одна из них тем временем моет голову и красит ее хной…
После глубокого освежающего сна часика на полтора я просыпаюсь уже в наступившем году. Жена сидит у зеркала в голубом платье с вырезом и наводит брови черным карандашом, кончик которого обожжен спичкой. Меня охватывает жуткая слабость.
"Дружок, - нашептывает мне внутренний голос, - ты женился на ненормальной…"
Час с четвертью. Да, он прав - моя жена немного того… Вдруг у меня появляется яркое представление, что я нахожусь в аду. Как в "За дверью" Сартра: максимальное наказание для согрешившего - находиться в закрытой комнате с женщиной, которая одевается, одевается, одевается - до бесконечности. Я уже ее побаиваюсь. Она тем временем перекладывает свои мелкие вещи из большой черной сумочки в маленькую. Она уже почти одета. Погодите - а как же прическа? Главный вопрос - зачесывать вперед, на лоб, или назад? А? Ведь это же огромная, принципиальная разница.
- Я уже готова, ты готовься тоже.
- Ты полагаешь, что еще стоит идти?
- Что значит стоит? Ради чего я так спешу? Не волнуйся, тебе еще достанутся эти отвратительные сосиски.
Она немного сердится на меня. Я вижу это по ее нетерпению. Фартучек лежит на полу у ее ног. Я незаметно высовываю ногу, подтягиваю его к себе. Вместе с ним удаляюсь на кухню. Кладу его в мойку, поджигаю и наблюдаю за пламенем, как в свое время император Нерон. Немного попахивает, но я обязан был это сделать. Когда я возвращаюсь в комнату, женушка стоит у зеркала в почти завершенном виде. Я застегиваю ей молнию на простеньком черном платье. Я тоже начинаю одеваться, с глазами, слипшимися от сна, но вот - пфффф…
Пол-второго ночи, поезд прибыл.
Позади себя я вижу так же ясно, как и ее… в поезде… в ее левом носке…
Как говорится в поговорке, меняешь носки - меняешь все. Господи, сделай так, чтобы она опоздала на поезд, чтобы ни на что не обращала внимания, кроме вечеринки, если она еще спит… ведь это же она позади, сотвори чудо, Господи…
Я молча прохожу к себе в кабинет и усаживаюсь за письменный стол.
- Не теряй зря время, - кричит жена изнутри, - что ты. там делаешь?
- Пишу сценарий.
- Я уже скоро буду готова.
- Конечно!
Работа продвигается хорошо. Я в нескольких чертах обрисовал образ крупного творца - художника, скрипача, юмориста, не важно. Он очень многого ждал от жизни, но как-то не смог преуспеть, топчется на месте годами, почему?
Из-за одной женщины, господа, которая все время его тормозит.
Работа моя идет на удивление быстро. Художник начинает понимать свое отчаянное положение и решает избавиться от женщины, сковывающей его по рукам и ногам. В ту самую ночь Нового года Хананэль (так зовут моего героя) сбрасывает с себя путы и устремляется к свободе.
- Свобода, - говорит он себе, - сейчас ты встанешь и уйдешь отсюда как миленький…
О Господи!
Жена в ванной умывается. Два часа ночи! Она решила, что цвет ресниц слишком кричащий, и накладывает весь макияж заново. Для этого нужно смыть всю косметику, снять брошку. Все сначала! Меня охватывает мировая скорбь. Вещи в комнате будто насмехаются надо мной. Продолжать такую жизнь нет никакого смысла. Я подхожу к шкафу, вынимаю самый прочный галстук, подвешиваю его к карнизу. Надо кончать с этим всем побыстрее…
Жена чувствует, что я уже стою на стуле:
- Брось эти глупости, застегни мне молнию, пожалуйста. Что ты там рыдаешь?
Что я там рыдаю? Господи, почему я рыдаю в пол-третьего ночи в выглаженной белой рубашке, темном выходном пальто и полосатых пижамных штанах, в то время как женушка одной рукой распыляет спрей на прическу, а другой пытается нащупать в шкафу перчатки? Что? Перчатки?
Не может быть. Она когда-нибудь действительно закончит собираться. Лучик надежды пробивается сквозь ночную тьму. Она действительно готова. Еще немного - и мы пойдем веселиться. Жена преисполнена энергии, она перекладывает свои вещи из маленькой черной сумочки в большую, снимает ожерелье. Я надеваю выходные брюки на пижамные. Все тонет в тумане. За окном - темень. Где-то в Назарете церковные колокола вызванивают три часа в честь Нового григорианского года. Мой нос покраснел от облегчающих душу рыданий.
Жена намекает, что мне нужно воспрянуть духом, кроме того, я уже зарос щетиной - почему бы не побриться?
- Побриться? Но ведь перед тем, как начать одеваться, я уже брился.
Я тащусь в ванную и дрожащей рукой удаляю подросшую щетину. За эту ночь прошла вся моя юность. Из зеркала на меня глядит измученное лицо старика. Это лицо человека, зря прожившего жизнь. Лицо мужа.
- Вечно я должна тебя ждать, - жалуется жена снаружи. Она пока что подыскивает подходящую шляпку, потому что одна завитушка из ее прически легла неправильно. Последний взгляд в зеркало… все в порядке… может, там, у Тиби, еще осталось что-нибудь выпить? Ну, пошли… Дверь открывается. Мы действительно выходим! Мы идем на вечеринку.
- Погоди, - останавливается жена, будто пораженная молнией, - стрелка на левом чулке.
Все дальнейшее тонет в густом мраке, из которого нет выхода. Все закрывается огромной молнией. Во мне царит проклятая бесконечность протяженностью в миллионы световых лет. Где-то в недосягаемой дали мерцают огни вечеринки, на которую мы не попадем никогда.
Регина все еще наша
Я думаю, вам не нужно представлять Регину Флейшхакер. Это самый дипломированный бебиситтер нашей районной лиги - профессиональная нянечка: пунктуальная, преданная, пеленочная, и голоса ее не слышно. Еще ни разу не было случая, чтобы наш младенец Рафи счел необходимым на нее пожаловаться. Единственный недостаток нашей Регины в том, что она живет далековато, в центре перенаселенной пустыни города Холона, и связаться с ней напрямую невозможно. Ей приходится ездить на маршрутке до автостанции, а оттуда - на другой маршрутке, которой иногда не бывает, и тогда нашей Регине приходится тащиться в медленном автобусе, и она приходит к нам удрученная, с немым укором в глазах:
- Опять не было…
Мы с женой готовы от стыда провалиться сквозь землю, ну просто не знаем, что ей ответить, ибо каждое наше слово было бы истолковано как попытка уйти от ответственности. К восьми часам вечера мы с женой начинаем молиться, чтобы маршрутка пришла, и иногда это помогает. Мы живем в постоянном страхе за будущее, ибо Регине замены нет. Телефона у нее тоже нет. И она - в другом городе, лишенная всякой прямой связи.
* * *
И что же происходит?
Допустим, мы с ней договариваемся, что в пол-восьмого уходим в кино.
Допустим, что с заката мы начинаем писать наиболее неотложные личные письма, но дело не идет в нужном ритме из-за влажности. Ровно в пол-восьмого прибывает наша нянечка с большим стажем работы, и по ее глазам мы видим, что маршрутки снова не было.
- Я бежала, - задыхаясь, произносит она, - как сумасшедшая…
Разумеется, в этом случае соображения элементарного такта и здравого смысла требуют от нас вылететь из дому немедленно, дабы оправдать тот факт, что она бежала как сумасшедшая. Однако срочные письма еще не отправлены. Я еще работаю. Моя маленькая женушка, стоя за моей спиной, подает мне знаки: "Ну, заканчивай поскорее, а то она рассердится!"
Через часик дверь моего кабинета открывается и появляется стройная фигура Регины Флейшхакер:
- Как! Вы еще здесь?!
- Еще… минутку…
- Так зачем же я бежала как сумасшедшая, если у вас еще так много времени?
- Мы… уже…
- Зачем же вы меня вызывали, если вы сидите дома?!
- Мы… вот… заканчиваем…
- Не надо мне платить, - изрекает Регина с достоинством, - я не привыкла получать деньги за то время, что я не работаю. А в следующий раз подумайте хорошенько - нужна я вам или нет!..
Мы ясно чувствуем приближение скандала. Я тут же бросаю пишущую машинку, и мы, усталые, выходим из дому. Письма я заканчиваю в кондитерской напротив. И хотя стук машинки привлекает определенное внимание посетителей, они все же в конце концов к этому привыкают.
В кино мы в тот вечер, разумеется, опоздали.
Моя маленькая женушка и соображения реальной политики подсказали мне убить как минимум ближайшие три часа, которые должна провести с ребенком наша профессиональная нянечка, на прогулки по городским улицам. Красив Тель-Авив ночью. Кроме, разумеется, морского побережья, северных кварталов, пригорода Яффо и Абу-Кабира, где находится городская тюрьма. Мы вернулись в полночь, похожие на пару дрессированных летучих мышей, потратив немалую сумму на проезд по городу…
- Когда мне приходить в следующий раз? - спросила Регина, нахмурив брови.
Жена посмотрела на меня - решай, мол. Вечно я должен решать. И если я ошибусь, это будет фатальная, непоправимая ошибка, ибо у госпожи Флейшхакер нет телефона, чтобы в случае чего отменить назначенное дежурство. И она приезжает из другого города, и с ней нет связи…
- Послезавтра? В восемь?
- Ладно, - бормочу я, - может… мы пойдем в кино…
* * *
Неисповедимы пути Господни, ну очень неисповедимы. Через день, в то самое "послезавтра" в семь вечера у меня начала ныть спина с левой стороны, и чувствовал я себя весьма неважно. Думаю, что и температура у меня поднялась. Моя верная жена стояла у моей кровати и была очень озабочена.
- Ты должен встать немедленно, - заламывала она руки, - она скоро будет здесь, и мы должны уйти…
- Но я же болен!
- Ну соберись с силами, ради Бога! Если она увидит, что снова напрасно бежала из другого города, это будет ужасно!
- У меня кружится голова!
- У меня тоже. Прими аспирин. Ну вставай же, вставай!
Ровно в восемь прибыла Регина - как лучшие швейцарские часы. Она тяжело дышала.
- Шалом, - задыхаясь, проговорила она, - снова не было…
Я в панике стал одеваться. Если бы была маршрутка, мы бы, возможно, могли вступить в переговоры, но теперь, учитывая проезд Регины в автобусе, наше организованное сопротивление бесполезно. Мы быстренько ретировались из дому. Выйдя, я оперся от слабости о стену дома. Я чувствовал себя отвратительно. Грипп или черт его знает что еще. Ну и что же делать? В кино в таком состоянии не ходят.
- Ладно, - говорит жена, - пару часов погуляем.
- Но мне нужно лечь, я болен.
- Пошли посидим в машине.
Мы сели в нашу машину, и я улегся на заднее сиденье. Я довольно-таки длинный, а машина наша - весьма компактная. Господи, ну почему я должен лежать скрюченным в машине - с ангиной, почему?
Господь не внемлет моим мольбам, кроме того, у меня склонность к клаустрофобии - боязни закрытых помещений. После того как нам удалось убить час с четвертью, я дошел до критического состояния.
- Жена, - простонал я, - я поднимаюсь…
- Уже, - заволновалась жена в темноте, - но ведь еще не прошло и полутора часов. Ну подожди еще двадцать минут.
- Не могу.
С этими словами я встал и заковылял к дому. Жена потащилась за мной с жуткими ругательствами. Ты - не мужчина, говорила она. Ладно, я не мужчина, но идем домой. Жена тряслась всем телом. Ее опасения, в сущности, можно понять: возвращаться домой через две лиры и семьдесят пять агорот?
- Знаешь что, - вдруг сказала жена перед нашей дверью, - давай прокрадемся внутрь, чтобы она нас не заметила… посидим тихонько в нашей спальне… подождем…
Это было приемлемо, как мне показалось. Мы тихонько открыли дверь и на цыпочках пробрались внутрь. Из кабинета пробивался свет, значит, там и находилась Флейшхакер. Мы продвигались весьма осторожно, контролируя каждое движение по знакомой территории, - как в фильме "Пушки Наварона", но за несколько шагов до цели случилось несчастье. И зачем только ставят эти вазоны с филодендронами посреди коридора?..
- Кто там? - закричала Регина изнутри. - Кто там?
Мы зажгли свет.
- Это всего-навсего мы - Эфраим забыл дома подарок.
Какой подарок? Жена взглянула на меня безумным взглядом, подошла к книжной полке и после некоторых колебаний вытащила "Историю английского театра 1616–1958 годов". Мы извинились и вышли из комнаты.
За дверью меня охватила общая слабость, и перед моими глазами появились какие-то красные точки. Кроме того, заболел зуб мудрости. Я сел прямо на лестнице и, если память мне не изменяет, разразился плачем. У меня была температура, и вообще.
- Это была единственная возможность, - оправдывалась жена, притрагиваясь своей холодной рукой к моему пылающему лбу. - Через час с лишним мы уже сможем зайти.
- Если я останусь в живых, - поклялся я, - мы переедем жить в город, где живет наша Флейшхакер.
Тут к нам спустился наш сосед Феликс Зелиг.
- Что вы здесь сидите? Ключи потеряли?
- Нет, - ответили мы, - просто так.
Лишь после того, как он ушел, мы подумали, что могли бы попросить у него политического убежища.
Можно посидеть у вас часок? - надо было спросить. Мы посидим тихонько в вашем темном холле и мешать не будем. Но теперь нам не осталось ничего другого, кроме долгого сидения на лестнице. Мы беседовали о Регине. Она, без сомнения, выдающаяся личность, такая пунктуальная. Но почему ее нельзя убедить в том, что она может получать свои деньги, даже когда мы дома? Почему мы должны немедленно убираться из дому, как только она появляется? Почему ей никогда не попадаются маршрутки? Почему так холодно на лестнице? Все это - очень нелегкие вопросы. Через десять минут - то есть в общей сложности через два с половиной часа, я встал и заявил жене, что готов предпринять вторую попытку. Теперь-то мы уже знаем, где стоят филодендроны…
* * *
На этот раз получилось. У нас уже был богатый опыт проникновения в собственную квартиру. Дверь за нами захлопнулась с тихим щелчком. Свет в кабинете освещал голову Регины, когда мы ползком пробирались мимо нее. Мы прокрались в спальню согласно намеченному плану. Осторожненько закрыли раздвижную дверь и растянулись на кровати, ожидая, пока пройдут три часа. Жена пристально следила за временем по своим ручным часам, считая минуты, а я при свете луны перелистывал "Историю английского театра 1616–1958 годов"…
Что касается дальнейшего хода событий, в моих воспоминаниях возникает пробел.
- Эфраим! - вдруг услышал я издали взволнованный шепот женушки. - Уже пол-шестого!..
Она растолкала меня, и я заморгал в свете луны, пробивавшемся через окно. Давненько у меня не было такого здорового сна. Вместе с тем наше стратегическое положение было ужасным. Как же мы теперь вернемся домой, черт побери? Ведь холл залит светом, и мы не можем пробраться обратно к входной двери, ибо в кабинете господствует Регина. Что же делать? Нельзя же оставаться в укрытии до рассвета…
- Регину нужно оттуда выманить, - появилась мысль у жены, - подожди!
И с этим словами она вышла и прокралась в соседнюю комнату - комнату Рафи.
Через две изматывающих нервы секунды оттуда раздался крик младенца на высокой частоте. Жена пробралась обратно, тяжело дыша.
- Ты его ущипнула?
- Ну и что?
Регина всей своей немалой массой как стрела бросилась в детскую. Мы, использовав предоставленную возможность, ринулись к входной двери, а затем спокойно зашли обратно:
- А, привет.
- Это вы сейчас только вернулись? - заявила Регина с опухшими глазами, держа на руках рассерженного Рафаэля (говорить он еще не умел). - Где же вы были?
- На вечеринке.
- Вот она, нынешняя молодежь! - заметила Регина Флейшхакер и подала счет.
Она вышла на улицу под щебет утренних птиц искать маршрутку, чтобы ехать домой. Разумеется, она, бедная, снова не найдет ее. Можем спорить, что не найдет. Надеемся, что не найдет.