- Не переживет, - согласился Турецкий.
Женщина заерзала на стуле, лицо ее изображало
смятение чувств.
- Этот следователь, что до вас допрашивал, он напугал меня до смерти!
- Чем же? - удивился Саша.
- Ну, грозный такой! И все про ответственность. Мол, если что скрыли, вас посадят!
- Ну, это вы не так его поняли. Вы же могли просто не вспомнить сразу все и всех. Это нормальная реакция на стресс. Вы только что узнали о смерти знакомого вам человека, конечно, вы ошарашены, расстроены. А потом, даже если что-то еще вспомнили, испугались, что вас обвинят в халатности... Что, мол, по вашей вине преступник прошел в подъезд. Ну, правильно? Испугались?
- Боялась, - тихо ответила Серова.
- И напрасно! Никто ни в чем вас обвинять не собирается. Напротив: спасибо скажем и в ноги поклонимся, если что-то припомните. Ведь жалко же мальчишку! Сядет лет на пятнадцать, а то и больше. И все - считайте, нет человека. Потому что, даже если он и доживет до свободы, это будет совсем другая особь... И Елизавета Яковлевна закончит свою жизнь с вечной болью за внука... Ну как, Ирина Федоровна, можете еще что-нибудь добавить к прежним показаниям?
- Да. Только я не знаю... Разве такие преступники бывают?
- Какие? - как бы небрежно спросил Турецкий.
- В общем, тогда, седьмого ноября, где-то в половину четвертого дня, дочка привела ко мне внучек. Ей-то самой нужно было в магазин сбегать, а девочек одних мы не оставляем - им по четыре года... Мало ли что. Ну и убежала. А я на внучек отвлеклась. Пока им книжку-раскраску нашла, карандаши... Только смотрю, у лифта стоит кто-то спиной. Я кричу: выл мол, к кому? А тут кабина подъехала, она туда шасть - и наверх.
- Она?
- Да. Она когда кнопку нажимала, я увидела ее в профиль. В темных очках. Куртка с капюшоном, джинсы. Сутулая такая. Плечи подняты. Вроде как лицо в воротник прячет. Прядь волос ей на лицо упала. Темные такие волосы. Ручка такая... тоненькая, как у девочки.
- Волосы длинные?
- Нет, до подбородка. Одной длины. Вроде как каре.
- То есть лица почти не видно было?
- В тот момент - нет. Ну, я смотрю, на какой она этаж поехала. Гляжу, к Елизавете Яковлевне. Думаю, может из собеса? А тут дочка из магазина вернулась, ну и... заболтала меня: что купила, да почем, да что не купила и почему. Такая трещотка, прости господи! И как назло, внучки чего-то не поделили, рев подняли. Пока мы их успокаивали, тут Громовы с улицы пришли. Они сами бездетные, а детей любят. Начали девчонок моих конфетами угощать. В общем, кутерьма какая-то, прости господи. Наконец разошлись они все. Таня девочек домой увела - мы в соседней парадной живем. Громовы к себе на десятый поехали. А когда кабина спустилась - эта девчонка сутулая из нее и вышла. Молодая такая, хоть и очки черные, и капюшон, а видно. Я ей: "Вы к кому ходили-то?" А она молчком мимо меня шасть - и на улицу.
- Во сколько это было?
- Когда она спустилась? Там минут через двадцать после того, как вошла. Значит, где-то в начале пятого. Вот и все. Я сначала про нее забыла. А потом вспомнила, да следователя вашего испугалась. Да еще испугалась, что выгонят меня с этого места, а где я другую работу найду? А мы и так с хлеба на квас... - Серова всхлипнула.
- Успокойтесь, Ирина Федоровна, никто вас не выгонит, это я вам обещаю. И вообще, существует такое понятие: тайна следствия. Так что ничего ваше начальство не узнает. Спасибо вам, что нашли в себе мужество дать показания. Это очень важно, то, что вы мне рассказали. У меня к вам еще одна просьба: помочь нам составить фоторобот этой женщины.
- Это что такое-то?
- Вам объяснят. Прочитайте протокол, распишитесь, и идемте.
- А про зятя-то, товарищ следователь, поможете, не забудете?
- Чтоб я сдох! - охотно пообещал Турецкий.
Вечером того же дня Александр Борисович допрашивал вдову убитого депутата, Веру Павловну Новгородскую.
Она вошла в кабинет в роскошной норковой шубе, которую небрежно сбросила с плеч.
Александр поднялся навстречу. Новгородская была красивой женщиной, с густой копной светлорусых волос, ухоженным лицом, тщательно подкрашенными серыми глазами.
- Здравствуйте, Вера Павловна! Позвольте вашу шубу, мы ее на вешалку повесим. Вот так. Присаживайтесь. Моя фамилия Турецкий, - Александр слегка суетился.
Ну нравились ему красивые женщины, что ж тут поделаешь!
- Да, на повестке написано, - холодно ответила женщина.
- Можете называть меня Александром Борисовичем. Присаживайтесь. Хотите кофе? Чаю?
- Вы же не за тем меня вызвали, чтобы кофе пить? - надменно произнесла дама.
"Ах ты, батюшки, какие мы неприступные!"
- Не за тем. Но можно совместить приятное с полезным, правда?
- Я не люблю смесей, - холодно откликнулась Новгородская.
- Что ж, как угодно. Тогда начнем.
И чего в них хорошего, в этих блондинках крашеных? Александр достал из папки листок.
- Вам не знакома эта женщина? Это, конечно, не фотография, а фоторобот, но может быть, данное лицо кого-нибудь вам напоминает?
Вера Павловна пододвинула листок, несколько секунд молча разглядывала.
- А это вообще женщина? Я бы сказала, что это мужчина. Или юноша.
- Почему?
-Ну, узкое лицо, высокие скулы. Если бы были видны глаза... А в темных очках трудно опознать даже того, кого знаешь. Тем более капюшон...
- Есть вариант и без капюшона. Вот.
Женщина посмотрела на другой лист, пожала плечами.
- Но, может быть, среди ваших знакомых есть люди, которые как раз носят темные очки и куртку с капюшоном?
- Среди моих знакомых - она сделала ударение на местоимении, - таких нет.
- А среди знакомых вашего мужа?
- Я мало знала его знакомых. Его круг общения - товарищи по партии. Вам лучше спросить у них.
- Представьте, уже спрашивали.
- И что?
- Вообще-то, вопросы здесь задаю я. И ничего. Теперь спрашиваем у вас.
- Я ответила.
- Человек, чье изображение воссоздано с помощью фоторобота, был в квартире вашего мужа в предполагаемое время убийства. Причем ваш муж сам открыл ему дверь. А у вас есть камера видеонаблюдения. Значит, он видел этого человека - мужчину или женщину - и впустил его.
- Видимо, так.
- У вас никаких предположений по этому поводу нет?
Новгородская лишь снова пожала плечами.
"М-да-а, на безутешную вдову она действительно не тянет, - вспомнив первое впечатление Колобова от Веры Павловны, подумал Турецкий. - Впрочем, у нее ведь сердечный друг имеется, как обозначил это Грязнов".
- Кстати, я хотела бы знать, найдены ли украденные полотна?
- Работаем, Вера Павловна, работаем, - не ответил Турецкий. - Простите, что задаю вам такой... щекотливый вопрос. У вашего покойного мужа могла быть связь на стороне? Женщины ведь очень тонко чувствуют такие вещи. Он вам не изменял?
Вдова коротко и зло рассмеялась.
- Боже, и я должна отвечать на подобные вопросы?
- Поверьте, они задаются не из праздного любопытства.
- Мне он не изменял, - опять сделав ударение на первом слове, ответила женщина и холодно взглянула прямо в глаза Турецкому.
"Что все это значит? Что за эзопов язык?"
- Вам знаком Борис Борисович Бондаренко?
Лицо Новгородской начало заливаться краской.
- Знаком.
- Где и когда вы познакомились?
- Где-то год тому назад. В Доме кино. На каком-то просмотре. После фильма был коктейль. Там и познакомились.
- Какие отношения вас связывают?
- Какое это имеет отношение? - Лицо ее уже пылало. - Если вы ищете любовный треугольник, то никакого треугольника не было!
- То есть вы не близки с господином Бондаренко?
- Я сказала то, что сказала! И вообще... Украдены две картины, которые стоят баснословных денег. Разве это не мотив убийства? Разве не приходит в голову предположение, что вор, наткнувшись на сопротивление Георгия, попросту расправился с ним. Это же очевидно! А вы вместо того, чтобы искать вора, который, видимо, и является убийцей, лезете в мою постель!
- Ну, вот вы и признались, что являетесь любовницей господина Бондаренко, - усмехнулся Турецкий. - И вообще... Знаете ли, дражайшая Вера Павловна, ничего очевидного на свете нет. Даже дважды два далеко не всегда равняется четырем. А что касается предположений, можно ведь фантазировать и в другом направлении. Например: молодая, красивая женщина по каким-то причинам разлюбила мужа и полюбила другого человека, который отвечает ей взаимностью. Но вот беда - возлюбленный небогат. А наша героиня привыкла жить если не в роскоши, то в достатке. И кто виноват? Конечно же муж, который потерял любовь героини. И что делать? А не пришить ли его к чертовой матери? И остаться богатой наследницей? Квартира, коттедж, земельный участок, дорогая машина - и все это может стать моим, то есть нашим - героини и ее возлюбленного. Остается пустячок - убрать мужа. А чтобы не вызвать подозрений - организовать кражу. И не чего-нибудь, а предметов искусства, представляющих высокую художественную ценность. Мол, за такие картинки не только депутата Госдумы грохнут, но и президента Буша со всеми куриными окорочками, вместе взятыми. Героиня при этом уезжает в жаркие страны - нет алиби более надежного. Исполнитель - не то мужчина, не то женщина - но в капюшоне, быстренько расстреливает опостылевшего супруга, заливая все пространство кровью - для пущего эффекта, что ли? Хватает картины и исчезает. Следствие сбито с толку. Возлюбленные ликуют. А? Как вам такая версия?
Новгородская сидела на стуле каменным изваянием, лишь глаза ее наливались ненавистью.
- Как... вы... смеете?.. - задыхаясь, вымолвила она.
- А что я такого сказал? Это версия, не более того. Вы ничего не хотите нам рассказать. Мы ходим по кругу, как медведи в цирке. Вы что-то утаиваете! Что-то важное, что могло бы пролить свет на всю эту историю.
- А вы думаете, что свет всегда во благо? А если он освещает подлость, гадость, запредельную мерзость - зачем он нужен, этот свет?
- Чтобы наказать подлеца, - убежденно воскликнул Саша.
- Он уже наказан, - тихо ответила Новгородская.
- Послушайте, я занимаюсь этим делом три недели. И чем больше узнаю о вашем покойном муже, тем меньше симпатий он у меня вызывает. Скажите, почему вы, красивая, образованная женщина, со знанием языков - чем, замечу, всегда можно прокормиться, - вышли за него замуж?
- Потому что он тоже образован - мы люди одного круга, это раз. Потому что он дал мне положение в весьма высоких кругах, это два. Потому что он обещал стать отцом моему сыну. - В этом месте она на мгновение запнулась, но продолжила; - Потому что мой первый муж - пьяница и хам - внушил мне отвращение к семейной жизни. А Новгородский казался мне человеком, который может дать женщине спокойствие, уверенность в завтрашнем дне. Так оно и было поначалу... Я же не знала, что...
-Что?
- Ничего. Мне плохо... Сердце... Дайте воды... - хрипло произнесла Вера Павловна.
Глава двадцать вторая ВОЗВРАЩЕНИЕ
Поезд двигался, то замедляя, то снова набирая ход. За окном простирался знакомый, почти пригородный пейзаж: черные избы деревень перемежались блочными пятиэтажками, сооруженными вокруг птицефабрик или леспромхозов. По-деревенски загорелая ребятня, с черными от жаркого июльского солнца руками и ногами, торчащими из молочно-белого тела, кидалась в речки, озера, карьеры, поднимая фейерверки брызг.
Возникали перед глазами и стремительно исчезали густые ели, стройные сосны. И следом - полянки, пестревшие ромашками и колокольчиками, окаймленные осинками, рябинами и тонкими молодыми березками...
Митя лежал на верхней полке, то поглядывая за окно, то задремывая и видя в мгновенных сновидениях темно-зеленые склоны Алтая, безупречно прозрачные, быстрые речки, разноцветный палаточный лагерь. Редкие глухие деревеньки, где они покупали молоко - густое, тягучее, чуть сладковатое и пахнущее чем-то бесконечно домашним и древним. Словно оно, это молоко, лилось в подставленные бидоны откуда-то из тьмы веков, прямо от сотворения мира...
И сенокос, на котором они заработали целого барана. Коса в руке. Отточенное лезвие, на котором вспыхивает жгучее солнце. Вжих, вжих, вжих - и жесткая трава покорно падает к ногам, словно принося себя в жертву всемогущему божеству... Ночные костры и песни. Первые влюбленности... Славка Голубев влюбился в Настю Митрохину. И таскал ее рюкзак, и не отходил от нее на привалах. И когда Настька отравилась, сидел возле ее палатки, как пес, и выносил тазики, мыл их и приносил обратно. И ему было наплевать на смех мальчишек, шушуканье девчонок... Митя даже позавидовал другу - надо же так отчаянно влюбиться! Правда, завидовать было нечему: Настька хоть и принимала ухаживания, но делала это так надменно и пренебрежительно, что Мите порой хотелось двинуть ей по башке.
- Вот и тресни! - ответила Настька, когда в раздражении и обиде за приятеля он высказался по этому поводу.
- Дура ты! Он так тебя любит!
- Я его не просила меня любить. Может, мне не его любовь нужна! - огрызнулась Настька.
- А чья? Ты, я вижу, совсем зажралась!
- Сам ты! Дурак безмозглый! - разозлилась вдруг Настька и убежала плакать.
Вот и пойми их, девчонок. Темное царство какое-то... Да и фиг с ними! Все это еще будет когда-нибудь и в его жизни. Но пусть уж лучше попозже. Тяжелые они создания. Все-то нужно к ним приноравливаться, приседать перед ними, лебезить... Дуры!
То ли дело мужская дружба! И с кем? С самим Максимычем! От одного только имени, произнесенного неслышно, про себя, Митю захлестывала волна восхищения и любви.
Максимыч был безупречен и всесилен, как Бог. Он был справедлив, он так умело разрешал все конфликты, что за три недели похода никто по-настоящему и не разругался.
Он все-все умел делать - и отдавал свои умения щедро, как добрый волшебник. Учил, какие именно выбирать деревья, чтобы не покалечить лес, как разжигать костер от одной спички, как уложить рюкзак и уберечь ноги от мозолей, как сплавляться на байдарках по быстрым, извилистым горным речушкам. Как удить рыбу и варить уху, как находить в лесу всякие полезные коренья, как выходить из леса, когда не светит солнце, а небо стремительно набухает черными тучами. Как не хныкать, когда устал, не скулить, когда больно, не ябедничать, когда тебя обидели. Как не быть слабаком!
Максимыч вроде бы ничем не выделял Митю среди остальных, но он-то, Митя, чувствовал, что учитель выделяет именно его! И Митька старался изо всех сил, чтобы не разочаровать своего кумира. Шел впереди цепочки, сглатывая пот, что струился по лицу, не давая себе ни минуты передышки. Собирал хворост для костра на привалах. Поднимал уставших девчонок-поварих на борьбу с голодом; шел в близлежащую деревню за молоком и хлебом, когда все остальные ребята отдыхали после переходов.
Это, последнее, занятие он любил больше всего - потому что в этих коротких походах они были вдвоем с Максимычем. И разговаривали обо всем на свете. Митя рассказывал о своем так рано ушедшем отце, Максимыч - о своей маме, за которой так долго и терпеливо ухаживал... Они говорили о Митином будущем и о всякой всячине. Это были самые лучшие, самые светлые моменты походной жизни...
В остальное время возле учителя все время крутился Гоша Юрков, и это, надо признаться, ужасно раздражало Митю. "То есть я его ревную, что ли?" - спрашивал он себя. И признавался, что да, ревнует!
Ему казалось, что даже своего отца он любит меньше, чем Максимыча. Потому что отец умер, умер почти два года тому назад, бросив их одних, оставив выживать, как смогут. А Максимыч - он рядом, он никогда не предаст. Он такой классный! Таких больше нет!
- Оленин, спишь? - раздался голос Юрия Максимовича.
Рука его при этом щекотала Митькину пятку.
- А-ай! - Митька поджал ногу. - Сплю!
- Не ври!
- Буду!
- Через два часа приезжаем. Хочешь маме позвонить?
- Ага! - Митька кубарем скатился с полки.
Мобильный телефон был только у Максимыча.
- Звони.
Митька пощелкал кнопками, набирая номер рабочего телефона.
- Але? - послышался далекий, заглушаемый помехами голос.
- Мамулька! - заорал Митя.
- Митя? Митенька, ты где? Ты откуда? Господи, это ты? - заверещала мама.
- Едем, едем! Через два часа Питер! Я такой грязный, ужас!
- А у нас воды горячей нет, Митенька! Езжай к бабушке мыться.
- Ты когда с работы придешь?
- В шесть.
- Не задерживайся! Привет тебе от Юрия Максимовича! Все, отбой.
Он протянул трубку учителю.
- Спасибо!
- Ну что мама, обрадовалась?
- Ага! Представляете, у нас горячую воду отключили. Вот гадство!
- Ладно, решим как-нибудь. Мама здорова?
- Ага. Она на работе.
- Все в порядке там у нее?
- Да вроде.
-Давай-ка пройдись по вагону. Посмотри, чем народ дышит.
- Есть! - Митька щелкнул несуществующими каблуками.
Эх, поженить бы их, маму и Максимыча! Это было бы самым главным, самым большим счастьем в его жизни... Но Максимыч все тянул какую-то непонятную резину. Митька даже, набравшись храбрости, напрямую спросил учителя, нравится ли ему его мама как женщина. Ага, так и спросил. И тот ответил, что да, безусловно нравится... Но, видишь ли, Митя, пока ты, Митя, мой ученик, ни о чем таком не может быть и речи. Я не могу демонстрировать свои чувства...
Как-то так он ответил...
То есть после того как он, Митька, закончит школу, Максимыч сделает его маме...
Ух, дальше лучше не думать, чтобы не сглазить!
Поезд прибыл по расписанию, возле вагона уже толпились родственники. Слышались возгласы, причитания, охи-ахи - всякая такая кутерьма.
Митя категорически запретил маме встречать его - что он, маленький, что ли? А Гошку Юркова сразу и мама и папа встречают. Студентик! Детский сад!
Толпа стремительно рассосалась, они остались вдвоем с Максимычем, зашагали по перрону.
- Ну, ты куда, орел?
- Не знаю. К бабушке, наверное. Помыться-то надо.
- А где бабушка живет?
- В Веселом поселке.
- Ого! Ближний свет. Вот что, я сейчас соседке по площадке звякну. Если у нас вода горячая есть, поехали ко мне мыться. Чтобы тебе потом через весь город с рюкзаком не тащиться. Идет?
- Ага, - еле вымолвил Митя, молясь всем богам, чтобы воду в квартире учителя не отключили!
И боги его услышали!
- Юрочка, вода пока есть, обещали вообще не отключать, а сантехник говорит...
- Ладно, ладно, - оборвал словоохотливую соседку Максимыч. - Я по мобильному! - Что ж, порядок в танковых войсках! Знаешь что, мы сейчас зайдем в магазин, купим всяких вкусностей, а потом возьмем машину. Имеем мы право на маленькие радости?
- Имеем! - радостно воскликнул Митя.
Все было так празднично, словно Новый год среди лета. Максимыч купил мяса, овощей, бутылку коньяка, сок, сладости, фрукты. Он покупал все подряд, все, на чем останавливался голодный Митькин взгляд. Они еле-еле дотащили сумки и рюкзаки до улицы, где их уже ждал нанятый Максимычем "жигуленок".
Наконец, замирая от благоговения, Митя шагнул в прихожую большой двухкомнатной квартиры сталинского дома.