- Оставляй рюкзак здесь, у входа. У меня флотский порядок, как на корабле! А сумки с провизией тащи на кухню, - распорядился учитель.
Митька выполнял указания с усердием служебного пса. Кухня была огромной, метров пятнадцать, с дорогой старинной мебелью. И вся нашпигована бытовой техникой.
- Пойдем, я тебе квартиру покажу.
Обняв Митю за плечи, Юрий Максимович увлек его в коридор.
- Вот здесь мой кабинет, он же гостиная.
Почти квадратная комната, письменный стол с
компьютером, кожаный диван и кресла, низкий столик со стеклянной столешницей и стоящей рядом барной стойкой в виде глобуса. Множество книг на полках. Все свободное пространство стен увешано картинами.
- Ого! Сколько картин! - удивился Митя.
- Да, у меня неплохая коллекция. Ее начинали собирать еще родители. И я стараюсь добавлять. Жаль, оставить будет некому, - усмехнулся он. - Может, какому-нибудь музею завещание оставлю... Ну, пойдем дальше. Вот, это спальня.
Митю поразила широкая, просто-таки необъятная кровать, покрытая тяжелым шелковым покрывалом темно-зеленого цвета. Такого же цвета были шторы на окнах. Две прикроватные тумбочки, шкаф-купе с зеркальной дверцей. Все это производило впечатление супружеской спальни, а не холостяцкого логова.
- Эта кровать еще от родителей осталась, - объяснил Юрий Максимович. - Я решил не менять.
Митя обернулся и увидел на противоположной стене большую картину, на которой был изображен обнаженный мужской торс. Вид сзади. Мускулистая спина, круглые ягодицы. Голова с коротким ежиком волос чуть повернута назад. Из-под полуопущенных век на зрителя смотрит юноша. На губах его играет развратная полуулыбка.
Митя отвернулся. Картина неприятно поразила
его.
- Ну, как тебе спальня?
- Красиво, - выдавил он и поспешил выйти из комнаты.
- Так, я сейчас приготовлю тебе ванную, а ты поищи белье. Что-нибудь чистое осталось в рюкзаке?
- Ага, - Митька начал копаться в своих вещах, стараясь отогнать неприятное чувство, вызванное картиной.
- Ты вроде как засмущался? - угадал его состояние учитель.- Что, картина не понравилась?
Он говорил из ванной, оттуда слышался шум воды.
- Ну почему... - откликнулся Митька.
- Я же видел. Ты аж покраснел, как барышня. Вот уж не думал, что ты такой ханжа! А как же в Эрмитаже целая коллекция скульптуры? Как же древние греки и римляне? Они умели видеть и ценить красоту не только женского, но и мужского тела. Все, что естественно, - все прекрасно.
Максимыч вышел из ванной.
- Ну, ванна готова. Белье нашел?
- Ага.
Митька держал в руках майку и трусы.
- Вот и хорошо. Полотенце и халат я тебе принесу. Ну, дуй мыться! Я пока стол организую.
Глава двадцать третья РАЗЛОМ
Митька вошел в ванную. Густая шапка пены благоухала какими-то удивительными запахами.
Скинув грязные шмотки, он сунул их в мешок и погрузился в восхитительно горячую воду.
Господи, какое это счастье - горячая вода! Особенно после трех походных недель! Митька блаженствовал, чувствуя, как из кухни плывет запах жарящегося мяса.
Это после тушонки. Да и то в весьма ограниченном количестве...
"Нет, все-таки Максимыч относится ко мне, как к сыну! Вон как ухаживает. Так только мама умеет. Здорово, что он у меня есть! И что я из-за этой картины дурацкой напрягся? Подумаешь, задница голая... а если бы тетка голая была нарисована? Я бы не удивился, так ведь? Что же получается: теток рисовать можно, а мужиков нельзя? И вправду это ханжество какое-то..."
Его мысли оборвал баритон учителя.
- Ну, как ты?
Максимыч вошел с большим банным полотенцем и халатом.
- Вот, наденешь халат.
- Да ну... - попытался было отказаться Митя.
- Никаких "ну". Чтобы после ванной, весь чистый и пушистый, ты залез в грязные, вонючие джинсы и футболку? Не позволю! Домой пойдешь, тогда и наденешь. Я вымоюсь и тоже халат надену, чтобы ты не смущался. Годится?
- Годится, - улыбнулся Митя.
- Вставай, я тебе спину потру. И не спорь! У тебя руки хоть и длинные, но всю грязь со спины не соскребут. Давай мочалку!
Митька послушно протянул губку. Максимыч налил на нее гель, который также источал удивительно вкусный запах.
- Вставай, поворачивайся.
- А чего вставать-то? И так можно! Вот моя спина, - стоя в ванной на четвереньках, возражал Митька.
- Разговорчики! А ну встал! - как бы рассердился учитель. - Вот так! Господи, а грязищи-то!
- Щекотно! - завизжал Митька.
- Терпи! Так, смываем, еще раз намыливаемся. Нам грязнули за столом не нужны... Хорошо! Митя, а ты знаешь, что ты невероятно красив? Что ты сложен, как юный бог! - каким-то особенным, хриплым голосом спросил вдруг Максимыч, и горло его перехватил спазм.
От неожиданности Митька тут же сел в ванную, подняв фонтан брызг.
- Тьфу, дурень! Облил меня всего! Нет, ты определенно дикарь какой-то! Ну тебя к черту! Домывайся сам!
Юрий Максимович вышел. Митька сконфуженно молчал.
"Чего я в самом-то деле? Что он сказал-то такого? Мне и мама говорит, что я хорошо сложен... И что теперь делать? Он же обиделся..."
Митька наскоро помылся, потеряв всякое удовольствие от столь желанной процедуры, тщательно вымыл за собой ослепительно белую ванну, нацепил дурацкий шелковый халат. Черт с ним, посижу часок в халате. Лишь бы он не сердился!
- Юрий Максимович! Я готов! - весело крикнул он.
Максимыч обнаружился в кабинете, где был уже накрыт столик возле дивана. Тарелки, бокалы, нарезанные и красиво уложенные помидоры, огурцы, перцы и зелень. Определялись плошка с маслинами и бутербродики-канапе с икрой. Рядом стояла ваза с фруктами.
У Митьки голова закружилась от голода.
- Теперь я приму ванну и будем ужинать. Съешь бутерброд, а то впадешь в кому, - рассмеялся Максимыч. - Хочешь альбомы посмотреть? Эпоха Возрождения.
- Ага, - уплетая икру, кивнул Митька.
- Только руки вымой!
Слопав еще два бутерброда, сцапав гроздь винограда, Митька решил, что, пожалуй, хватит, а то неприлично... Так можно все стрескать. И вернется Максимыч к пустому столу...
Оленин вышел на кухню.
- Митя? - позвал из ванной учитель. - Давай-ка потри и ты мне спину.
Митя взял намыленную мочалку. Максимыч поднялся, постоял перед мальчиком во весь рост. Словно демонстрируя свои бедра и низ живота. Затем повернулся, присел. Митя тер изо всех сил, стараясь не анализировать события. Ну, встал, ну, голый мужик, и что? Что я, голых мужчин не видел? Мальчишек - да. А мужчин?.. В Эрмитаже-то скульптуры видел? Видел, конечно. Но в жизни все, оказывается, не так... скромно... Что же, Максимычу из-за этого в ванной одетым сидеть? А если бы он был на маме женат, и мы ходили бы с ним в баню, и я бы видел его эти... места каждую неделю. Ну, и что? Ну, и привык бы. Тоже мне, бином Ньютона...
Но все же что-то было не так... "Что? - пытался понять Митя. - Отчего я испытываю чувство неловкости и стыда? Это оттого, что он смотрит так... Изучающе? Да. И оценивающе. Будто проверяет меня на какую-то свою, особую "вшивость". Или на "слабо"..."
- Все, хорош! А то кожу сдерешь! - остановил его Максимыч. - Иди, я через пять минут буду.
Митька вернулся в кабинет и, чтобы не схватить очередной бутерброд, начал листать альбом. Эпоха Возрождения. Мадонны с огромными, головастыми младенцами на коленях... Скульптуры. Вот "Скорчившийся мальчик" Микеланджело.
- Ну-с, вот мы: я и горячее!
Юрий Максимович, также облаченный в шелковый, расшитый драконами халат, внес блюдо, на котором ароматные куски мяса были обложены молодой отварной картошкой, щедро посыпанной укропом.
- Ух ты! - только и смог вымолвить Митька.
Блюдо заняло почетное центральное место. Юрий
Максимович откупорил коньяк, разлил по пузатым бокалам, поднял свой, весело проговорил:
- Ну что, Дмитрий Сергеевич! Поздравляю тебя с завершением похода, в котором ты замечательно справился с должностью финансового директора, в котором ты был примером выдержки, силы духа, стойкости. Ты был мне опорой, моей правой рукой. Ты вел себя, как взрослый мужчина. Давай за тебя!
- И мне коньяк пить? - спросил Митя.
- Конечно! Ты же не на улице и не в дурной компании. Или в дурной? - улыбнулся учитель.
- Вы что?! - выдохнул Митька.
- Ну, до дна!
Максимыч выпил, Митька, зажмурившись, последовал его примеру. Коньяк обжег горло, пищевод, желудок. Митьке показалось, что все его внутренности заполыхали огнем.
- Запей! Теперь закуси икрой! Вот так. Ты что, в первый раз коньяк пьешь?
- Ага, - едва отдышавшись, кивнул Митя. - Я крепкие напитки не люблю. Я пиво люблю.
- Ну да, подсадили вас рекламщики на пиво. Вся молодежь с бутылками. Как партизаны с "лимонками". Тяжелый, между прочим, напиток. На печень давит. Глоток хорошего коньяка куда полезнее. Ешь, ешь. Боже, неужто ты такой голодный? - смеялся Максимыч, глядя, как Митька буквально рвет мясо чуть ли не руками.
- Ой, Юрий Максимыч, правда, ужас, какой голодный! А вы что-то совсем мало едите!
Максимыч не спеша потягивал коньяк.
- Я вообще немного ем. Давай-ка выпьем еще. За твою маму. Она у тебя замечательная, - с легкой, непонятной усмешкой произнес он и плеснул в бокал Мити изрядную порцию коньяка.
- За маму конечно, - согласился Митя, чувствуя, что пьянеет и от непривычно обильной еды, и от непривычно крепкого напитка. - Моя мама вправду очень хорошая, очень! - он так страстно произнес эти слова, что Юрий Максимович рассмеялся:
- Хотелось бы мне, чтобы кто-то так же истово хвалил меня. Ну, прозит!
Они выпили. Митя опять сделал большой глоток, стараясь не отставать от учителя. И потянулся к соку, чтобы скорее запить.
- Так я и о вас так же говорю, - хватая виноград, откликнулся он. - Я маме о вас столько говорю!! Ик, - он неожиданно громко икнул. - Что это я... Ик... Ик...
Юрий Максимович рассмеялся:
- Митька, да ты опьянел совсем!
- Я... Нет, чт-то вы, - чувствуя, что сокрушительно пьян, лепетал Митя.
- Давай-ка в постель! Ляжешь, поспишь. - Голос учителя звучал повелительно и нетерпеливо.
- Нет, чт-то вы! Я домой!
- Я тебя в таком виде никуда не отпущу! Проспишься и поедешь! - не допускающим возражения тоном произнес Максимыч, поднял Митю из-за стола и буквально потащил его в спальню.
- Н-не надо, неудобно, я с-час домой, - слабо отбивался мальчик.
Но едва они добрели до постели, Митя рухнул и заснул.
Он проснулся от ощущения какого-то ужаса... Понял, что обнажен и что рядом с ним лежит кто-то голый. И к еще большему ужасу осознал, что это Юрий Максимович. Его руки шарили по Митькиному телу.
- Что вы делаете? Не надо, - едва прошептал Митя, пытаясь вырваться.
- Тихо, тихо, не рыпайся, - хриплый голос возле уха исходил возбуждением. - Не бойся, это не больно, тебе понравится... Ты мой сладенький мальчик...
Крепкие руки держали Митьку, одна из них, вымазанная каким-то кремом, спустилась вниз...
- Не надо! - заплакал Митька.
Но что-то жесткое, большое уже вонзилось в него, причиняя резкую боль, заставляя выгнуться дугой.
- Не так, согнись, - хрипел в ухо совсем чужой, гадкий, мерзкий мужик, наваливаясь на него всей своей тяжестью, хватая зубами его ухо... - А-а-а, хорошо, как хорошо!.. - хрипело чудовище...
Марина в который раз смотрела на часы. Девять вечера! Она обзвонила всех, чьи телефоны были в записной книжке сына. Все, кто был в походе, вернулись домой еще в пять вечера. Звонить еще раз маме она побоялась. Митька к ней не приезжал. И если сказать, что ее драгоценного внука до сих пор нет дома, она с ума сойдет. Телефон Юрия Максимовича тоже не отвечал. Ребята сказали, что с вокзала они ушли вместе. Да что же это такое?
Марина курила одну сигарету за другой, то набирая "Справку о несчастных случаях" и выслушивая очередной раз: "Об Оленине сведений нет", то усаживаясь изваянием у телефона, ожидая звонка с обреченностью приговоренного к смерти. Вот сейчас позвонят из больницы... Его сбила машина. Господи, только не это! Только бы он был жив и невредим! Только бы был жив! В груди стоял комок, который мешал дышать.
Она все пыталась вздохнуть полной грудью и не могла...
В дверь позвонили. Звонок был таким слабым, тихим, что Марина не сразу услышала его, а услышав, вскинулась, бросилась к двери, на ходу крестясь и повторяя какую-то несвязную молитву.
Митька шагнул в прихожую, и Марина вздохнула, ощутив, что комок исчез: ее мальчик жив! Боже, какое счастье!
- Митька! Как ты напугал меня!
Митя опустился на пол и зарыдал. Он рыдал так горько, так безутешно, как не рыдал даже в детстве. Даже в день смерти отца.
- Митя, Митенька, что с тобой? Что случилось?
Марина упала перед сыном на колени, заглядывая в глаза. Он отворачивался, отталкивал ее и продолжал плакать.
- Где ты был? Тебя избили? Обокрали?
Она разглядывала, ощупывала сына. Он отталкивал ее с каким-то истерическим визгом.
Она никогда не видела его в таком состоянии. Никаких следов побоев, только сильный запах спиртного.
- Ты выпил? Попал в милицию? Митя, да скажи же что-нибудь? Тебя... Тебя там изнасиловали? - пронзила ее страшная догадка.
Митя отчаянно замотал головой:
- Нет! Нет! Нет!
- Да что же с тобой? Я ведь могу помочь тебе!
- Нет, не можешь, - сквозь рыдания едва вымолвил сын. - Я хочу в ванну! Немедленно! Сделай мне ванну!
- Конечно, сейчас! Я тебе воды согрела. Целую кастрюлю кипятка. Сейчас, сейчас!
Марина метнулась на кухню. Еле оторвала от плиты тяжеленную кастрюлю, согнувшись, потащила ее в ванную. Митька даже не взглянул в ее сторону. Он уже не рыдал, а тихо, безнадежно-тоскливо выл, уткнувшись лицом в колени. Как подстреленный зверек, подумала Марина.
В ванной зашумела вода.
- Сыночек, иди, ванна готова. Иди, маленький!
Митя поднялся, прошел мимо нее, закрыл дверь.
- Там белье я тебе положила и полотенце висит. Сейчас ужин разогрею, - через дверь проговорила Марина. Митя не ответил.
Марина бросилась звонить. Трубку наконец сняли.
- Юрий Максимович?
- Да, я вас слушаю.
- Это Оленина.
- Добрый вечер, Марина Борисовна.
- Извините, что беспокою... У меня с Митей беда.
- А что с ним? - Голос напрягся.
- Вы давно дома?
- С пяти часов.
- Я вам звонила...
- Я спал. Телефон был отключен. Так что с Митей?
- Он только что пришел. Совершенно не в себе. Рыдает...
- А что он говорит? - Еще больше насторожился голос.
- Да в том-то и дело, что ничего не говорйт! - отчаянно закричала Марина. - От него пахнет спиртным, и с ним случилось что-то ужасное, я же чувствую!
- Ерунда, - тут же успокоилась трубка. - Он устал после похода. Выпил с кем-то. Наверное, поругался. Может, девочку не поделили... Не обращайте внимания, - промурлыкал Юрий Максимович модуляциями сытого, довольного кота. - Дайте ему валерьянки, сами выпейте коньяку. Завтра все будет нормально. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, - растерянно ответила Марина, никак не ожидавшая такого равнодушия со стороны классного руководителя, друга и наставника Мити.
Митя сидел в ванне, дрожа от омерзения и страха.
Вспоминая, как напялил на себя одежду, бросился вон из квартиры. И услышал вслед холодный, безжалостный голос:
- Если хоть слово скажешь матери, вылетишь из школы в один момент. И никуда не поступишь, я тебе обещаю. Пойдешь в армию, я это устрою. И у матери твоей будут очень крупные неприятности, оч-чень крупные. Ты еще даже не знаешь какие. А если не будешь дураком, все будет нормально. Это я тоже обещаю.
...Жизнь разломилась надвое. Все светлое, хорошее осталось там, позади.
Глава двадцать четвертая ЛИТЕРАТУРНЫЙ НЕГР
Александр Борисович, сидя в служебном автомобиле, двигался в направлении Садового кольца. А именно к Сухаревскому переулку, где проживал гражданин Бондаренко Борис Борисович.
Саша решил навестить работника пера, служителя муз и поклонника прекрасных дам (во всяком случае, как минимум одной из них) по месту прописки, поскольку гражданин Бондаренко оказался на больничном, что затрудняло его визит в прокуратуру.
"Острое респираторное заболевание - это очень заразно!" - сообщил Турецкому по телефону сердечный друг Веры Павловны Новгородской.
Ладно, зараза к заразе не пристает, решил Турецкий и направил стопы в Сухаревский переулок.
Дверь коммунальной квартиры открыл довольно высокий мужчина арийской наружности в тренировочном костюме. Мой ровесник или чуть моложе, прикинул Турецкий.
Горло демонстративно замотано шарфом. Это чтобы мне стыдно стало. А мне не стыдно.
- Врача вызывали?
- Нет, - удивленно просипел Бондаренко действительно простуженным голосом.
- Правильно, я и не врач.
Он протянул служебное удостоверение.
- Здрас-сте, прошу! - Бондаренко сделал широкий жест, с любопытством разглядывая Александра. - Я, признаться, не думал, что вы приедете.
- Что ж так?
- Ну... Не царское это дело...
Прямо как Грязнов, когда хочет съязвить, мысленно улыбнулся Саша.
- У меня, знаете ли, девиз: "Надо быть проще, и люди к тебе потянутся".
- Понятно, понятно. Сначала к вам потянутся, потом, значит, на Колыму, - тут же отбил мяч Бондаренко. - Прошу, вот моя берлога.
Берлога представляла собой большущую, метров тридцать комнату, довольно замысловато разделенную на зоны проживания.
Так, длинный платяной шкаф стоял лицом к входной двери, образуя некий коридор. Миновав его, Александр попал в гостиную, одна из стен которой была образована тем же шкафом, обитым изнутри темнобордовым гобеленом, другая - диваном, подпирающим гобеленовую же перегородку. Внутри гостиной стояли уютный круглый стол под оранжевым абажуром, вполне современный телевизор и видеомагнитофон на одноногом столике-вертушке. Два кресла и низенький журнальный столик расположились возле внутренней, гобеленовой стены шкафа. Там же - музыкальный центр. В другом углу, возле окна - старинный буфетик-горка. В общем, государство в государстве. Правая часть комнаты, которая начиналась коридором, была перегорожена далее высоким стеллажом, уставленным горшками с вьющимися растениями. Сквозь живую изгородь просматривался кабинет, а именно, стол с компьютером, настольная лампа, книжные полки, столик с факсом и ксероксом. Полный набор необходимого и достаточного.
- Там, в левом углу у меня спальня, - сообщил Бондаренко. - Можете посмотреть.
Александр прошел между разделительной, как в медицинских боксах, стеной и стеллажом с цветами. Действительно, в левом углу располагалась широкая тахта, покрытая ковром. На ковре - множество разноцветных подушек. Над тахтой - развешанные по стенам литографии, изображающие весьма фривольные сцены из восточной жизни. Маленькие светильники, вмонтированные в стену, освещали эту часть комнаты ровным приглушенным светом.
- Нравится? - явно гордясь своим жилищем, спросил Бондаренко.
- Да, очень функционально. И уютно.