- Нужен мне меч, какие в твоих родимых краях делают, а мне в здешних - не хотят и более того не умеют. Чтобы прямой клинок был мне по грудь, а рукоять длиной в обе моих ладони, ни больше, ни меньше. И яблоко на конце рукояти - такого же веса, как сам клинок. И чтобы не ржавел он, не тупился и лёгок был в моих руках, точно дуновение ветра.
- Зачем тебе это? - спрашивает Бран. - Ты ведь не воин.
О том, что не отковать ему такое оружие, кузнец даже не заикнулся. Ведал заранее, что сумеет.
- Да, - говорит она. - Я не солдат, а лекарь. Но такой, что не от одних хворей лечит, а от самой жизни.
- Быть того не может, - говорит Брендан.
- Уж как-нибудь поверь, - смеётся девица. - Так сделаешь? Сколько скажешь - столько и заплачу. Что решишь - то и дам тебе.
- Уговор, - Бран ей отвечает. - Только не насчёт этого клинка, но насчёт второго, если он тебе занадобится. Пока-то одним золотом или серебром с тебя возьму - знаю, что этого звону ты припасла ровно столько, сколько потребуется.
И по рукам ударили.
Вот минует месяц - нет меча. А девица всё ходит к мастеру, мастерово дитя обихаживает. Ладный сынок у кузнеца растёт. Весёлый, смышленый да здоровенький. Проходит другой - опять дело не сладилось. Говорит она:
- Чего недостает тебе, кузнец? Железо имеется, огонь в печи жаркий, молот тяжел, наковальня широка, руки твои сильны.
- Три вещи нужны, чтобы отковать такой меч, какой ты хочешь, - говорит Брендан. - Три священных влаги: материнское молоко, отцово семя и кровь будущего владельца, чтобы все их в один узел связать. - Кровь я тебе дам. Что до семени твоего - не стоит и спрашивать. Но молоко - как его взять у мёртвой и похороненной?
- Когда кормила Альбе других наших детей в Счастливых Землях, - отвечает кузнец, - изобильна была она молоком, вот и отлил я сущую малость в серебряную флягу. Не прогоркло оно за время скитаний и не свернулось, а до сей поры оставалось свежим. Уж о нём-то не беспокойся. Но за это всё будешь передо мной в долгу вдвое большем.
Надрезала девица себе кровяную жилу над сосудом, влил в него Брендан молоко из серебряной фляги и прочее, что положено, сотворил. И в первый расплав добавил.
Долго после того работал Бран, но отковал меч такой, как надо, и вручил девице. А потом говорит:
- Сделать тебе ещё и ножны к нему?
- Не стоит, - отвечает она. - Таким мечам не из кожи и дерева, из живой плоти ножны творят.
Завернула клинок в свою накидку и унесла.
С той поры славен сделался Бран: добрые оружейники везде в почёте. И богат, и уважаем: слово к слову, монета к монете прибавлялись. Сын тоже был ему в радость - любую речь прямо с губ схватывал, любое тонкое ремесло прямо в руки ему шло. И учителя его добрые учили, но более сам Бран, что не только в железном деле понимал, но и цветные камни умел верно поставить, и на арфе сыграть, и слагать новые, и петь древние сказания, в которых излагал и предсказывал судьбы людские.
Вот ещё через двадцать лет снова приходит к нему та женщина: не состарилась вовсе, но расцвела необычайно и одета сплошь в меха и парчу.
- Нужен мне другой клинок, - говорит Брану. - Теперь я знатная дама, да такая, что не только женщины, но и сильные мужи ходят под моей рукой. И на поединках приходится по временам сражаться - честь свою защищать. Хочу спату о четырёх гранях и в два моих пальца шириной, стройную и гибкую, как молодой древесный ствол, смертоносную, будто жало, и чтобы чашка у рукояти вмещала семь унций красного вина. А молоко для колдовства у меня в грудях своё.
- Скую я тебе такой меч, - говорит кузнец. - Только не забыла ли ты давешний уговор?
- Помню, - отвечает женщина. - Работа моя - заставлять других платить их долги вплоть до наипоследнего, так как же я сама свои позабуду? А вот что тебе надобно за прошлое и за будущее - говори немедля.
И снова говорит ей Бран:
- Ножны для меча у тебя свои найдутся или опять взаймы возьмёшь?
- Свои собственные, - отвечает.
Сбросила тут же, у широкой наковальни, свой драгоценный наряд, легла на неё навзничь и приняла живой Бранов клинок в свои ножны.
С тех пор стали они с Браном жить как муж и жена. Двоих прекрасных сынов порознь холить.
А меч тот, говорят, и доныне куётся…"
- Гали, - спрашивает Барбе. - Это ведь я про нас всех сочинил. Отец потом перебрался поближе к матушке - вот сюда. Вместе с домом из копчёных шкур.
- М-м.
- Барбе, - спрашивает Орихалхо вместо неё. - Но ведь и верно есть такая новелла в сборнике сказаний. Только там и про третий клинок говорилось - толщиной в палец.
- А стальной палец ещё и спрятан в щегольскую тросточку? Верно. Это предсказание, так я думаю. Для матери, для меня, может статься, и для самого короля Все-Вертдомского. Постой, да ты совсем спишь. Слышала, наверное, что самые лучшие легенды простирают себя в будущее?
Авантюра шестая
Галина открыла глаза и потянулась с чувством, что поясницу, то знобкое местечко, в котором вроде бы поселяется прострел, отняло напрочь. Лет с пятнадцати она, едва ли не потихоньку от себя, утягивала спину шерстяным шарфиком, чтобы под одеялом не просквозило. А тут словно пол-литра анестезии в задницу вкололи.
- Вот тебе и природа, - пробормотала она. - Так-то жить в палатке туристом. Костёр надо было разжечь. На прогретой земле, ага.
Однако стоило девушке выбраться на волю из полога, как все неприятности исчезли. Вместе с моими мужчинами, добавила она про себя. Ну, Барбе смылся по-английски, тихо и со всем имуществом - ни одеял, ни лошади, ни шляпы, ни одной из перемётных сумок. В Ромалин поскакал, наверное. Любопытно, что там за дела у него - впрочем, не так чтобы очень. Орихалко возился, седлал Сардера и Мартико, перекладывал и вьючил их с Галиной имущество, снятое певцом с Данки вместе с кожаным футляром. Помахал ей рукой:
- Завтрак и тёплая вода для сэнии готовы. Их дамские величества уже почти собрались в путь и нас торопят.
"Удивительно было бы, чтоб не торопили, - подумала она. - Эта юная королева какая-то взбалмошная, право. Для того к кузнецу в гости заскочила, чтобы переночевать, неведомой мне экзотикой полюбоваться - или у ней со старшей королевой отношения несколько напряжённые? Следит и ревнует, например?"
Галина второпях ополоснулась (без чистюли Барби можно было не усердствовать), проглотила овсянку с… со свёкольными хрустиками, кажется, и стала переодеваться из ночного. Орри заранее выложил наружу то, что купил ей совсем недавно: просторные штаны из карего драдедама, посаженные на высокий корсаж, жакет из бежевой лайки с "пробивной" вышивкой и под ним, распахнутым, - тончайшая блуза из шёлкового батиста. В самый раз для акторши, гальярши, ну кого она там намерена изобразить. Вот разве что кинжал за пазухой выбивается из стиля. И к холке особо наклоняться не даёт - конец плоских ножен заткнут за пояс, не дай Бог что с ними случится, думала Галина, типа распахнутся - будет со мной то же, что с тем спартанским мальчишкой. Ну, который лисёнка украл.
Вообще-то кто и как их с Орри подставил (ну, представил, если вежливей), а про Барбе ни слова? Как - тоже, наверное, с голубиной почтой. Кто - вопрос поинтересней. Если монахи и монахини…
- Орихалхо, в Верте церковь отделена от государства?
Он поднял лицо от конской подпруги, удивился:
- Почему сэнья спрашивает?
- Могут клирики говорить о своих делах, не посвящая в них местную полицию и государство? Понимаешь?
- Конечно. Ты про что?
- Юная королева знает про двух певцов похуже качеством, но не про Барбе. А ведь он был нашим заводилой. Тот, кто дал нам рекламу, оставил его в стороне.
Он ведь в разных стенах побывал, сообразила она. Не только у клириков. Вот ведь…!
И тотчас же сама сообразила, что к чему.
- Орри, мы втроём выступили только в одном месте. И то дуэт был не наш с тобой.
"Певческий, я разумею".
- Ты хороший следователь, - отметил он равнодушно. - Прибавь ещё, что бельгардинки между собой дружат и тесно общаются. Но также не прочь связаться с другими сообществами. Менее сильными.
- Он - такой связной? Орри…
- Не знаю. Нам пора.
Сел в седло и подвёл ей Сардера.
Королевский поезд растянулся по узкой дороге, идущей среди богатых нив и пажитей. Впереди ехала старшая из королев на могучем жеребце: мужское седло, казакин, шаровары, сапоги, изящные руки - в охотничьих перчатках с крагами. Несмотря на грубую оболочку, Марион-Эстрелья выглядела на диво холёной, будто не размахивала недавно молотом в чумазой кузне. Сразу за ней - королева молодая, с правого плеча - рутенский любезник, с левого (большая честь) - девица-рутенка. Галина удивлялась тому, что для неё самой иноземство обозначало некое повышение в статусе, для Михаила - понижение. Нарядный молодец в дорогом кармазинном джерке, с холёной бородкой и, по мнению Галины, очень свойский в обращении играл при дворе роль чуть ли не шута, но никак не умел сам того заметить.
Сама же Зигрит болтала так неистощимо, будто вот прямо накануне вырвалась с необитаемого острова. Где занималась по преимуществу скотоводством и агрикультурой.
- Тебе, Гали, хорошо гарцевать и конь у тебя первоклассный. А мне незадача - не сметь на жеребце ноги раздвигать: ношу берегу пуще себя самой. А ведь в нашем сестринстве главная была моя забота - кровных лошадей заезживать на продажу и для матери-аббатисы, самой Бельгарды. Вон, видишь, поля какие? Это бельгардов, немногим хуже, чем у моих сестёр. Поливные, на сено, там внизу канавки прокопаны. Кони у них даже лучше наших, вот за племенными быками и тёлками молочной породы посылают к нам. Редко к ассизцам: ассизцы - орден созерцательный и врачевательный, им не то что скот, им даже пахучие травки не очень удаются. Для лекарских нужд берут у нас.
- Ваше величество по-прежнему считает себя монашкой?
- Плюнь и разотри, Галья. Я Зигрит, Зигри, только, пожалуйста, в хоромах от такого воздержись. Неверно поймут. А насчёт вопроса - да кто я ещё? Муж годен для приплода и для изящных бесед. Остальные - только чтобы языком меня тиранить. Вот Михаил только и болтает, что о своём Рутене - да такое чувство, что они себе корм с другой планеты завозят. Ага, с Марса.
Михаил только отмахнулся от реплики:
- Высокая госпожа, у богатых стран нет для того места. А бедные только тем и живы. Продают по всему миру.
- Не понимаю. У вас что - целые государства крестьян и монахов? Ты мне хвалил города, древние и новые. И битв у вас, наверное, не бывает? Потому что странам-житницам легко взять в оборот страны-города. Скажут так: "если вы попробуете захватить наши поля и скот огненной силой, то не будет ни полей, ни скота, ни даже ягод и дикого зверя, и вам всем настанет голодная смерть".
- Это не так, Зигрит, - вежливо ввернула Галина.
- Знаю, что не так. Но отчего же не пофантазировать?
Королева была явно умнее своих разговоров. И в глубине души пристойнее: проблемы случки, течки, охоты, вязки, выжеребки и опороса обсуждала без купюр, но короля Кьярта, после одной-единственной колкости в его адрес, не трогала. И со своим личным фатом держалась без кокетства.
- Госпожа, я ведь тоже чужачка. Два года здесь, немало хлебнула..
- Да, батюшка твой, - кивнула королева. - Жаль его.
- И всё-таки по сравнению с моей родиной - мир тут у вас и благодать. Будто никаких больших противостояний и не знаете. А кроме вот тебя - об одной войне разговоры в тех же аббатствах.
Зигрит улыбнулась:
- Орихалко не говорил тебе?
Обернулась, повторила:
- Орри, ведь оружие - твоя любимая тема. Тогда в Готии… Ладно, я ведь помню все твои байки. Том, что великая пагуба дарит людям и самое прекрасное, что только есть у них: скакунов, оружие и того, кто вечно тебя испытывает. Гали, я для тебя, если не по имени, просто "госпожа", потому что мы обе жёны. Пускай мужчины нас титулуют по-всякому. Есть некие правила, но от их нарушения небо не обвалится.
- Госпожа королева помнит верно. Главная ценность войны - противник и соперник, - подтвердил Орихалхо.
- А сражений тут было не счесть, - продолжила Зигрит. - Еще до Морской Войны, где, по счастью, мало кого убили, в Готии свергали королей и Супрему, герцог Олаф Соколиный Камень сражался за овладение престолом, святой Йоханне и скондцам также судьба была сгореть в своей-чужой войне.
- Вот отчего вы укрепляете свои столицы, высокая госпожа, - вмешался Михаил. - Хорошо бы и сверху, знаешь, ли. А то будет как с теми двойными башнями в Новом Йорке.
Губы Зигрит стянулись в тугой узелок:
- Русский, дразнись, да в меру.
Хлопнула своего коня ладонью по шее, обогнала, вырвалась вперёд. Сардер за нею, копыто к копыту. Далеко позади загрохотала по булыжнику свита, послышалась ругань королевы Эсте.
Здесь дорога расширилась, стала почти прямой, по обеим сторонам начались сады, чистые, с аккуратно побеленными стволами. Вишнёвые деревья стояли порожние, яблоневые и грушевые - сплошь в подпорках.
- Тоже церковные? - спросила Галина.
- Нет, горожан. Поглубже и вообще парки начнутся с усадьбами. Даже возле вробуржской отвесной скалы таких развелось во множестве. Стены-то хуже обручального колечка давят.
На руке у неё самой ничего похожего не наблюдалось - разве что небольшой ободок светлого золота с крупной жемчужиной неправильной формы.
Дальше пошли выстриженные до самой земли газоны, низкие округлые бордюры, аллеи, что сплетали ветви подобием арки. Вдали от проезжей дороги высились коренастые домики и дома - в два-три этажа, не более.
И вдруг они увидели стену.
Она в самом деле казалась неуместной - дань прошлому, из которого прорастали гордые готические шпили. Впрочем, ассоциации с готикой снова были данью, которую Галина платила своим Средним Векам. В тяжёлом обводе из камня покоилась роща гигантских кипарисов, резное чудо, дерзкий и весёлый вызов небесам и земному тяготению.
- Орри, ты ведь про одни ворота говорил, - прошептала Галина сквозь ветер. Сзади её, тем не менее, услышали и поправили:
- Не одни, а шесть. И все имеют тайный смысл, что много позже обратился в рукотворные вершины.
- Ой, Орихалхо, ты говоришь куда поэтичнее прежнего, - рассмеялась Зигрит. - Что с тобой сделалось - любовь нашла?
А так как он не ответил, но, наоборот, погрузился в молчание, Зигрит пояснила:
- Эти высотки - особая статья. Знакомцы Михаила привезли собой листы с рисунками, а кое-что набросали прямо у нас. В Рутене насаживают готовые этажи на огромный стальной штырь. Или прямо на нём собирают, поднимаясь по ним, как по лестнице. Это неудачное решение, но если металл оживлять и не брать в расчёт летунов, получится очень крепко.
- В кого не верят, тот верит в вас сам, - пробурчал русский.
- Но мало того, - невозмутимо продолжала Зигрит. - Рутенцы придают своим домам то же строение, что природа - жуку. У него мышцы приделаны в панцирю вместо скелета. Если сначала устроить коробку из монолита каменной пыли…
- Цемент в форме, вот именно… - снова прилез Михаил.
- …вместе с опорной стеной и перекрытиями, а потом прицепить к ней всё остальное, будет прочно.
Это было всеобъемлющее объяснение, но оно не объясняло красоты.
Когда малый королевский кортеж остановился у Южных Ворот и после недолгих переговоров проник внутрь - никаких кликов и фанфар! - башни исчезли. Остались узкие, вонючие улочки - на ту же пару лошадиных задниц, что и обычная дорога, но потемнее и поуже в плечах. "Слава Господу, хоть не нависает ничего сверху, - подумала Галина. - Дышать не препятствует".
Кавалькада прошла по окраинам и оказалась на площади. Нет, то была явно центральная улица: предыдущие закоулки, по-видимому, ставили целью запутать неприятеля и поставить его под удар помойных ваз и горшков с цветами. Здесь были дома повыше, на удивление Галины - с небольшими палисадниками, засеянными травой, - будто продолжение входного коврика.
- Посольства, - объясняла королева. - Купеческие и монастырские подворья. Тут и остатки недобитой Супремы свили своё гнездо: мой Кьяр их недолюбливает, но терпит.
- Дознаватели они, как и прежде первоклассные, эти широкополые. Безумные шляпники, - не очень понятно съязвил Михаил.
- И вообще под иным стягом выступают, - отрезала Зигрит: снова чуть серьёзнее, чем показалось Галине уместным. Роли, наверное, такие них с чичисбеем - одному устраивать рискованные подколки, другой - учиться понимать верно и отвечать правильно.
Так беседуя, кортеж неторопливо двигался через столицу. Народ, которого становилось на улицах всё больше, охотно раздвигался, кое-кто приветственно махал рукой или платком. Стражники и Орихалхо держались чуть настороженно, старшая королева давно исчезла из глаз - растворилась в массе. Постепенно Галину оттеснили и от Зигрит, Михаил же давно выскочил вперёд. "Не повод для огорчения", - сказала себе Галина.
Всё это также казалось ей непривычным. На родине во все времена владыки внушали куда больший пиетет и вовсю пользовались тем благоговейным страхом, который внушали подданным. И охранять их приходилось в полном соответствии с этими чувствами. "Никак не цивилизуюсь на здешний манер, - подумала Галина. - Или не одичаю".
Здешние проспекты, вначале темноватые, постепенно стали светлеть, будто впереди был источник сияния.
- Шесть улиц, идущих от ворот к сердцу города - шесть лучей, - неожиданно проговорил Орихалко.
Тут все они вышли на истинную площадь. Она была широка и представляла собой невысокую платформу с пологими ступенями. Из плато рвались кверху резные водопады светлого камня, вздымая на мощной струе унизанные гроздьями лозы, плоды гранатов и яблок, когтистых грифонов с распростертыми крыльями, смеющегося дракона, лики в ореолах, фигуры людей, сплетенных в любовном соитии.
Но это были не шпили зданий. Это были - сами здания, сплошь покрытые глубокой резьбой. Если то было нездешнее искусство, то вовсе не современное: древнее, как пагода Шведагон или… Галина судорожно искала сравнений… да. Боро-Будур. Индийские пагоды, на изображения которых она любовалась в путевых дневниках.
- Приехали. Нравится? - спокойно произнесла молодая королева, оборачиваясь в седле.
- Тут ты…вы… все живут?
- Да не волнуйся, Гали. Только в нижнем ярусе и то во время паломничеств. Выше у нас сокровищницы, библиотеки, хранилища картин и прочих редкостей. Кьяр, видишь ли, хочет, чтобы наша третья очередь получилась красивой. Вот и послал меня налюбоваться по самую маковку, чтобы внутри отпечаталось.
Подбежали прислужники, взяли коней за повод, повели по широкой и пологой аппарели. Затем помогли всадникам и всадницам сойти наземь. Распорядители указывали, где кому разместиться, - вроде бы не одних Галину и Орри подхватило по дороге шествие.
Внутри нижнего этажа мигом сделался шум.