- Вовсе нет. Оно в том, что ты принимаешь последствия своих поступков. Когда кончается время учения, ты больше не труп в руках обмывальщика, но своевольно мыслящая особь. Но к тому же ты клятвенный член братства. Общности, в которой все связаны с тобой незримыми путами и ты также связан с ними. Ты можешь отойти - но возвращение неизбежно. Причём на условиях, которые предписаны отщепенцу заранее.
- Сурово.
- Всегда можно решиться и бесповоротно стать изгоем. Уйти с континента или архипелага на свой собственный малый островок. Вот, впал я, как ручей в реку, в некую философичность.
- Тогда мы с Орихалхо тебя навещать будем на этом многоводном островке. Обещаю.
- Взаимно, - улыбнулся Барбе.
Как ни удивительно, эта беседа позволила обоим изменить нечто внутри себя, как бы вытолкнуть наружу - причём кардинально. И с той поры выздоровление словно переступило некий порог - обрушилось на них буквально шквалом. Не прошло буквально и дня, как Барбе "отпустило", и к мышцам вмиг вернулась прежняя гибкость, к осанке - стройность. Рубцы на спине Галины уже не прощупывались, хотя слегка почёсывались и саднили. До пятен на талии она по-прежнему стеснялась дотрагиваться. А зеркал в палате и даже в коридоре госпиталя не было: орденские братья отнюдь не поощряли тщеславия.
"Будь мой кинжальчик стальным и полированным - можно было бы в него поглядеться уголком глаза. Но к чему? Лишь красоту лица проявит", - смеялась про себя Галина. Она никогда не считала себя особо привлекательной: таких девушек, бледненьких, русоволосых и сероглазых, приходится сотня на дюжину.
Как только засобирался на волю Барбе, и ей самой захотелось дохнуть свежего воздуха не через фортку. (Не буквально: вентиляция в палате была чисто дверного типа.) Как оказалось, заточила она себя почти что добровольно: больница находилась на первом этаже и уж во внутренний дворик между корпусами всегда было можно выползти.
А теперь там теснились и перекликались всадники: все молодые, чисто наряженные и очень мало похожие на клириков. Скорее на смуглых и белозубых морян-полукровок.
Её будущая свита. Или конвой.
- Как скоро меня отправят? - спросила Галина у Орри. - Ведь ты в курсе всего, правда?
- Да как решишь, думаю, так сразу.
- Завтра утром. Пойдёт?
"Мы с Барбе только и оглядываемся друг на друга, играем в деликатность. И никто из обоих не решается переступить порог. Сделать первый шаг в сторону. Да и братья Езу тоже".
Ещё до восхода солнца они с Барбе сдёрнули с подушек и матрасов тряпьё, бросили в два отдельных мешка и скатали матрасы в валик. Езуит довольно-таки сухо попрощался и ушёл, унося с собой мешки. Галина была бы рада чуть всплакнуть, но тут явилась Орихалхо с ворохом одежды, бросила на полупустую кровать и начала раскладывать перед глазами подруги.
Не женское, но и не мужское. Юфтевые полусапожки на невысоком каблуке. Суконные шаровары на двойном кручёном гайтане, приталенный казакин с пышным рукавом, рубаха с оборками по вороту - всё различных оттенков бурого, прошито для красы и прочности серебряной нитью. Вместо бандье и келота - нечто типа рутенского бодииз эластичной шёлковой пряжи и очень мягкий хлопковый пояс с чем-то вроде липучки-"репейника" сбоку. Снова, небось, чужие технологии.
- Вот этих штуковин, - Орри указала на пояс, - пошита ровно дюжина. На Западе живут от недели к неделе, в Сконде одна декада сменяется другой декадой. Не сбейся со счёту: менять подкладки под талью нужно каждый день, потом снова по кругу, и они будут очень жирные от мазей. Не настираешься, если брать поодиночке. Саму талью можно проводить хоть в тёплой воде без мыла, хоть в ледяной. О прочем можешь пока не заботиться.
Галина не без удовольствия нарядилась, пригладила себя обеими руками по бёдрам:
- Ну и как: мне к лицу?
- Такое всем личит и всем по фигуре, кроме горбунов, не беспокойся.
Да уж, и пофлиртовать с подругой не удастся, подумала Галина. Потом фыркнула, догадавшись:
- А кушак для басселарда почему не выложила?
Тогда Орри молча приняла в руку протянутый ей нефритовый кинжал в ножнах, подвесила к широкому поясу из коричневой замши, что появился будто ниоткуда, и застегнула его вокруг талии рутенки.
Почти что обручение.
И, ну разумеется, Галине уже подседлали Сардера, который - тоже разумеется - находился в добром здравии, не подхватил ни сапа, ни мыта, ни зарубок с засечками. И в предельно хорошем настроении, потому что слегка застоялся.
В седло Галина взошла сама, хоть и напряглась с отвычки. Удобная вещь: приятно гладкое, с широко расставленными крыльями и длинными полками. Стремена плоские. Задняя лука высокая, будто спинка кресла: явный знак того, что спать по большей части придётся не спускаясь наземь. Перемётные короба: или их подновили, или вообще Орри прикупила новые, щегольские. На лошадей в Верте явно не жалели никаких денег. Как и на оружие: за время относительного безделья к наряду Орихалхо прибавились разъёмные бусы с крупными шариками из воронёной стали, напоминающие патагонскую болу. Сабля за то же весьма короткое время выросла раза в полтора, привешенный к седлу Марто саадак составлял прекрасную пару из налучья и колчана, расшитых дорогим бисером и позолоченными бляшками, а уж что там пряталось за пазухой, меж грубой парусиной и нежной плотью, можно было лишь догадываться.
Ехали по Ромалину они в середине отряда: для почёта или ради осторожности.
- Орри, а где Данка?
- Вон, на ней Тхеадатхи гарцует.
- Я думала, Барбе её себе возьмёт.
- С какой стати? Это наша кобыла, а клирикам имущество иметь запрещено.
За стенами во всей полноте развернулась здешняя золотая осень: ярко цветущие астрами газоны, вечнозелёные шары, конусы и бордюры регулярных парков, светлые пряди в тусклой шевелюре берёз, привольные солнечные шатры клёнов и лип, сквозь которые глядела безумная лазурь неба, кованая бронза дубов. Листва на яблонях и грушах казалась скрученной - вся её сила ушла в плод, а несобранные плоды устилали почву под корнями. Отряд звонко цокал доброй сотней подкованных копыт по хорошо убитой грунтовой дороге. Орихалхо, едущая по левую руку Галины, заметила:
- Под конец лета мало дождей было и много жары. Эта осень - скороспелка.
Как поняла Галина, отряд следовал по намеченному ими обеими пути: обогнуть Вертдом с юга, пройдя по франзонскому побережью, и затем пересечь границу со Скондом.
- Орри, а тебе в этом Сконде быть приходилось?
- Сконд - не "этот", а добрая половина нашего Верта. Да, бывала однажды. Там зима отчего-то мягче, многоснежнее нашей и лето не такое душное: ветра такие веют или тёплое подводное течение огибает берега. Но, может статься, и горный заслон в том повинен.
- А прочее там похоже? Отец покойный говорил, там исламисты хозяйничают.
- Не знаю такого слова. Что у иных по нескольку женщин в доме, а иные держат двух или трёх мужей - так это верно. Один рутенский муслим находил сходство с вашими Пакистаном и Тибетом. В первом полигиния, во втором полиандрия, потому что уплатить выкуп за женщину очень дорого. Так же дорого, как вырастить в высоких и диких горах. Вот и скидываются мужчины на круг… А в Сконде всё это встречается сразу.
- Здорово. Как они ещё до сих пор не переплелись и не запутались?
- Так это не под одной и той же кровлей, глупая. Братьев или сестёр брать запрещено. дна и та же дама не может состоять в двух видах союзов: или у тебя муж один и жёны-посестры, или несколько мужчин тебя одну обихаживают. А то и вообще голова об голову сожительствуют. Если бы не не было границ меж запретным и дозволенным, весь Сконд быстренько сделался бы одной большой семьёй.
- Под одним большим-пребольшим хиджабом, - повернулся к ним один из передовых всадников. - Простите, мэса Орихалхо, что так пошутил.
- Небольшое дело, Армени. В самом деле, там все почти женщины ходят в таких покрывалах с ног до головы - только узенькая щёлка для глаз осталась от человека. Или длинное цельное, или из двух частей: просторная юбка и наголовник до талии. Чтобы дышалось легче. Непросватанные девицы норовят на себя набросить что посветлее и понарядней, старухи предпочитают потемнее и подороже, а охраняемые жёны - какой-нибудь портновский изыск. Только и разницы.
- А и жуть от такого берёт, - согласился Армени. - Сгрудятся вокруг тебя, чужака, упрутся прямо в грудь своими наглыми свинцовыми гляделками. И ещё переговариваются - непонятно так.
- Не по-русски… не по-вертдомски, что ли? - спросила Галина.
- Общий язык у них только для мужчин. А жёнок учат древнему наречию. Очень трудное: кажется, у каждого слова и корня по сотне значений, и выдрать нужное из словесного теста вовсе невозможно. Мой приятель был вторым супругом одной такой, пока не развёлся. И не хотел, говорит, - так попросили вежливо. В смысле - дать талак: со стилетом в лилейной ручке.
- Вот как, - заинтересованно спросила Орри. - Красивая, наверно, женщина была?
- Так вот оттого и погорел мой приятель - хвастался больно громко. Волосы цвета червонца, глаза что грозовое небо и ещё цвет меняют под настроение, белая кожа, стройный стан, тугие грудки, пышные бёдра… Весь компот при ней. А тамошние жёнки нескромной болтовни не любят.
- Похоже, тебе, болтунишка, не добыть себе скондской подруги - ни одной, ни половинки, - трунили над ним в рядах.
- Ничего-ничего. Вот приеду - к дочери самой Энунны под бочок подберусь. Они взору как есть открытые.
Народ сразу и неловко затих.
- Гали, - спокойно пояснила Орихалхо, - дочери богини Энунны - это сакердотессы, священные куртизанки. Они становятся на перекрёстке с открытыми лицами и в богатых нарядах, которые скрывают тело и подчёркивают телесные формы. Они уходят с мужчиной за немалую плату и за плату же обучают прочих женщин искусству соития и верного зачатия. Но никто не смеет говорить им дерзости. Даже самые истые и правоверные мухаммадийя вынуждены их терпеть. Считается, что почитательницы Великой Матери укрощают гнев подземного мира.
- А ты такому тоже веришь?
- У нас море не так сильно колышется, когда горы трясутся, - пожала плечами Орихалко. - То есть, конечно, бывают такие волны, что за один приём смывают половину прибрежья. Мы больше озабочены небом. Знаешь, почему после Книжника Филиппа и его друзей к нам не прилетают рутенские летуны? Небо стало твердью и снизилось.
- Чудеса да и только.
- Но это и неплохо. Меня учили, что такое воздушные снаряды, - ответила морянка. - Торпеды и бомбы с ядовитой начинкой. Вертдом, я так считаю, оберегает себя не одними человеческими руками.
Так беседуя, двигались они от утра к короткому полуденному привалу, а потом к долгой ночёвке, на которой молодые воины соорудили большой костёр и сытный обед, стреножили лошадей и пустили попастись, а для обеих женщин натянули палатку и бросили на траву плотный скондский ковёр из войлока.
Внутри обе женщины неторопливо высвобождаются изо всех одежд, не отрывая взглядов друг от друга.
Предрешено. Запечатано. Начертано в будущей Книге.
"Это уже случилось. Этого еще никогда не случалось. Лучше так - или иначе, когда не было прямых речей и обоюдного согласия, ни поцелуев в губы, ни ласк - ничего не было, кроме острого клинка и близкой смерти?"
Говоря так в уме, Галина подошла совсем близко, протянула руку, резко провела указательным пальцем по животу, по вертикальному шраму, начинающемуся сразу от пупка и пропавшему в курчавой заросли:
- Вот это. Было очень больно?
- Можно было терпеть и не сойти оттого с ума. Операцию делал не настоящий лекарь, а мужчина из Защитников, они доки в маковом зелье. Если бы не то, что палаш раньше вывернул мне всё нутро, было бы легче. Хотя я, пожалуй, не однажды теряла сознание.
- А это.
Пальцы Галины сомкнулись некрепким кольцом вокруг трепещущего стержня.
- Не дивись. Не пугайся. То, чем обладают наши мужчины, не так уж больше моего. Хотя - более дерзко по натуре.
- Куда больше, чем я?
Ковёр, не который они повалились, как срубленные деревья. Не размыкая рук.
- Почему ты целуешься носом, как дикарка, Орихалхо?
- Рот, губы и язык - для иного. Для ушных мочек… для лебяжьей шеи… для ложбинки меж грудей… для сосков, похожих не на мой терн, а на сладкую землянику… для каждого из пальцев на руках…для глубоко вдавленного клейма, знака твоего рождения на свет… для дорожки, поросшей тончайшим волосом, где нет никакого шрама…
- Прошу тебя. Не говори больше.
Потому что между ними всё сказано без слов. Исполнено и наполнено.
Говорит мужу гран-сэнья Марион:
- Странные дела происходят в нашем малом мире, и странные вести прилетают сюда на голубиных крыльях. Вовсе не для того скрытно вручила я рутенской сэнье королевский "дар для передариванья", чтобы она стала в предстоящем брачном союзе тем, кем стала. Ибо он означает малое дитя так же, как длинный, прекрасно отточенный клинок означает зрелого мужа.
- Не наше дело следить за тем, как исполняется предначертанное, - говорит сьёр Энгерран. - Потому что проявиться-то на свет всё оно проявляется и истинную природу человека показывает, но не всегда бывает это к счастью.
Авантюра девятая
С первого дня, если не с первых часов путешествия в сторону Сконда рутенка поняла, что роли Орихалхо и её самой изменились в точности до наоборот. Ну, разумеется, на её подругу никто уже давно не смотрел как на приложение к экипажу и лошадям и даже на беззаветного охранника царственной плоти. Но вот то, что её, высокую сэнью Гали и по факту предводителя группы, сходу начали цукать словно новобранца, оказалось довольно-таки неприятным сюрпризом.
(И да, где-то на задворках сознания мигом закрутилось: "Мы же в любовном союзе, Орри могла бы и поблажку дать". А вот фигушки тебе.)
В общем, едва позволили охолонуть от столичных треволнений. Растолкали на самом раннем рассвете, ещё рыхлую от любовных ласк, сунули в руки кремень и связанное с ним бечёвкой нечто - вроде частого напильничка из стали. Огниво, как в сказке Андерсена. И трут выложили перед носом. Сказали:
- Иди костёр разжигай. Парни уже хворосту понатаскали, за водой сходили, перебрали разные крупы. Травок придорожных добавить, старого сальца, под седлом выдержанного, - замечательный артельный кулёш получится.
По счастью, Галину успели выдрессировать в герл-скаутских лагерях. Впрочем, там учили зажигать костёр с одной спички - занятие для коренного вертдомца непонятное. К чему переводить прямую корабельную сосну на какие-то вшивые палочки и ещё обмакивать каждую в дорогой фосфор? А если эти спицы промокнут или вообще кончатся? Трут и кремень, положим, тоже могут повредиться от влаги, но на то и кожаный, натёртый жиром кисет, чтобы с ними не случилось ничего худого. Да и после того, как кончился отцов запас, Галина только так домашнюю печь и разжигала. Но то печь или, допустим, камин, а здесь - открытый воздух с ветерком.
Девушка не очень решительно взяла кремень в одну руку, кресало - в другую. Поднесла к подветренной стороне дров. Почиркала.
- Не так, - Орри положила свою ладонь поверх той, что с кресалом, плотно придавила, повела резко. Железка высекла щедрую искру.
- Вот теперь верно. И давай ещё, немного осталось, трут почти что затлел. Самое хорошее дело для него - выстилка прошлогодних гнёзд.
Когда выбился огонёк, наклонилась, раздула пламя:
- В следующий раз смотри, чтобы с первого раза получилось и без прохолоста. Ты - хозяйка огня, потому что одна изо всех нас светлая.
Потом они с Орихалхо впряглись в огромный котёл, куда те же парни наплескали воды. Конечно, моряна расставила руки пошире и ухватилась за обе проушины, чтобы принять на себя основную тяжесть, но и Галина изо всех силёнок тянула за дужку и край.
- Это чтобы тебя считали хозяйкой воды. Ты ведь светлая.
- А владеть воздухом и землёй мне придётся? - спросила Галина. - Типа четыре стихии. Почва, воздух и вода - наши лучшие друзья.
- Воздухом? М-м. Наверное, это связано с летунами и взрывным делом. Не знаю - пока ведь нет войны, а разработки минералов во всём Вертдоме ведутся с помощью кайла, лопаты, топора и крепей. Землёй? Пока говорить о том рано. Для неё у тебя будут иные орудия. И иной посев. Ты светлая, а не чёрная кость.
"Что за расизм такой, - подумала Галина. - Формально Орри права, тут все, кроме меня, вроде непохожи на земляных вертдомцев. Черноволосые и смуглокожие помеси".
Уловив момент, когда обе отделились от остальных, она поделилась своими соображениями с подругой.
- Конечно, - ответила Орри. - Этих молодцов Франзония и Вестфольд буквально выдавили из себя, исторгли из своих пространств. Никто особо не любит полукровок, несмотря на их отменнейшие качества.
- Несмотря или благодаря? Дело знакомое. Мы в Рутении тоже не любим сексуальной неопределённости и чьего-то полового превосходства. Воспринимаем, так сказать, основные тона без переходов.
- В Вертдоме немногим лучше. Ба-нэсхин считают, что бастарды слишком определились со своей телесной принадлежностью. Перестали оборачиваться на два лица. Изменили корням. Это неудачное сравнение: какие там, под водой, корни - тоже ведь, похоже, плывучие. Землянцы втайне завидуют силе и стати полуморян обоего пола, упиваются экзотической красой. Гонят от себя грешные чувства и оттого куда сильнее им поддаются. А кто ведает грехом в нашем мире?
- Не знаю. Хотя - клирики? Исповедники?
- Ты догадалась. О плотской связи с тёмными каялись через перегородку. Их чаще всего обвиняли как еретиков. Супрема знала всех кхафха-морхион, смуглых полукровок, причём едва ли не поимённо. И передала эти сведения по наследству орденским братьям Езу.
- Звучит пугающе.
- На самом деле - нет. Даже когда тайны исповеди передавались от нижестоящего попа к вышестоящему, по дороге обрастая епитимьями, вне церковного круга о них не было сказано ни слова. А только светский суд приговаривает к смерти: здесь дело обстоит так же, как, по слухам, у вас в Рутене. Разумеется, Супрема и прочие братства, те же ассизцы, всегда находили, чем шантажировать полутёмных. Им нужна была их верность.
- И они её получали? - спросила Галина. - Эту верность.
- Ты пробовала договориться с цунами? - вернула ей вопрос Орихалхо. - Я верно поименовала Великую Фурту? Большую Волну? Так вот, один умный командир сравнивал с этим чистых морян, решившихся пойти в наступление на людей суши. Такого, правда, не было - но быть могло. Ещё говорят, что вертдомцы - мореходы лишь с соизволения Морского Народа. А отродья ба-нэсхин - куда больше ба-нэсхин, чем сами полагают.
- Послушай. Не мог ли и Барбе быть из таких метисов?
- А что? Норов у него очень даже подходящий. Хотя сам он говорил о себе иное и вряд ли особо сочинял. Фей. Эльф заморский. Или нет: синие глаза, полётные брови, бледная кожа - это всё-таки не к ним и не к нам.