- Храбрый эллин, - раздался его насмешливый голос. - Или ты думаешь, что в предназначениях моего бытия заключаются и драки со всякими человеческими червями, мнящими себя мудрецами потому только, что на челе у них горит крестообразный знак? Или Премудрый Гераклит не внушил тебе, что борьба со мною есть борьба во времени? Имеешь ли ты достаточно Манвантар в твоём распоряжении, фиванский червяк, чтобы решиться на эту борьбу? Иди своей дорогой, червяк, - и кто знает? Со временем, если ты поумнеешь, быть может, мы поговорим с тобою, ибо всё-таки из всех человеческих червяков ты наиболее обещаешь в будущем…
И сразу погас огонь его очей, рассыпались очертания головы и тела, рассеялся хаотический туман, и вновь выступила из него стена зала.
Я оглянулся вокруг. Мирно покачиваясь взад и вперёд, по-прежнему молился закрытый с головою равви Израэль; задумчиво пощипывая бородку, стоял мудрый Лао-цзы, а дальше - возле трона Балкис - лежала в самых неестественных позах скорченная толпа её мудрецов. Сама Балкис, бледная как смерть, неподвижно сидела на троне, вперив безумные очи в рубиновые глаза Царицы Змей, с шипением продолжавшей перед ней свой таинственный танец.
Я произнёс заклинание, и она медленно вернулась ко мне и снова вползла на меня, опоясав моё тело.
Мудрецы Балкис начали выказывать признаки жизни, а сама Царица, глубоко вздохнув, закрыла лицо руками.
Долго длилось молчание. Наконец Царица прерывающимся голосом произнесла:
- Ты победил прекрасную Балкис, Аргивянин. Иди и возвести миру её поражение…
- Ты воистину безумна, Балкис, - ответил я. - Никого я не побеждал, - победил твой отец, Арраим Четырежды Величайший и Любовь Божественная. Но если ты признаёшь своё поражение, то я требую от тебя: отпусти тотчас со мною тех трёх Посвящённых Фиванского Святилища, которых ты приковала к трону своему красотой и мудростью своей…
Прекрасная Балкис пожала плечами.
- Зачем они мне, о, Аргивянин!
- сказала она. - Бери их. Но скажи, мудрый эллин, от себя ли ты заступился за душу мою пред Господином Огня Земли или от имени отца моего?
- От себя, Царица, - ответил я.
- Ибо я знаю, что Любовь Космическая царит в сердце Арраима: и вот - как же он бросит дитя своё на погибель Пралайи? А что может противостоять мудрости и силе первого Мага планеты?
- Ты воистину мудр, эллин, - слабым голосом сказала, подумав, Балкис. - А теперь - идите от меня, Мудрые, - обратилась она к нам троим, - и оставьте бедную Балкис в одиночестве, дабы могла я подумать о… Любви Космической, - с лёгкой насмешкой окончила она.
- Да пребудет с тобою Дао, душа заблудшая, - тихо ответил ей Лао-цзы.
- Адонаи, да будет благословенно его Имя, да посеет мир в смятенной душе твоей, - проронил тихо равви Израэль.
- Да осенит Любовь Божественная сердце твоё, Балкис, и да возвратишься ты в объятия отчие! - громко сказал я, Шалее Аргивянин, и накинул на Царицу покров из дыхания Мудрости своей.
Сразу порозовели её щеки и загорелись жизнью и силой синие глаза.
- Я не забуду пожелания твоего, Аргивянин, - звонко сказала она. - Трижды побеждала я Фиванское Святилище, но на четвёртый - ты отомстил с лихвой, мудрый эллин. Но да видит Небо! - нет на тебя злобы в душе моей.
И вот мы оставили прекрасную Балкис. На этот раз я, Фалес Аргивянин, взял у равви Израэля четырёх верблюдов, поместив на трёх из них отвоёванных мною изменников Святилища.
Тепло, со взаимными благословениями, распростились мы трое, не забыв дать дыхание своё в награду мудрой Царице Змей.
И сказал мне на прощание мудрый Лао-цзы:
- Аргивянин! Много есть часов, дней и годов в Дао бесконечном; но счастливейшим из них будет тот, в который я снова встречусь с тобою, благородный эллин. Душа моя прочла в книге Дао, что я буду призван Величайшим из Величайших к служению Ему. Помни, Аргивянин, если я позабуду в то время о встрече нашей, ты напомнишь мне о ней!
- И я знаю, что не в последний раз встречаюсь с вами, Мудрые, - подтвердил равви Израэль. - Воистину планета наша мала для Мудрых…
Велико было торжество в Фиванском Святилище, когда я, Фалес Аргивянин, прибыл туда.
С дивною пышностью отправили мы богослужение в храме Изиды, и вот - сам Гермес Трижды Величайший, явившийся нам в облаке огненном, увенчал меня, Фалеса Аргивянина, Лучом высшего Посвящения. А затем Иерофант Святилища Мудрый Гераклит низвел Огонь Пространства на головы приведённых мною изменников Святилища, отдав души их во власть Царицы Змей, верно служившей мне в путешествии моём.
Да будет мир мой над головой твоей, Эмпедокл! В дальнейших рассказах моих ты встретишь ещё всех лиц, которых назвал я в повествовании своём.
Фалес Аргивянин
VIII . Воскресение Христово
Фалес Аргивянин - Эмпедоклу,
сыну Милеса Афинянина, -
о могуществе бесконечном
Любви Распятой - радоваться!
Клонился к вечеру третий день после Жертвы Неизреченной; но ещё' заря вечерняя не наводила на небосклоне разноцветных бликов своих, а я, Фалес Аргивянин, в саду Гефсиманском, подле камня, казалось, ещё не высохшего от слез Божественных, - молился Ра Единому, и в первый раз на планете Земля Великий Посвящённый присоединил к Имени Матери своей Имя Бога распятого.
И только Имя это слетело с уст моих, выговоривших слова молитвы тайной на языке священном прародителей наших, - как с высот Космоса ответом далёким отозвались мне, Фалесу Аргивянину, хоры светлых Эволюции, и крылья их с радостным удивлением зашелестели вокруг меня:
- Блажен ты, муж, человек Мудрый, первым бросивший новое Имя Бога в бездну Космоса, - зашептали их бесплотные уста.
- Слава Фалесу Аргивянину, слава! - загремели духи стихии воздушной. - Слава ему, новое Имя Единого призвавшему!
И услышал я, Фалес Аргивянин, тихий радостный вздох Матери-Земли.
- Прими благословение моё, сын мой, великое и мудрое чадо моё, - прошептала Земля, - ибо новое Имя Бога Единого произнесено тобою как человеком, перстью моей, сердцем моим! Мать-Земля благодарит тебя, мудрый сын мой, Аргивянин!
И вновь произнёс я славословие Богу Вседержителю, Христу Распятому, и вот вся природа: и дол, и высь Земли, и свод небесный - тихим шёпотом повторили слова мои. И преисполнилась грудь моя силою великой, будто собралась в ней вся мощь Космоса Божественного.
- Воистину смел и мудр ты, Аргивянин, - раздались за плечами моими слова Арраима Четырежды Величайшего, - что осмелился ты ранее Таинства Неизреченного произнести Имя новое Господа Единого!
- О, нет, не ранее, Четырежды Величайший, - ответил я, - ибо вот - таинство это уже совершилось в сердце моём, и вера моя есть жертвенник великий, на коем удержится вся Вселенная!
Пристально посмотрел на меня Арраим.
- Воистину, - ответил он, - благословенна за тебя Эллада, Мудрый, и из четырёх эволюции человеческих, которые наблюдал я, Арраим, на пути странствий моих по Нивам Всевышнего, не было никого мудрее и смелее тебя! Но, - продолжал он, положив руку на плечо моё, - не пора ли нам, Аргивянин, пойти туда, где покоится Тело Божественное?
Я, Фалес Аргивянин, ожидал этого приглашения и, молча кивнув головою, неторопливо пошёл за Арраимом. А он вышел из сада, прошёл в город и там, зайдя в один из маленьких домиков, возвратился оттуда, держа за руку молодого ученика Распятого - кроткого Иоанна.
Увидя меня, он пал на плечо моё и долго рыдал, мучительно и тяжело.
- Неужели ты не веришь, Иоанн? - серьёзно спросил я, Фалес Аргивянин, и Дыхание моё и сила моя пали на голову юноши.
- О, нет, мудрый чужеземец, - ответил мне Иоанн, - несокрушима вера моя, но я - человек обыкновенный, и сердцу ли человеческому вынести скорбь дней минувших?
- Не совсем обыкновенный ты человек, Иоанн, - сказал я, и, отклонив плечи слегка назад, пристальным взором впился в его очи. - Вспомни, Иоанн, приказываю тебе, - вспомни море Аемурийское и Страну Дракона! Вспомни, Иоанн, встречу нашу у трона Царицы Балкис! Вспомни имя твоё, сын Атлантиды!
И широко-широко раскрылись очи юноши, и вспыхнули они внезапно Огнём Великого Познания.
- Я - Лао-цзы, сын Страны Дракона! - прошептал он. - И я… я знал, что Он - Бог мой и Спаситель мой - призовёт меня к Себе!
А сзади кто-то уже подходил к нам, кроткий, ласковый и тихий. То была Она, Мать всего Сущего, Вечноюная Дева-Мать, Изида Предвечная, Царица Небесная, Дева Мария Преблагословенная. Все трое: я, Фалес Аргивянин, Арраим Четырежды Величайший и Иоанн - упали во прах пред Нею.
- Встаньте, мудрые слуги мои, - ты, Арраим, и ты, Аргивянин, - прозвенел над нами голос её. - Встань и ты, сын мой Иоанн, встань, чтобы вести Мать свою туда, где свершится последняя Воля Всевышнего. Идёмте, Мудрые, ибо вот - Мудрость ваша давно перестала быть мудростью человеческой, и глазам её будет раскрыто то, что не могут ещё видеть очи сынов Земли…
- А ты, Аргивянин, - обратилась она ко мне, - ты, вплетший нить свою в нити Божественные, ибо кто как не ты передал мне, Матери твоей Египетской, удар, победивший плоть очей моих, и кто как не ты пробудил память сына моего Иоанна и раскрыл перед ним бездны Космические, - ты, Аргивянин, говорю я, будь вторым сыном моим; а ты, всегда верный мне слуга и Царь детей моих чёрных, Арраим Премудрый, будешь мне третьим сыном. Итак, встаньте, Любовь, Мудрость и Сила - дети мои, сыновья мои, и грядёмте встречать Победителя, Сына Моего по плоти и Отца Моего по Духу!
И вот, Аврора вечерняя уже залила небосклон кровью девственных ланит своих, когда мы четверо вступили в огромный сад Иосифа Аримафейского и скрылись под сенью кедров, окружавших скалу, на противоположном склоне которой находился грот, охраняемый десятком римских воинов.
- Удержите глаза свои, Мудрые, - властно сказала нам Она - Матерь Бога Распятого, - ибо не годится вам видеть тайну недр гроба Сына Моего. Но ты, Арраим, напряги свою волю и вызови сюда трёх Марий - три сердца любящих, и да найдут они здесь награду любви и верности своей!
И вот - властно прозвучали стальные магические слова, сила изошла от потемневших очей Четырежды Величайшего и рассыпалась как сноп молний. Не прошло и получаса, как вдали показались спешившие по пыльной дороге три женские фигуры. Первой была Мария из Магдалы, второй - та странная еврейская девушка, из-под покрывала которой на меня блеснули Божественные очи Афины Паллады; и третьей - мать сыновей Зеведеевых, кроткая женщина, мать, любящая, покорная и тихая, великая и в любви своей, и в покорности своей, - аспект материнский, не пожалевший сыновней плоти на служение Жертве Божественной. Магдалина подбежала к Матери Господа моего и пала на колени.
- О Мать! - выговорила она, заливаясь слезами, - не знаем, что случилось с нами; но мы слышали голос твой и сами не понимаем, как прибежали сюда…
- Так нужно, - тихо сказала Мария-Дева. - Будешь со мною здесь на молитве до часа полуночного…
И ласково кивнув мне и Арраиму, Она ушла с женщинами и Иоанном в чащу деревьев на молитву.
- Идём Аргивянин, занесём на свиток памяти нашей грядущее Таинство, - сказал мне Арраим. - Ибо вот - время уже близко…
- О! Господин мой! - вдруг вздохнул глубоко Арраим и простёрся ниц.
И я, Фалес Аргивянин, на фоне заалевшего неба узрел дивную, незабываемую картину: два ока гигантских, каждое с крылами, занимавшими четверть небосклона; крылатые, дивные очи с непередаваемой силой тревожного, страстного ожидания неподвижно глядели на скалу, заключавшую в себе гроб Распятого; а над очами подымался лоб, увенчанный золотыми волосами, и были волосы те звёздными нитями всего Космоса, всей Вселенной, ниспадая в бездны Мироздания; уста были как систрум семиструнный, звучащий вечною хвалою Единому Творцу. И видел я, Шалее Аргивянин, что нет преград для гигантских очей и что смотрят они в самую глубь скалы, наблюдая там нечто дивно-страшное, ради чего стоило ожидать мириады вечностей, ушедших на закат; и было в Таинстве, заключённом в недра скалы, что-то, свершения чего всем существом страстно хотелось дивному владельцу гигантских крылатых очей, одетому в миры Вселенной.
И понял я, Фалес Аргивянин, что странная судьба моя послала мне неизреченную минуту лицезрения самого Демиурга, Люцифера Сладчайшего, Денницы Пресветлого, Сына Первородного Ипостаси Триады Первичной.
- О, Свет Первозданный, День Проснувшийся, Первородное Дитя Творения, Отец Стихии Огненной, прими поклонение моё! - возгласил я, Фалес Аргивянин, от полноты сердца моего, не в силах будучи отвести глаза мои от очей дивных, в глубине коих видел я родину душ человеческих, в том числе и колыбель свою, Фалеса Аргивянина.
И вот - за могучей главою Денницы вспыхнул как бы свет великий, и зароились в том свете неисчислимые когорты сверхчеловеческих Эволюции, и ушёл свет тот, дорога эта блистающая в такие глубины Беспредельности, которые ни разу ещё не овевал мыслью о них разум даже Великого Посвящённого. Не было конца ленте этой - радуге Творения, блещущей всеми цветами мира Солнечного, и знал я, Фалес Аргивянин, что конец радуге этой - только там, у Престола Неизреченного…
И увидел я, Фалес Аргивянин, около лежавшего во прахе Арраима Четырежды Величайшего двух существ дивных, небесной красоты; и были у них крылья за плечами, чёрные с голубыми полосами; они склонились над Арраимом и что-то ласково шептали ему. И дано было мне, Фалесу Аргивянину, понять, что существа эти - сыны подлинной расы Арраима; и поднялся он, и первый взгляд его, брошенный на меня, был исполнен изумления.
- Как! - воскликнул он. - Ты, человек, видел Люцифера Светоносного и всё ещё таишь Луч Жизни в теле своём?
И выпрямился я, человек Фалес Аргивянин, сын Персти Матери-Земли, и гордо ответил Арраиму:
- Что может мне, человеку Фалесу Аргивянину, сыну Земли, сделать Светоносный Денница, если я сидел в полном сознании своем одесную самого Бога в саду Магдалы?!
И низко склонился предо мною Четырежды Величайший.
- Воистину, - прошептал он, - Земля в лице твоём, мудрый Аргивянин, победила Космос силою Бога Единого… Не я теперь поведу тебя, Аргивянин, - продолжал он, - а тебя прошу вести меня дальше, где должны мы узреть Проснувшегося…
И я, Фалес Аргивянин, смело пошёл вперёд. А кругом - хотя уже настала ночь - не спало ничто, а всё как бы притаилось, ожидая свершения Таинства великой победы Духа над Плотью в недрах её.
Перед пещерой запечатанной спали римские воины, не видя, как свет золотистый тонкими лучами изливался уже сквозь расщелины приваленного камня.
Тишина вокруг была несказанная. И горели на небосклоне попрежнему крылатые очи, и по-прежнему дорогой радужной уходили ввысь сонмы Эволюций высших, и духи стихий, собравшись вокруг, пели неслышными голосами гимны гармоний бесконечных.
И раздался в тиши один только звук - высокий, чистый и нежный, раздался и замолк. Возник снова - ещё чище, ещё нежнее… И вдруг волною полились, братья и сестры, звуки, но не торжествующие, как думаешь ты, Эмпедокл, а нежно и тихо славословящие. То был не гимн победно торжествующий, а любовное возвращение Бога Распятого к распявшей Его плоти человеческой; не торжество звучало, а Всепрощение, ибо вот - какая же победа может быть у Господа Всемогущего и Всесильного?
И тихо-тихо повернувшись, упал камень приваленный, яркий свет хлынул волною из пещеры, и на пороге её показалась дивная фигура Христа Иисуса.
Светел и благостен был Лик Его Божественный, Любовью бесконечной светились Его кроткие очи, и первый взгляд Его был туда, где на небосклоне горели крылатые очи Денницы, вспыхнувшие тотчас восторгом Божественным. И раскрылись уста Люцифера Светоносного, и невыразимой торжественности гимн излился из них, неся в бездны Хаоса строительство миров новых на новых началах победы над смертью…
Подняв десницу, протянул Христос её по направлению к Люциферу, и вот над челом Светоносного вспыхнул символ союза Первозданного со светом Любви Божественной - крест, увитый кроваво-красными цветами Жертвы Божественной.
И гимн Денницы был подхвачен сонмами Эволюции сверхчеловеческих и стихийных, и вот - пела вся Вселенная, весь Космос, и даже низкие звуки, проснувшись, откликнулись из бездны Хаоса.
И снова поднялась благословляющая десница Господа Проснувшегося. И тихо сказал Он:
- Довольно, дети! Идите в обители свои. Оставьте пока меня одного с бедными детьми Земли, ныне вновь обретённой для Царства моего.