- Какой же я идиот! - закричал я, тут же придумав очередную сказку (я был неисправим). - Совершенно забыл тогда про хлеб. Та продавщица в Пресбурге настоящая трещотка, из-за ее болтовни я уже ничего не соображал. Наверное, оставил одну буханку на прилавке или…
- И овсяных хлопьев гораздо меньше, чем было утром, - хмуро сообщил Свид.
"И все-то ты подмечаешь, любую ерунду!" - злобно подумал я.
- На завтрашнюю кашу хватит, - процедил я сквозь зубы и стал свирепо мешать похлебку. - А в Комарно или Гране докупим все, что нужно. Через сутки мы будем уже далеко-далеко отсюда.
- Дай-то господи, - пробормотал мой приятель, запихивая кульки и банки обратно в мешок. - Будем, конечно, если нас не используют в качестве жертвы, - добавил он с дурацкой ухмылкой и потащил мешок в палатку.
Свид все еще что-то бормотал себе под нос, но я предпочел не переспрашивать.
Надо ли говорить, что ужин получился очень унылый, мы почти не разговаривали и старались друг на друга не смотреть; зато очень внимательно следили за тем, чтобы пламя было ровным и ярким. Потом мы умылись, приготовились ко сну. Теперь можно и покурить. Но как только насущные хлопоты отступили на второй план, тревога, донимавшая меня весь день, усилилась. Не могу сказать, что меня охватил леденящий страх, я даже не знал, чего, собственно, боюсь, и эта неопределенность была мучительна; оказывается, гораздо легче бояться чего-то конкретного. А невидимый гонг продолжал наполнять ночь слабым ровным гулом, теперь уже почти непрерывным. Он звучал то сзади, то спереди, иногда перемещался влево, к ближайшему ивняку, потом снова доносился со стороны дальних зарослей. Чаще всего он шел сверху, как будто воздух рассекали чьи-то огромные крыла, а в иные моменты звучал буквально отовсюду. Он не поддавался описанию, равно как и сравнению с чем бы то ни было - этот приглушенный и одновременно пронзительный гул, разлитый над пустынными топями и морем ив.
Столь приятная обычно после ужина беседа как-то не клеилась, напряжение росло. Гнуснее всего было то, что мы, пребывая в растерянности и полном неведении, даже не представляли, чего нам, собственно, ждать, и не могли заранее принять хоть какие-то меры предосторожности. Все мои хитроумные объяснения сейчас, когда скрылось солнце, казались особенно нелепыми. Чем больше нагнеталась тревога, тем очевидней становилось, что откровенного разговора не избежать, хочу я этого или нет. Как-никак нам предстояло провести ночь в одной палатке. Я и сам чувствовал, что без поддержки Свида мне не обойтись, что разговор начистоту необходим, и все равно всячески оттягивал его, пытаясь не замечать редких высказываний своего приятеля или попросту отшучиваясь.
Между тем некоторые из этих замечаний только укрепляли мои подозрения - и укрепляли потому, что Свиду все виделось совсем иначе. Надо сказать, его сумбурные реплики были весьма примечательны: он бросал их как бы вскользь, словно они не укладывались в рамки каких-то тайных его рассуждений, не очень-то понятных и ему самому, будто хотел избавиться от этих "избыточных" мыслей, облекая их в словесную форму. Так ему, видимо, было легче. Он не мог удержать их в себе, его, казалось, рвало этими фразами.
- Тут точно есть какие-то существа, которым нравится все калечить, ломать, разрушать… В том числе и нас… - вглядываясь в языки пламени, бормотал он. - Мы, вероятно, преступили какую-то опасную черту.
Чуть позже, когда гонг загудел громче, прямо над нашими головами, он пробурчал себе под нос:
- На фонограф его не запишешь. Я этот звук не слышу, я его - ощущаю. Вибрации воспринимаются не слухом.
Я сделал вид, что не расслышал этих слов, но придвинулся поближе к огню и осмотрелся. Облака обложили все небо, не пропуская ни единого лунного лучика. Под пологом кромешной тьмы все было подозрительно тихим, как будто река и лягушки что-то там затевали.
- Вся штука в том, - продолжал рассуждать Свид, - что это нечто для нас непостижимое… оно за пределами наших интеллектуальных и чувственных возможностей. Только одно и можно сказать: какой-то нечеловеческий звук, в том смысле, что он существует в недоступной человеку среде.
Исторгнув из себя очередную порцию "избыточных" мыслей, он какое-то время лежал молча, словно наслаждаясь избавлением от них, - видимо, высказанные вслух, они больше не терзали его мозг.
Нестерпимое одиночество, испытанное в той дунайской глуши, - разве можно его забыть? Полное ощущение, что мы со Свидом одни на пустой планете! И мысли постоянно возвращаются к городам, словно пытаясь найти в них спасительное прибежище. В такие минуты я душу готов был отдать за то, чтобы очутиться в одной из многочисленных баварских деревушек, мимо которых мы проплывали. Так хотелось побыть в нормальном цивилизованном месте, где под деревьями поставлены столы, за ними сидят крестьяне и потягивают пиво, ласково светит солнышко, за киркой с красной черепицей виднеется скала с развалинами замка. Я готов был смириться даже со стаями назойливых туристов…
А тогдашний мой страх, совсем не похожий на обычную трусость… Он был несравним с прежними моими страхами - казалось, в крови моей проснулся исконный ужас моих древних пращуров, он пробирал до мозга костей. Я и представить себе не мог, что такое бывает… Да, Свид был прав, мы "преступили черту", нас занесло в особое пространство, находиться в котором было очень рискованно, но мы даже не знали, чем грозит нам эта опасная близость к неведомому миру. Это место принадлежало пришельцам из иных сфер, тут находилось тайное их обиталище, откуда они, оставаясь невидимыми, могли наблюдать за людьми. В этой точке земли завеса, отделяющая их мир от мира нашего, была несколько тоньше, чем во всех остальных. Мы слишком тут задержались, и теперь они заберут нас, лишив того, что входит в понятие "моя жизнь", а раз так, то расправа будет не физической, а духовной. Похоже, мы действительно, как предрекал Свид, станем жертвами - жертвами собственного авантюризма. В общем, как бы то ни было, а жертвоприношение, очевидно, свершится…
Мы по-разному трактовали свалившиеся на нас напасти, каждый в меру своей восприимчивости и духовной твердости. Мне мерещились разъяренные элементали, сгустившиеся от злости и даже обретшие человекоподобный образ; я не сомневался, что они расправятся с нами, не простят нам нашего бесцеремонного вторжения в этот их потусторонний заповедник. Мой друг, не мудрствуя лукаво, решил, что нас занесло на территорию какого-то древнего капища, где и поныне не утратили своего могущества античные божества и все еще витают здесь отзвуки чувств некогда поклонявшихся им людей;. он поддался языческим чарам - судя по всему, его предки были примерными язычниками.
Во всяком случае, место это не было осквернено присутствием людей, ветра прилежно очищали его от всего "человечьего", что случайно могло попасть сюда; здесь царили духи, их незримое присутствие ощущалось буквально во всем, и настроены они были воинственно. Никогда еще я столь явственно не ощущал близость "инобытия" - других форм жизни, существующих по иным законам. И кончится тем, что разум наш не выдержит, поддастся ужасным чарам, и нас со Свидом затянут в этот неведомый, чуждый нам мир.
Справедливость моих опасений подтверждали десятки мелочей, которые теперь, в этой звенящей тишине, при свете костра казались вполне весомыми доказательствами "особенности" этого зачарованного островка. Сама атмосфера предрасполагала к тому, чтобы примечать некий тайный смысл решительно во всем: во внезапном появлении выдры, в поспешном исчезновении лодочника, совершавшего непонятные пассы, в переменчивом поведении ив. Все вокруг разом утратило привычный вид, предстало в ином свете, овеянное присутствием неведомого мира. Я чувствовал, что этот новый облик всего сущего на сей раз был таковым только для меня, все действительно преобразилось. Мне и Свиду приоткрылось нечто, доныне не ведомое никому из смертных. Это была совсем иная реальность, наиболее точно определяемая одним словом - нечеловеческая.
- Преднамеренные осмысленные действия налицо… перед этим кто угодно спасует, - вдруг сказал Свид, словно продолжая свою мысль. - Многое, конечно, можно было бы приписать мнительности. Но весло, дыра в каноэ, пропажа хлеба и овсяных хлопьев…
- Но я же тебе все объяснил! - в сердцах воскликнул я. - Разве нет?
- Да, да, в самом деле.
И Свид опять стал говорить что-то по поводу "готовности стать жертвой"; только теперь, по зрелом размышлении, я понимаю, что это был крик охваченной ужасом души, ведь мой приятель понимал, что его хотят лишить самой сути личности, так или иначе вытеснив ее или разрушив. В тот момент нам требовалось предельное хладнокровие и стойкость, но мы совершенно неспособны были взять себя в руки. Еще никогда я так остро не ощущал двойственность своей натуры: одно мое Я усердно изобретало всяческие объяснения, другое тут же их высмеивало, хотя само умирало от страха.
Костер мало-помалу догорал, дров осталось совсем немного, однако ни один из нас не изъявлял желания прогуляться за сучьями, и мрак подступал все ближе. Буквально в нескольких футах от круга, очерченного светом догоравшего пламени, тьма была уже густой, как чернила. Изредка шальной порыв ветра дрожью отзывался в ближайшем ивняке, но эти далеко не сладостные звуки совсем ненадолго врывались в гнетущую тишину, нарушаемую лишь бульканьем воды и приглушенным гулом незримого гонга.
Думаю, мы оба успели соскучиться по свежему, бодрящему ветру.
И вот после одного из его обнадеживающе сильных и продолжительных порывов я дошел до крайней степени напряжения, мне необходимо было немедленно выговориться или… или выкинуть какой-нибудь фортель, пусть даже он обернется очередной неприятностью…
Я пнул ногой догоравшие головешки и резко повернулся к Свиду, с изумлением вскинувшему на меня глаза.
- Все, с меня хватит. Мне противно это место, эта темнота, эти звуки, и сам я себе жутко противен. Все здесь меня подавляет, заставляет чувствовать себя каким-то пришибленным. Я всего лишь жалкий трус, не отрицаю. Знал бы, что на другом берегу нет всего этого, не задумываясь нырнул бы и поплыл туда!
Загорелая дочерна физиономия Свида вмиг сделалась мертвенно-белой. Посмотрев мне в глаза, он заговорил, но голос его был таким неестественно спокойным, что я сразу понял, до какой степени он напуган. И все же даже в этот момент он был сильнее меня - по крайней мере у него достало мужества не впасть в истерику.
- От этого невозможно убежать, - изрек он с видом эскулапа, вынужденного сообщить тяжелый диагноз, - надо сидеть тихо и ждать. Они совсем близко от нас, наши славные языческие божества, и им ничего не стоит прикончить вмиг целое стадо слонов, как какую-нибудь муху. Так что нам лучше понапрасну их не раздражать. Может, повезет, и они не заметят двух жалких букашек.
Я был настолько озадачен услышанным, что даже утратил дар речи. Совсем как пациент, которому подробно описали его болезнь, но слишком мудреными медицинскими терминами.
- Я вот что имел в виду… Они обнаружили, что на их острове кто-то хозяйничает, но нас самих пока не нашли, не "выявили", как говорят американцы. Они действуют наугад, примерно так же, как ищут обычно место утечки газа. Добрались до каноэ, до весла, проникли в мешок с продуктами. Они улавливают наше инородное присутствие, но видеть нас, похоже, не могут. Главное - сохранять спокойствие, они чувствуют нас на ментальном уровне. Мы должны контролировать свои мысли и эмоции, иначе нам крышка.
- Ты… ты хочешь сказать, м-мы у-у-умрем? - заплетающимся от страха языком пробормотал я.
- Хуже, гораздо хуже. Одни полагают, что смерть - это полное уничтожение, другие - освобождение от бремени плоти, при котором духовная суть человека остается прежней. Ты не можешь сразу измениться, хотя тело твое мертво. Но с нами будет иначе… радикальная метаморфоза, перерождение, абсолютный распад личности как следствие подмены… это хуже смерти и ужасней полного уничтожения. Нас угораздило разбить палатку как раз на границе, там, где завеса, отделяющая их мир от нашего, очень тонка, - (о ужас, он дословно повторил то, о чем я думал совсем недавно!) - поэтому они знают, что мы где-то поблизости.
- Кто знает? - невольно вырвалось у меня.
Сразу забыв про путающую дрожь ив в этом сонном безветрии, про гул гонга над головой, про все на свете, я ждал ответа, хотя заранее его боялся.
Свид наклонился ближе к огню, и неуловимо изменившееся выражение его лица заставило меня отвести взгляд.
- Всю свою жизнь, - вполголоса произнес он, - я, сам не знаю почему, явственно ощущал, что есть какое-то иное пространство, иной мир, не такой уж далекий, строго говоря, но совершенно несхожий с нашим; там происходят вещи невероятно значительные, там устрашающе огромные существа устремляются навстречу великим откровениям, в сравнении с которыми все наши земные проблемы - расцвет и падение государств, судьбы империй, гибель армий и континентов - поистине ничто, горстка праха; под великими откровениями я разумею общение с душами или хотя бы с их воплощениями…
- А знаешь, давай… - перебил я, чтобы заставить его замолчать: мне показалось, что мой приятель бредит.
Однако остановить Свида было уже невозможно - речь его лилась страстно, напористо, неудержимо…
- Ты считаешь, что это духи стихий, а я - что древние божества. Однако теперь я точно знаю, что это - ни то ни другое. Духи стихий и божества все же хоть как-то доступны нашему разумению, поскольку связаны с людьми самим фактом верования или обрядом жертвоприношения. Но те потусторонние сущности, которые нас сейчас окружают, не имеют ничего общего с человеком - лишь по какой-то роковой случайности их мир вошел во взаимодействие с нашим.
И пусть это была только гипотеза, однако, столь убедительно выраженная, она повергла меня в ужас, который только усиливали царящий вокруг кромешный мрак, тишина и наше полное одиночество…
- И что ты предлагаешь? - дрожащим голосом спросил я.
- Нужно совершить нечто вроде жертвоприношения. Жертва могла бы отвлечь их, а мы тем временем убрались бы отсюда. Это как с волками: чтобы спастись, им отдают собаку, пока они ее пожирают, сани несутся дальше. Но… но где взять жертву, видимо, другого выхода нет… - Глаза Свида как-то странно блеснули. - Все дело в ивах, конечно. Они прячут их… ну тех, кто охотится за нами. Надо держать себя в руках, полностью контролируя свои эмоции; стоит только нашему страху прорваться наружу - и мы пропали, окончательно пропали… - Взгляд моего приятеля был сейчас настолько искренним и спокойным, что я отбросил всякие сомнения относительно его психического состояния. - Только бы эту ночь продержаться, - добавил он, - а завтра с утра пораньше отчалим отсюда, пока нас не заметили, точнее сказать, не вычислили…
- Ты действительно думаешь, что жертва помогла бы нам…
Едва я это произнес, гул гонга, словно хищная птица, ринулся вниз и теперь нудно зудел у самых наших макушек, но замолчать меня заставил не он, а перекошенное лицо моего друга.
- Ш-ш-ш! - зашипел он, вскинув руку. - Лучше их вообще не упоминать. И никаких конкретных названий. Назвать - значит выдать себя, это обязательно наведет их на след; на них нельзя обращать внимание, тогда они, возможно, не заметят нас. Это наш единственный шанс.
- Даже в мыслях не называть?
На лице Свида отразилась мучительная тревога.
- Особенно в мыслях. Наши мысли проникают в их мир в виде неких турбулентных вихрей. Мы должны изгнать эти сущности из своего сознания. Во что бы то ни стало.
Я снова сгреб в кучу головешки, чтобы огонь хоть немного теплился, своим слабым светом разгоняя коварную, настороженно затаившуюся тьму. Никогда еще я так сильно не тосковал по солнцу, как в ту кошмарную, непроглядно-черную летнюю ночь.
- Где тебя носило прошлую ночь? - спросил вдруг Свид.
- Плохо спалось на рассвете, - уклончиво ответил я, памятуя о его наставлениях, которые показались мне весьма полезными. - Наверное, из-за ветра, который…
- Если ты о тех звуках, то ветер тут ни при чем.
- Значит, ты тоже их слышал?
- Ну да, будто по палатке бегало множество маленьких ног… - И, помешкав, добавил: - Было кое-что еще…
- Будто на палатку кто-то улегся, кто-то огромный и очень тяжелый, так? - Он кивнул. - И сразу стало труднее дышать, что-то похожее на удушье.
- Ну да, примерно такое ощущение. Как будто резко возросло атмосферное давление, казалось, нас вот-вот раздавит.
- А это? - продолжал я, решив разом выяснить все, и молча ткнул пальцем вверх, где с легким завыванием, точно передразнивая ветер, заунывно гудел невидимый гонг. - Что ты на это скажешь?
- Это их голоса, - мрачно прошептал Свид. - Звуки их мира, их владений. Завеса, нас разделяющая, так тонка, что сквозь нее просачивается это гуденье. Но если хорошенько прислушаться, оно над нами и вокруг нас гораздо слабее, чем в ивняках. Здешние ивы, воплощение враждебных нам сил, тоже издают звуки, похожие на этот потусторонний гул.
Я не очень-то понял, что он имеет в виду, но в принципе наши мысли совпадали. Я воспринимал ситуацию примерно так же, только не столь основательно ее проанализировал. Мне даже захотелось рассказать про тех привидевшихся мне великанов и про "ползучие" кусты, но в этот миг он наклонился к самому моему уху и деловито зашептал:
- Слушай внимательно. Нам не остается ничего другого, как делать вид, будто ничего особенного не происходит. Надо вести себя самым будничным образом: ложиться спать, готовить еду, мыть посуду - короче, нужно притвориться, что мы ничего не поняли и не заметили. Необходимо отвлечься: чем меньше мыслей, сам знаешь о ком, тем больше шансов уцелеть. Главное - не думать, потому что мысли имеют свойство осуществляться.
Меня поразили его смелость и самообладание. И этого человека я в течение многих лет считал примитивным флегматиком!
- Ладно, - выдавил я, еле дыша, пытаясь осмыслить услышанное, - ладно, попробую… но только скажи мне одну вещь. Что это за дыры вокруг палатки, откуда взялись эти воронки в песке?
- Нет! - вскрикнул Свид, от волнения забыв понизить голос. - Молчи! Ничего не говори, умоляю! Очень хорошо, что ты ни о чем не догадался. И лучше не пытайся. В мои мозги они сумели это протолкнуть, ты же постарайся во что бы то ни стало уберечься от этого знания.
Конец фразы он снова произнес шепотом. Я не требовал никаких объяснений. Я и так был на грани нервного срыва от всех этих кошмаров. Разговор наш прекратился, мы лишь сосредоточенно попыхивали своими трубками.