Джордж немного устал. Ему сказали, что этот Диббл никуда не годится, а он побеждал буквально на каждом шагу. Да, один раз ему пришлось сделать шесть ударов, другой семь, но это ничего не меняло. Гордому Парслоу удавалось только держаться на уровне.
Однако играл он хорошо и выиграл бы следующую лунку, если бы не то, что ему не давался короткий удар. Из-за того же свойства он сыграл вничью на семнадцатой, достигнув газона только с четвертого удара. Но потом Фердинанд загнал мяч с дистанции в семь ярдов, совершив пять ударов за раунд.
Барбара смотрела на них, и сердце ее быстро билось. Она подходила все ближе, словно ее притягивал магнит. Фердинанд готовился к удару. Она затаила дыхание, затаил и он. Затаили и зрители, не говоря о Парслоу. Настал важнейший миг – и кончился тем, что мяч пролетел всего тридцать ярдов. Фердинанд ударил по нему сверху.
Джордж Парслоу улыбнулся. Теперь, думал он, он сделает удар из ударов. С бесконечной осторожностью занес он клюшку…
– Интересно… – произнес звонкий девичий голос. Парслоу застыл на месте. Клюшка опустилась. Мяч откатился в густую траву.
– Простите? – сказал Парслоу.
– Это вы простите! – сказала Барбара. – Я вам помешала.
– Да, немного. Самую чуточку. Но вам что-то интересно. Что именно?
– Мне интересно, – отвечала она, – почему клюшка называется клюшкой.
Парслоу судорожно сглотнул раза два. Кроме того, он заморгал.
– Боюсь, прямо так и не скажешь, – ответил он, – но я посмотрю в энциклопедии при малейшей возможности.
– Спасибо вам большое!
– Не за что. Рад служить. Если вы соберетесь спросить, почему газон называется газоном, я отвечу: "Потому что на нем растет трава".
Говоря это, Парслоу искал глазами мяч и нашел его в кусте, который я, не будучи ботаником, назвать не смогу. Скажу лишь, что он был плотен, как шар, и исключительно цепко охватил клюшку. Тем самым первого удара не было, от второго мяч сдвинулся, от третьего – еще немного. Вложив все силы в четвертый, Джордж не добился ничего. Пятый пришелся в нескольких дюймах от Фердинандова мяча. Он поднял его и отбросил в заросли, словно что-то ядовитое.
– Победа ваша, – проговорил Джордж.
Фердинанд сидел у сверкающего моря. Он убежал сразу после этих горьких слов. Ему хотелось побыть наедине со своими мыслями.
Они были разные. Сперва он обрадовался победе, потом припомнил, что она ему не нужна, поскольку Барбара любит другого.
– Мистер Диббл! – услышал он.
Он поднял голову. Она стояла рядом. Он встал.
– Да?
Они помолчали.
– Солнце красиво играет на воде, – сказала Барбара. Он застонал. Это уж слишком.
– Оставьте меня в покое, – сказал он. – Идите к своему Парслоу. Как-никак вы с ним гуляли у этой самой воды.
– А почему мне с ним не гулять? – осведомилась она.
– Я никогда не говорил, – ответил честный Фердинанд, – что вы не должны гулять с ним. Я просто сказал, что вы с ним гуляли.
– А что такого? Мы старые друзья.
Фердинанд опять застонал:
– Вот именно! Так я и думал. Старые друзья. Наверное, играли вместе в детстве.
– Нет, мы знакомы лет пять. Но он женится на моей подруге.
Фердинанд странно вскрикнул:
– Женится?
– Да. Через месяц.
– Минуточку. – Фердинанд наморщил лоб, поскольку напряженно думал. – Если он женится, он не влюблен в вас.
– Конечно.
– И вы в него не влюблены?
– Ни капельки.
– Тогда, черт побери, как насчет этого?
– Что-что?
– Вы меня любите?
– Да.
– И мы поженимся?
– Конечно.
– Моя дорогая! – закричал Фердинанд.
– Одно меня немного смущает, – задумчиво сказал он, когда они гуляли по благоуханному лугу, под пение птиц, исполнявших свадебный марш.
– Что именно?
– Понимаешь, я открыл тайну гольфа. Ты не добьешься успеха, пока не станешь так несчастен, что тебе на все наплевать. Возьмем подсечку. Если тебе очень плохо, тебе все равно, что с мячом, и ты не поднимешь голову. Горе автоматически исключает слишком сильные удары. Посмотри на чемпионов. Они все мрачные.
– Да, вроде бы.
– Вот видишь!
– Но они почти все шотландцы, – возразила Барбара.
– Не важно. Все равно я прав. А главное, всю дальнейшую жизнь я буду так счастлив, что гандикап у меня останется около тридцати.
Барбара нежно сжала его руку.
– Не горюй, мой дорогой, – сказала она. – Все будет хорошо. Когда мы поженимся, я найду столько способов сердить тебя, что ты выиграешь любительский чемпионат.
– Найдешь? – переспросил он. – Правда?
– Еще бы!
– Ты ангел, – сказал он и обнял ее двумя руками, как обнимают клюшку.
БОЛЬШАЯ ИГРА
© Перевод. А. Притыкина, Д. Притыкин, 2012.
Летний день клонился к закату. Длинные тени каштанов уже ложились на террасу гольф-клуба, а пчелы, задержавшиеся к этому часу на цветочных клумбах, походили на усталых бизнесменов, готовых, наконец, отложить работу и отправиться в ресторан, а после в театр. Старейшина клуба приподнялся в своем любимом кресле, посмотрел на часы и зевнул.
В ту же минуту из-за холма, со стороны восемнадцатой лунки, донеслись пронзительные крики – видимо, подошел к концу какой-то затянувшийся матч. Шум голосов приблизился, и на холме показалась небольшая компания. Возглавляли ее двое – оба невысокие и коренастые. Первый выглядел довольным, второй – расстроенным. Их сопровождали друзья и болельщики, один из которых, улыбающийся молодой человек, зашел на террасу, где сидел старейшина.
– Что за шум? – поинтересовался тот.
Юноша опустился в кресло и закурил.
– Перкинс и Бростер, – ответил он, – шли вровень после семнадцатой лунки и решили поднять ставки до пятидесяти фунтов. Оба добрались до грина в семь ударов, и Перкинсу всего-то нужно было попасть в лунку с полуметра, чтобы свести матч к ничьей. А он возьми да и промахнись. Эти двое играют по-крупному.
– Занятно, – произнес старейшина, – большие ставки обычно делают те, на чью игру невозможно смотреть без содрогания. Чем выше мастерство игрока, тем меньше он ставит на кон. Только самым никчемным гольфистам свойственно подогревать интерес к игре большими деньгами. Однако я не назвал бы пятьдесят фунтов такой уж серьезной суммой для Перкинса и Бростера, ведь оба они довольно обеспеченные люди. Вот если вам угодно послушать…
Челюсть молодого человека слегка отвисла.
– Ой, надо же, я и не думал, что уже так поздно, – залепетал он, – мне нужно…
– …о действительно крупной ставке…
– Я обещал…
– …я с удовольствием расскажу, – закончил старейшина.
– Погодите, – угрюмо сказал юноша, – это не о том, как двое влюбляются в одну девушку и играют матч, чтобы решить, кому она достанется? Если так, то…
– Ставка, о которой я говорю, – ответил старейшина, – гораздо больше и значительнее, чем любовь женщины. Итак?
– Ладно, – сдался его собеседник, – давайте уж.
– Как известно, не в деньгах счастье, – начал старейшина, – пример тому – Бредбери Фишер, герой моей истории. У него, одного из самых известных нуворишей Америки, было две печали: отсутствие прогресса в игре и неодобрительное отношение жены к реликвиям гольфа из его коллекции. Однажды, увидев, как он любуется брюками, в которых Френсис Уйме победил Вардона и Рея в исторической переигровке на Открытом национальном чемпионате, жена спросила, не лучше ли коллекционировать что-нибудь стоящее, вроде старых мастеров или прижизненных изданий.
Подумать только, "стоящее"! Бредбери простил ее, потому что любил, но обиду забыть не смог.
Как и многие из тех, кто пристрастился к гольфу в зрелом возрасте, понапрасну растратив молодость на коммерческие устремления, Бредбери Фишер был предан игре всей душой. Хоть он изредка и наведывался на Уолл-стрит, чтобы отнять миллион-другой у мелких инвесторов, главное место в его жизни занимали гольф и коллекция. Он начал собирать ее, как только увлекся гольфом, и очень ею дорожил. Воспоминания о том, что жена не позволила ему приобрести запонку Д.Г. Тейлора за какие-то несколько сотен фунтов, камнем лежали у него на душе.
Эта неприятность постигла Бредбери в Лондоне. Сейчас он возвращался в Нью-Йорк, а жена еще ненадолго осталась в Англии. Всю дорогу Бредбери был угрюм и печален, а во время корабельного концерта, куда его занесла нелегкая, даже высказал стюарду, что если у самозваной певицы, только что исполнившей "Мой домик на Диком Западе", хватит наглости выйти на бис, пусть она свернет себе шею на какой-нибудь высокой ноте.
Таково было настроение Бредбери Фишера, когда он пересекал океан, таким оно осталось и по возвращении домой в Голденвиль, что на Лонг-Айленде. Задумчиво сидел он с послеобеденной сигарой в версальской гостиной, когда вошел Близзард, английский дворецкий, и сообщил, что мистер Глэдстон Ботт желает переговорить с ним по телефону.
– Ботт? Пусть проваливает, – ответил Бредбери.
– Очень хорошо, сэр.
– Нет, лучше я сам с ним разберусь. – Бредбери подошел к аппарату. – Алло, – резко бросил он в трубку.
Не нравился ему этот Ботт. Бывают люди, которым словно судьбой начертано всю жизнь оставаться соперниками. Так было с Бредбери Фишером и Д. Глэдстоном Боттом. Они родились в одном городишке с разницей в несколько дней, почти одновременно переехали в Нью-Йорк и с тех пор шли ноздря в ноздрю. Фишер на два дня раньше Ботта заработал первый миллион, зато первому разводу Ботта газетчики уделили на пару абзацев больше внимания, чем разводу Фишера.
В знаменитой тюрьме Синг-Синг, где каждый из них провел несколько счастливых лет молодости, они на равных сражались за блага, которые предлагало это заведение. Фишер застолбил за собой место кетчера в бейсбольной команде, а Ботт обскакал Фишера, когда хору понадобился тенор. Ботта выбрали для участия в состязании ораторов Синг-Синг и Оберна, зато Фишеру в последний момент удалось попасть в команду кроссвордистов, в то время как Ботт остался в запасе.
Одновременно они начали играть в гольф, и их результаты всегда были близки. Неудивительно, что Фишер и Ботт недолюбливали друг друга.
– Привет, – ответил Глэдстон Ботт. – Вернулся? Послушай, Фишер. Есть у меня одна интересная вещица. Думаю, подойдет для твоей коллекции.
Бредбери Фишер смягчился. Ботт был ему неприятен, однако это еще не повод отказываться от сделки. Ботт, конечно, ни в чем не разбирается, но вдруг ему посчастливилось наткнуться на что-нибудь ценное. Бредбери с облегчением подумал, что жена сейчас за три тысячи миль от дома и ее всевидящее око не следит за каждым его шагом.
– Я только что вернулся с юга, – продолжил Ботт, – привез детскую клюшку Бобби Джонса. Именно ей он первый раз в жизни играл в чемпионате Атланты, штат Джорджия, среди юниоров, у которых прорезались еще не все зубы.
Бредбери ахнул. До него доходили слухи о существовании такого сокровища, но он им не верил.
– А это точно, – спросил он, – ты уверен, что она подлинная?
– У меня письменные ручательства мистера Джонса, миссис Джонс и няни.
– Сколько, Ботт, старина? – запинаясь, произнес Бредбери, – сколько ты хочешь за клюшку, Глэдстон, дружище? Я дам сто тысяч долларов.
– Ха!
– Пятьсот тысяч.
– Ха-ха!
– Миллион.
– Ха-ха-ха!
– Два миллиона.
– Ха-ха-ха-ха!
Бредбери Фишера словно поджаривали на сковороде. Лицо искажала гримаса. В душе с быстротой молнии сменялись ярость, отчаяние, ненависть, злость, боль, досада и возмущение. Однако когда он снова заговорил, голос был вкрадчивым и любезным.
– Глэдди, старичок, – сказал он, – мы столько лет с тобой дружим.
– Нет, не дружим, – ответил Глэдстон Ботт.
– Дружим-дружим.
– Ничего подобного.
– Пусть так, а что скажешь на два миллиона пятьсот?
– Держи карман. Послушай, тебе и впрямь так нужна эта клюшка?
– Нужна, Ботти, старикашечка, очень нужна.
– Так вот. Меняю ее на Близзарда.
– На Близзарда? – с дрожью в голосе переспросил Фишер.
– На Близзарда.
Пожалуй, до сих пор из повествования о двух миллионерах можно было заключить, что никто из них ни в чем не превосходил соперника. Однако это не так. Вообще говоря, чем бы ни похвастался один, у другого всегда находилось что-нибудь равноценное. Лишь в одном преимущество Бредбери Фишера не вызывало сомнений – у него был лучший на всем Лонг-Айленде английский дворецкий.
Близзард был бесподобен. К сожалению, в наши дни английские дворецкие все меньше и меньше соответствуют овеянному легендами образу, созданному их предшественниками. Современный дворецкий так и норовит оказаться стройным молодым человеком в прекрасной физической форме, которого легко принять за члена семьи. Близзард же принадлежал к старой доброй школе; прежде чем попасть к Фишерам, он пятнадцать лет прослужил у графа и, судя по виду, за эти годы и дня не прожил без пинты портвейна. Аромат портвейна, выпученные глаза и три подбородка – в этом был весь Близзард. У него были ноги колесом, а при ходьбе нижняя часть жилета выступала, словно авангард в королевском параде.
Сознание, что Ботт страстно желает заполучить Близзарда, давно согревало Бредбери душу. Однако никогда раньше Ботт не выражал свои чувства открыто.
– На Близзарда? – прошептал Фишер.
– На Близзарда, – твердо ответил Ботт, – у жены на следующей неделе день рождения, и я как раз подбираю подарок.
Бредбери Фишер содрогнулся, ноги стали как ватные. На лбу выступили капельки пота. Слишком уж велико было искушение.
– Может, возьмешь три миллиона… или четыре… или что-нибудь вроде того?
– Нет. Мне нужен Близзард.
Бредбери вытер платком взмокший лоб.
– Твоя взяла, – еле слышно сказал он.
Тем же вечером прибыла детская клюшка Джонса. Несколько часов Бредбери Фишер любовался ею с чистой радостью коллекционера, которому удалось заполучить настоящее сокровище, потом мало-помалу начал понимать, что натворил.
Он задумался о жене и о том, что она скажет, когда все узнает. Близзард был гордостью и отрадой миссис Фишер. Ей, подобно поэту, не доводилось лелеять лани нежной, но случись такое, она не привязалась бы к этой самой лани больше, чем к Близзарду. Даже сейчас мысли ее нет-нет да и возвращались к оставленному дома любимцу. Вот и сегодня Бредбери обнаружил, что в его отсутствие пришли три телеграммы.
Первая вопрошала:
Как Близзард? Жду ответа.
Вторая:
Как радикулит Близзарда? Жду ответа.
Третья:
Икота Близзарда. Как она? Попробуй "Тонизирующий бальзам доктора Мерфи". Все рекомендуют. Три раза день после еды. Принимать неделю. Сообщи результат.
Не нужно быть ясновидящим, чтобы понять: если, возвратившись домой, она узнает, что Бредбери обменял Близзарда на детскую клюшку для гольфа, развода не миновать. Любой суд присяжных в Америке единогласно примет решение в ее пользу. Первая жена получила развод по гораздо более пустяковому поводу. Да и вторая, и третья, и четвертая. А ведь эту жену Бредбери любил. Было в его жизни время, когда, потеряв жену, он относился к этому философски, зная, что при желании легко найдет другую. Однако с возрастом появляются постоянные привычки, и Бредбери уже не мыслил себя без нынешней спутницы жизни.
Итак, что делать? Что же, черт возьми, делать-то?
Положение безвыходное. Ничто, кроме Близзарда, не удовлетворит алчность завистливого Ботта. Но и о том, чтобы расстаться с клюшкой, подержав ее в руках, и речи быть не могло.
Всю ночь он беспокойно ворочался в кровати (эпохи Людовика XV), и вот, уже под утро, у него созрел грандиозный план.
На следующий день Бредбери отправился в гольф-клуб, где ему сообщили, что Ботт играет со своим знакомым, тоже миллионером. Ждать пришлось недолго, Ботт скоро появился.
– Эй, – сказал Глэдстон Ботт, как всегда не поздоровавшись. – Когда, наконец, я увижу своего дворецкого?
– В самое ближайшее время, – ответил Бредбери.
– Я ждал его вчера.
– Скоро получишь.
– Чем его кормить? – поинтересовался Ботт.
– Да тем же, что ешь сам. Когда жарко, добавляй серу в портвейн. Расскажи лучше, как сыграл?
– Проиграл. Чертовски не везло.
Глаза Бредбери Фишера засверкали. Пробил его час.
– Не везло? Скажешь тоже, "не везло". Везение тут ни при чем. Ты вечно жалуешься на удачу. Может, ты просто чертовски плохо играешь?
– Что?!
– Ты никогда не сможешь играть в гольф, если не освоишь азы. Вспомни, как ты бьешь по мячу.
– Ну и как же я бью по мячу?
– А так – ты все делаешь неправильно. При правильном замахе клюшка отводится назад, а вес тела плавно переносится на правую пятку и подушечки пальцев левой ноги. Однако как ни работай над техникой, все равно ничего не выйдет, если не перестанешь вертеть головой во время удара, потому что нужно смотреть на мяч.
– Эй!
– Очевидно, что при замахе нельзя делать резких движений, так как это приводит к потере равновесия. Ты должен понять, что совершенно необходимо…
– Эй! – прервал его Глэдстон Ботт.
Он был потрясен до глубины души. Ботт мог часами выслушивать подобные рассуждения от профессионалов или знакомых игроков с нулевым гандикапом. Гандикап Бредбери Фишера равнялся двадцати четырем, и Ботт свято верил, что может разделать Фишера под орех в любое время дня и ночи.
– С чего ты взял, – с жаром спросил он, – что можешь учить меня гольфу?
Бредбери Фишер усмехнулся про себя. Все шло в точности по его коварному плану.
– Друг мой, – ответил он, – я просто хотел помочь.
– Каков нахал! Да я разнесу тебя в пух и прах – только дай.
– Легко сказать.