Глава 17
Уже на улице погасли тусклые фонари, и ночная темнота вот-вот сменится серыми предрассветными сумерками, а Павел с Марьяной все никак не могли оторваться друг от друга. Спать им сегодня не пришлось вовсе. Даже совершенно обессиленные, опустошенные, они лежали, тесно прижавшись, словно не хотели расстаться ни на минуту.
"Три вещи есть недоступные мне, и четвертую я не постигаю – путь стрелы в небе, корабля в море, змеи на скале и путь мужчины к сердцу женщины", – сказал когда-то Соломон Премудрый, и ведь прав, прав был старик! Сотни и тысячи лет прошли с тех пор, люди научились летать в космос и расщеплять атом, но никто еще не постиг тайны волшебного мига, когда двое становятся как одно целое.
И даже не в сексе тут дело, хотя такой ночи давным-дав-но уже не было… А может, и вовсе никогда в жизни. Главное – совершенно в другом. Редко, очень редко происходит между мужчиной и женщиной чудо узнавания, когда чувствуешь каждой клеточкой и кровинкой, что рядом – твой человек, может быть, единственный в мире.
Так (или примерно так) думал Павел, лежа в широкой кровати на скользких шелковых простынях. Пожалуй, только они и портили удовольствие… Неудобные какие-то, холодные. Голова Марьяны лежала у него на плече так доверчиво, что он даже пошевелиться боялся. Век бы так лежать.
Но всему когда-то приходит конец. Резко, требовательно улюлюкнул будильник на тумбочке у кровати. Марьяна сразу как-то вся встрепенулась, очнувшись от забытья, встала и потянулась за часами. В сумраке она была как античная статуя – белизна кожи, нежные, чистые линии… Павел невольно залюбовался ею.
– Марьяна… Какая же ты! – выдохнул он.
– Нет, не Марьяна. Вообще-то меня Надя зовут.
Она обернулась, смущенно улыбаясь, и откинула назад пряди длинных волос.
Впервые за много лет она назвалась этим именем. И ей казалось, что теперь так – правильно.
– А почему – Надя? – удивился Павел.
Это имя, такое простое и обычное, почему-то понравилось ему гораздо больше.
– Ну, это долгая история. Когда-нибудь расскажу тебе, если захочешь. А сейчас… – она посмотрела на часы, – пора вставать, между прочим.
– Не рановато ли?
Очень хотелось задержать блаженный покой хоть не надолго. Совсем как в детстве, когда надо было вставать в школу, а ты натягиваешь на нос одеяло: "Ну еще минуточку… ну полминуточки!"
– В самый раз! Еще Найду вывести надо.
Ах да, конечно. О собаке он как-то позабыл, а она уже ходит вокруг, тычется мокрым холодным носом в ноги хозяйке и жалобно поскуливает.
– Ладно, я сам! – Павел сел на кровати, нащупал на стуле свои брюки.
У Марьяны на лице отразилось сомнение. Видно было, что она опасается доверить ему свое хвостатое сокровище. Наконец она спросила:
– А может, давай вместе?
– Ну давай! – улыбнулся Павел. И правда, так даже лучше.
В ранний час улица была еще безлюдна и тиха. Скоро, совсем скоро заспешат на работу вечно озабоченные служащие, мамы поведут детишек по садикам и школьники потянутся на занятия… Но пока – никого не видно, только сонный таджик в оранжевом жилете скребет тротуар огромной широкой лопатой. Солнце только-только встало, и на снегу играют нежные, чуть розоватые отблески.
Павел с Марьяной (или Надей? Он еще не понял, как правильно) медленно шли по бульварчику, среди старых деревьев, запорошенных снегом, сверкающим, словно новогодняя мишура. Собачка вышагивала ужасно гордо, словно ей нравилось гулять в такой компании, и поминутно оглядывалась, словно хотела убедиться – тут ли они? Никуда не потерялись? Марьяна взяла его под руку, и Павел как-то сразу приосанился, походка стала увереннее. Странное это все-таки чувство, когда ты уже не один!
Жаль только, что прогулка получилась такая короткая. Домой возвращались почти бегом, потом Надя жарила яичницу с помидорами. В розовом халатике, ненакрашенная, она была такая домашняя, теплая, своя…
Он не выдержал – подошел к ней сзади, обнял, зарылся лицом в пушистые светлые волосы. Она отстранила его:
– Садись ешь, а то на работу опоздаем!
Да будь она неладна, эта работа! Павел покорно сел к столу, подцепил на вилку кусок… Кажется, за всю жизнь не ел ничего вкуснее!
Надя убежала наводить красоту и через несколько минут вышла такая, какой он привык видеть ее раньше – в строгом костюме, собранная, деловая… Только сегодня румянец у нее на щеках был не из косметички да глаза сверкали особенным блеском.
– Давай собирайся, пора уже! – торопила она, и Павел, на ходу дожевывая завтрак, покорно пошел к двери. Он поскреб ладонью щеку и подумал, что неплохо бы побриться, но теперь это, пожалуй, уже не имеет никакого значения.
По дороге к офису Павел с Марьяной попали в длиннейшую пробку. Кругом сигналили машины, и нервные водители изо всех сил пытались пролезть вперед, втискиваясь в любое, даже самое узкое пространство между автомобилями, но ему было совершенно все равно – в первый раз, наверное. Тепло, сухо, на голову не каплет, и любимая женщина сидит рядом… Что еще человеку надо?
Когда впереди уже показалось знакомое здание, увенчанное стеклянной башенкой, Марьяна озабоченно сказала:
– Только высади меня, пожалуйста, подальше. Не дай бог, наши увидят…
Павел нахмурился. Тоже мне конспираторша! Штирлиц в юбке. Было немного обидно, что она как будто стыдится их связи, словно чего-то грязного и недостойного, вроде дурной болезни или судимости.
– Надя, ну чего ты боишься? Разве нам есть что скрывать? Мы же взрослые люди, в конце концов!
– Ну, понимаешь, политика компании… – начала она не очень уверенно.
Ага. Хороша политика. Служебный роман – почти преступление, а свальный грех в сауне – это ничего, можно! Способствует сплочению коллектива.
Павел вспомнил новогоднее действо в доме отдыха – и аж передернулся от отвращения. Надя, Наденька, как хорошо, что тебя там не было!
Он тяжело вздохнул, но спорить не стал.
– Ладно, хорошо. Высажу тебя во-он в том переулочке!
– Спасибо!
Марьяна чмокнула его в щеку и выпорхнула из машины. Он пару минут смотрел ей вслед, видел, как стройная фигурка скрылась в арке, и только тогда тронулся с места.
На работе его встретили неприветливо. Непонятно было, каким образом о его неудачном выступлении стало известно, но, когда Павел шел по длинному коридору, сослуживцы как-то странно косились в его сторону. Даже секретарша Люся отводила глаза.
– Александр Анатольевич просил вас зайти… Немедленно.
Ну что ж, немедленно так немедленно. Он был вполне готов к этому разговору. Павел аккуратно повесил пальто, пригладил перед зеркалом чуть растрепавшиеся волосы и постучал в дверь начальственного кабинета.
– Разрешите?
– Да, пожалуйста.
Александр Анатольевич выпрямился в кресле, откинулся назад, видимо приготовившись к неприятному разговору. Теперь он вовсе не выглядел добрым и милым, как раньше, напротив – в лице его появилось что-то жесткое, и глаза смотрели холодно и колюче. Он молча указал ему на стул. Ну что же, видать, началось…
– Павел Петрович, чем вы можете объяснить то, что случилось с вами в суде? Я все могу понять, но есть же границы! Не буду скрывать, Главный очень недоволен… Вы ведь понимаете, чем это чревато?
Павел кивнул. Еще бы не понять! Мысленно он уже попрощался и с работой, и с дальнейшими перспективами на адвокатском поприще. По-настоящему его беспокоило только одно – а как к этому отнесется Марьяна? Вдруг она согласна быть с ним рядом только до тех пор, пока он обретается в статусе многообещающего молодого юриста, и не захочет иметь ничего общего с безработным неудачником?
Он тут же отогнал эту мысль. Не ко времени сейчас. А начальник все не унимался:
– Вы понимаете, что ставите под удар компанию? Подводите людей?
Слушать его порядком надоело. Прямо как завуч на школьном комсомольском собрании! Павел вздохнул и сказал:
– Да, понимаю. И поэтому… Будьте добры, лист бумаги у вас можно попросить?
– Зачем? – Александр Анатольевич посмотрел на него с неподдельным изумлением.
– Написать заявление об уходе, – вежливо объяснил он. – "По собственному желанию…" Ну и дальше как положено.
Начальник даже карандаш выронил. Кажется, такого поворота он вовсе не ожидал! На лице его отразилась гамма самых разнообразных чувств. Тут было и возмущение, и гнев, и даже страх… Но главное – недоумение. Сейчас Александр Анатольевич больше не казался ни добрым, ни злым. Просто немолодой усталый человек, который больше всего на свете хочет избежать проблем. Особенно заметны стали мешки под глазами, поредевшие волосы на макушке, землистый оттенок кожи…
– Ну, погодите, погодите, стоит ли вот так, сразу… – забормотал он, – разумеется, ситуация сложилась не самая удачная, но ведь не все еще потеряно! У вас есть возможность как-то реабилитировать себя, вернуть доверие руководства… Поверьте, мы ведь тоже не звери! Вы не так давно работаете в компании, еще не знаете многих нюансов…
– И похоже, уже не узнаю. Извините, Александр Анатольевич, у меня есть свои причины, чтобы так поступить.
Павел бесцеремонно притянул к себе чистый лист, достал ручку из внутреннего кармана и начал писать.
– Простите, а на чье имя? – Павел вдруг вспомнил, что до сих пор не знает фамилии Главного. В компании его именовали только так и при одном упоминании о нем слегка понижали голос. Так, наверное, относились древние евреи к своему безжалостному и суровому богу – с трепетом, но не с любовью.
– На мое, – механическим голосом отозвался начальник. Он все еще пребывал в состоянии прострации. Наконец в глазах его мелькнуло что-то вроде озарения. – Вам что, платят мало? Кто-то предложил вам больше? Нас тут только двое, скажите откровенно!
Ага, только двое! Кругом понатыканы видеокамеры, да и жучков, наверное, немало. Прослушиваются телефонные переговоры, просматривается электронная почта, и, дабы нерадивый сотрудник не терял даром драгоценного рабочего времени, за ним наблюдают даже в сортире. "Большой брат смотрит на тебя…" Оруэлл может отдыхать, так что ура техническому прогрессу.
– Нет-нет, дело совсем не в этом.
– Так в чем же? Объясните, наконец!
Павел на мгновение перестал писать и посмотрел в лицо начальника. Что сказать ему? "Неправедное стяжание – прах"? Что нельзя идти против своей совести, даже если за это много платят? Для взрослого и умного человека такие слова – просто пустое сотрясение воздуха… Впрочем, как и для него самого совсем недавно.
– Причины сугубо личного свойства, – сказал он, протягивая через стол свое заявление, – завтра я зайду за документами. С вами приятно было работать, но… так уж вышло. Простите.
Этот день – первый по-настоящему свободный день за долгие годы, когда над головой не висела какая-нибудь срочная работа, когда он был предоставлен только самому себе и никому больше, – Павел провел и странно, и бестолково. Сначала он долго бродил пешком по центру, плутал в каких-то переулках, состоящих из строек и домов, предназначенных на снос, потом вышел на старый Арбат. Это место в Москве он никогда не любил. Кичевые безвкусные картины с аляповатыми пейзажами, выставленные художниками на продажу, лотки со всякой сувенирной чепухой а-ля рюсс вроде матрешек и советской еще военной формы (где ее только берут, интересно?), гуляющие толпы иностранных туристов и московских обалдуев, диковатого вида молодые люди, завывающие песни собственного сочинения, даже вычурные фонари оставляли ощущение чего-то слишком нарочитого, ненастоящего. Как будто давным-давно, еще на заре перестройки, люди договорились играть что-то вроде спектакля-перформанса, изображая перед иностранцами сцены из богемной жизни, да так заигрались, что восприняли ее всерьез и даже не поняли, что времена уже изменились.
Но сейчас ему понравилось здесь. Павел долго смотрел на гуляющих. Хотя бы никто не бежит, словно на пожар, и пары ходят, взявшись за руки, компании молодежи перекрикиваются, переговариваются на уже малопонятном для него языке (в память запало выражение "превед, медвед!" и пожелание кому-то "выпить йаду"), смеются своим шуткам… Давно ли он сам был таким же, как они? Ну, может быть, не совсем, каждое поколение полагает себя единственным и неповторимым. И все же – грустно было думать, что пройдет всего несколько лет, и эти парни и девушки пополнят ряды солдат бесчисленной армии офисных сотрудников, станут одинаковыми в своих строгих костюмах неброских цветов (особенно поощряется серый!) и в глазах у них погаснет сияние юности. А что останется? Бытовые дрязги, погоня за деньгами, которых почему-то никогда не бывает достаточно, и ожидание старости.
Павел почувствовал, что изрядно продрог. И есть хочется… Он зашел в маленькое кафе, заказал пиццу с грибами и пеперони. Есть не спеша, не глядя на часы и не прикидывая, успеешь ли на очередную встречу, тоже было настоящим удовольствием! Он медленно прихлебывал кофе и смотрел на улицу. Просто река жизни… Течет, перекатывается, есть у нее и омуты, и водовороты, и остановить этот поток нельзя.
К столику подошел официант, убрал приборы.
– Что-нибудь еще будете заказывать?
Павел посмотрел в меню с некоторым сомнением. Можно бы, конечно, но куда уж больше! И так объелся сверх всякой меры. Как бабушка говорила, "сам сыт, а глаза голодные".
– Нет. И счет принесите.
Он полез в карман за бумажником. Пальцы наткнулись на что-то маленькое, твердое… Павел вытащил на свет божий свой талисман. Он и сам удивился, что за целый день ни разу не вспомнил о нем. Ну да, конечно, до того ли ему было!
В талисмане больше не было ничего особенного. Обыкновенный черный камешек немного необычной формы, гладкий, отполированный, блестящий… Похож на агат или обсидиан, или как они там еще называются. На Арбате море таких поделок.
– Ваш счет, пожалуйста.
Павел поспешно сжал талисман в кулаке. Почему-то он смутился, словно боялся быть застигнутым за чем-то недостойным. Пожалуй, теперь он ему больше не нужен. Глупо надеяться, что какой-то камень может принести удачу, и не полагаться на себя самого!
Он хотел было оставить его здесь, на столе, под салфеткой, но в последний момент передумал и сунул обратно в карман. Мало ли что… Может, еще пригодится.
И вообще, пора бы двигать отсюда. Скоро у Марьяны (то есть у Нади! Теперь про себя он называл ее только так) закончится рабочий день, надо пойти встретить ее. Павел почувствовал, что уже скучает.
Он расплатился и вышел из кафе.
Глава 18
Ровно в шесть Марьяна стояла у выхода из офисного центра. Она чувствовала себя совершенно растерянной. Целый день даже работать толком не могла… Кандидату, пришедшему устраиваться на должность менеджера по ценным бумагам, она учинила форменный допрос о том, сколько лет он за рулем и попадал ли в аварии, претендента на вакансию водителя спрашивала, что такое индекс Доу-Джонса, перепутала показатели в отчете о проведенном тренинге по мотивации персонала…
Виноват во всем был, конечно, Павел. Она видела его лицо, его улыбку, его руки, без конца прокручивала в памяти каждое слово. Неужели вот оно, то, настоящее, чего она ждала так долго? Вроде бы нет в этом человеке ничего особенного, он не олигарх, не плейбой и даже не бог весть какой красавец, но при одной мысли о нем сердце летит к небесам и на лице против воли появляется идиотски-радостная улыбка. И бабушке он бы, наверное, понравился…
Но почему он не позвонил ей ни разу? Даже SMS не отправил. Она надеялась увидеть его в буфете во время обеденного перерыва, хотя бы мельком, чтобы обменяться взглядами, но почему-то он не пришел. Может быть, слишком занят? У ехал в суд или на деловую встречу? Или просто забыл о ней, сочтя эту ночь просто маленьким приключением, приятным, но не заслуживающим особого внимания. Как говорится, "постель – не повод для знакомства".
Думать об этом было страшно. Неужели сейчас, когда она впервые за много лет почувствовала себя такой счастливой, такой по-настоящему живой, придется снова натолкнуться на ледяную стену, спрятать свои чувства поглубже и залить тройным слоем цемента? Нет, нет, это было бы слишком жестоко! Неправильно как-то, несправедливо.
Марьяна изо всех сил гнала прочь дурные мысли. В конце концов, она ведь не девочка-подросток, которая впадает в отчаяние только из-за того, что мальчик не пригласил на дискотеку! Она убеждала себя, что надо идти домой, нечего мерзнуть здесь, что Павел непременно объявится рано или поздно и сам все объяснит, и даже если нет – в конце концов, его дело, скатертью дорога, не очень-то и хотелось… И все равно стояла на пронзительном зимнем ветру и упорно искала его взглядом. Коллеги расходились по домам, кто-то махал ей на прощание, и Марьяна, принужденно улыбаясь, махала в ответ. "Пока, счастливо, завтра увидимся…"
Она уже почти отчаялась дождаться его и медленно, нога за ногу побрела к метро, когда издали заметила знакомую фигуру в сером пальто, распахнутом на груди, несмотря на холод. Букет алых роз пламенел у него в руках, словно факел.
Марьяна отчаянно замахала ему рукой. Она забыла о том, что их могут увидеть (и увидят непременно, все как на ладони!), о том, что у нее могут быть неприятности… Какое это все имело значение, если Павел был здесь и улыбался так, словно сто лет ее не видел и ужасно соскучился! Лицо его было освещено изнутри этой улыбкой. Сжимая в руках цветы, он почти бежал ей навстречу.
– Привет!
– Привет. А по какому случаю цветы?
– У нас юбилей, – очень серьезно ответил он, – ровно один день знакомства. – И зачем-то уточнил: – Близкого.
– Спасибо. – Марьяна осторожно взяла букет, чтобы не оцарапаться о колючки.
– Пойдем скорее к машине! Холодно очень.
В другое время Марьяна возмутилась бы таким покушением на ее свободу, но сейчас отнеслась как к чему-то само собой разумеющемуся, как и к тому, что ехали они к ней домой. В глубине души было даже приятно, что можно на кого-то положиться и не отстаивать бесконечно свое право на независимость. Место пассажира определенно стало ей нравиться!
По дороге Марьяна весело болтала, описывая свои сегодняшние злоключения, но Павел, казалось, вовсе не слушал ее, думая о чем-то своем. Вид у него был совершенно отсутствующий, так что трудно было поверить, что всего каких-нибудь полчаса назад он бежал ей навстречу с цветами.
Наконец Марьяна не выдержала:
– Паша! Тебе неинтересно?
Он покачал головой:
– Нет. Не в этом дело.
– А в чем же тогда?
Он свернул к обочине и остановил машину. Взглянув ему в лицо, Марьяна сразу притихла. Видно, что-то гнетет его… Павел взял ее за руку и очень серьезно сказал:
– Я понял две очень важные вещи. Во-первых, я тебя люблю и хочу быть с тобой. Официально или нет – это как ты захочешь.
Марьяна почувствовала, как кровь приливает к лицу. Кто бы мог подумать, что предложение руки и сердца делают вот так – сидя в машине на обочине запруженной другими автомобилями трассы? Нет ни романтического ужина, ни тихой музыки, ни кольца, как в американском кино… Да какая к черту разница! Совершенно все равно, где и как быть счастливой.