Джилл крадучись пробиралась по темному коридору, держа пистолет наготове. Губы Флоры были крепко сжаты, густо накрашенные глаза превратились в узкие щелочки. Взгляд Эльви скользнул по ее бледным предплечьям с розовыми полосками шрамов. Из-за рыжих волос, торчащих во все стороны, голова Флоры казалась слишком большой для такого хрупкого тельца. Одно время Флора красилась в черный, но с год назад решила отращивать свой натуральный цвет.
- Ну как, получается? - спросила Эльви.
- Угу. Кое-что нашла. Секунду, вот только добью...
На экране появилась и тут же исчезла карта. В темноте распахнулась дверь, и Джилл оказалась на лестничной площадке. Флора облизала губы, и Джилл сделала шаг вперед.
Маргарета, дочь Эльви и мать Флоры, вряд ли одобрила бы такие игры - скорее всего, сочла бы их вредными для них обеих - для каждой по-своему.
Игровая приставка перекочевала к Эльви три месяца назад в результате семейного компромисса. Заметив, что Флора вот уже полгода просиживает за видеоиграми по четыре-пять часов в день, родители поставили ей ультиматум: либо она продает приставку, либо отдает ее на хранение бабушке - если та, конечно, согласится.
Бабушка согласилась. Эльви обожала внучку, и чувство было взаимным. Флора приходила по вечерам два-три раза в неделю и играла, как правило, не больше пары часов. В оставшееся время они пили чай, болтали, играли в вист, иногда Флора оставалась ночевать.
- У-ууу...
- Черт-черт-черт!
Эльви подняла голову. Флора сжалась в комок от напряжения.
Из-за угла показалась фигура зомби, Джилл вскинула пистолет и выстрелила, но не успела: зомби уже навалился на нее всей своей тушей. Кнопки джойстика так и щелкали, пока Флора выворачивалась из его лап, но тут брызнула кровь, и бездыханное тело Джилл упало к его ногам.
Вы убиты.
- Дура! - Флора ударила себя по лбу. - Черт! Надо было его из огнемета. Вот черт!
Эльви высунулась из кресла:
- И что, все?
- Да нет. По крайней мере, я теперь знаю, где он прячется.
- Ну-ну.
По словам школьного психолога, Флора отличалась "склонностью к саморазрушению". Эльви затруднялась сказать, было ли это лучше или хуже ее собственного "диагноза" в школьные годы - "истеричная натура". В пятидесятые, с их процветающим социализмом и торжеством разума, истерия, мягко говоря, не приветствовалась. Эльви тоже когда-то резала себя бритвой от невыносимой душевной боли и давления извне. А ведь в то время таких проблем вообще не существовало. Тогда никто не имел права быть несчастным.
С самого рождения внучки Эльви чувствовала удивительное родство с этой серьезной, впечатлительной девочкой. Уже тогда она понимала, что в жизни Флоре придется нелегко. Похоже, чуткость и восприимчивость, их общий крест, передавались через поколение. Наверное, именно в пику своей чокнутой мамаше Маргарета поступила на юридический, сделала карьеру и стала практичной, целеустремленной особой. Потом она вышла замуж за Йорана, такого же практичного и целеустремленного.
- У тебя тоже голова болит? - спросила Эльви, заметив, как Флора поднесла руку ко лбу. Флора наклонилась, чтобы выключить игру.
- Ага. Ой... - Флора упорно жала кнопку приставки. - Не выключается...
- Ну выключи телевизор.
Телевизор тоже не выключался. На экране появилась игровая заставка - Джилл мочит парочку зомби электрошоком, а затем убивает третьего из пистолета. Выстрелы отдавались в висках, и Эльви поморщилась. Убрать звук тоже не получалось.
Флора попыталась выдернуть вилку из розетки, но та вдруг заискрила, и Флора с криком подскочила. Эльви встала с кресла:
- Детка, что случилось?
Флора уставилась на руку, в которой секунду назад держала вилку.
- Током ударило. Не сильно, но все-таки... - Она потрясла рукой, словно обжегшись, затем усмехнулась, заметив, как Джилл орудует электрошоком: - Не настолько, конечно.
Эльви подала Флоре руку, помогая подняться.
- Идем-ка на кухню.
Всей техникой в доме заведовал муж. Как-то раз, уже после того, как у него началась болезнь Альцгеймера, ей пришлось вызвать мастера из-за перегоревших пробок. Туре никогда не доверял ей подобных вещей, считая, что у нее голова не так устроена и она все равно ничего не поймет. Электрик, не знакомый с устройством ее головы, объяснил ей, что делать, и с тех она прекрасно справлялась сама. Правда, до починки телевизора ей пока еще было далеко - ну да ничего, это и до завтра подождет.
На кухне они сыграли партию в вист, хотя сосредоточиться на картах было непросто. Дело было даже не в головной боли - в воздухе витало что-то странное. В четверть одиннадцатого Эльви собрала карты и спросила:
- Флора, ты чувствуешь?..
- Да.
- Что это?..
- Не знаю.
Обе застыли, прислушиваясь к своим ощущениям. За свою жизнь Эльви не раз приходилось сталкиваться с себе подобными, Флора же страдала в одиночестве, пока однажды у них не зашла об этом речь. Тогда у Флоры словно гора с плеч свалилась, - значит, не она одна такая чокнутая, есть и другие, обладающие чутьем.
В другое время, при других обстоятельствах, вероятно, они бы считались провидицами - или же окончили бы свои дни на костре. Но в двадцать первом веке в Швеции они были просто истеричками с деструктивными наклонностями. Впечатлительными натурами.
Чутье не поддавалось описанию, оно было неуловимым, как запах. Как лиса чует в темноте зайца и по его страху мгновенно распознает, что заяц тоже чувствует ее приближение, - так и они ощущали нечто, витающее вокруг людей и предметов.
Впервые они затронули эту тему прошлым летом, гуляя вдоль набережной Норр Мэларстранд. Возле городской ратуши они вдруг, как по команде, сошли с тротуара на велосипедную дорожку, обходя участок набережной. Эльви остановилась и спросила:
- Ты что, не хочешь идти по тротуару?
- Не-а.
- Почему?
- Ну... - Флора пожала плечами и смущенно уставилась в землю, - чувство какое-то... нехорошее.
- Знаешь, - Эльви коснулась ее подбородка, заставляя поднять голову, - у меня тоже.
Флора испытующе посмотрела ей в глаза:
- Правда?
- Да, - ответила Эльви. - Что-то здесь произошло. Что-то плохое. Мне кажется... здесь кто-то утонул.
- Да, - согласилась Флора, - выпрыгивал из лодки...
- ...и ударился головой о парапет, - закончила Эльви.
- Точно.
Они не стали проверять, была ли верна их догадка, - они и так знали ответ. Весь оставшийся день они делились историями, сравнивали свои ощущения. Такие провидческие способности проявились у обеих в ранней юности, и душевные метания Флоры были той же природы, что и терзания Эльви, - она слишком хорошо знала людей. Благодаря своим способностям она видела их насквозь и не терпела лжи.
- Детка, - объясняла ей Эльви, - все в той или иной степени врут. На том и общество держится, что каждый из нас хоть чуть-чуть да привирает. Ложь ведь зачастую куда милосерднее правды. Правда бывает очень эгоистична.
- Да знаю я, бабушка. Но это же так... мерзко, когда люди врут. И душок от них при этом такой...
- Да уж, - вздохнула Эльви. - Знаю.
- Тебе-то что, у тебя весь круг общения - дед да пенсионерки в церкви. А в школе тысяча человек, и кого ни возьми - всем паршиво. Они, может, и сами этого не осознают, но я-то чувствую. И переживаю. У меня внутри все переворачивается. И так - постоянно. А когда еще какой-нибудь учитель начинает мне мораль читать... да мне блевать хочется! Говорит, а от самого такой запашок... А я сижу и вижу его насквозь со всем его дерьмом. Все чувствую - скуку, расшатанные нервы, как он меня боится и до чего ему осточертела эта жизнь... И он меня будет учить...
- Флора, - ответила Эльви, - я, конечно, понимаю, это слабое утешение, но человек ко всему привыкает. Посидишь в сортире - принюхаешься.
Флора засмеялась, и Эльви продолжила:
- А что касается пенсионерок в церкви, так мне, знаешь ли, тоже иногда прищепки не хватает.
- Почему прищепки?
- Нос зажать. А твой дед... ладно, про него в другой раз. Ты, главное, вот что пойми: никуда от этого не денешься. Если с тобой то же, что и со мной, никакая прищепка не спасет... Нужно привыкать. Это тяжело, я знаю, но жить захочешь - привыкнешь.
После этого разговора Флора перестала резать себя бритвой и стала чаще навещать Эльви. Иногда она приезжала в будни и оставалась ночевать, а утром ехала в школу. Флора даже вызвалась ухаживать за дедом, но хлопот с ним было не много - разве что время от времени Эльви поручала ей покормить его кашей, раз уж внучка так хотела помочь.
Эльви несколько раз пыталась заговорить с Флорой о Боге, но Флора была атеисткой, и разговор не клеился. Флора, в свою очередь, пыталась приобщить бабушку к Мэрилину Мэнсону - приблизительно с тем же успехом. Даже их необычайное взаимопонимание имело свои пределы. Фильмы ужасов, правда, Эльви иногда смотрела - за компанию.
Телевизор в гостиной теперь орал на полную громкость. Флора еще раз попробовала его выключить, но у нее ничего не вышло.
Приставку ей подарила Эльви на пятнадцатилетие, чему предшествовали бурные дискуссии с Маргаретой, утверждавшей, что подобные игры засасывают подростков с головой и они полностью теряют связь с внешним миром. Эльви в душе была с этим согласна, - собственно, именно за этим она и купила приставку. Сама Эльви в свои пятнадцать начала выпивать, чтобы притупить чувства. Уж лучше видеоигры.
- Погуляем? - предложила Эльви.
В саду телевизора не было слышно, зато там стояла чудовищная жара и духота. Окна во всех домах светились, кругом лаяли собаки, а в воздухе витало предчувствие беды.
Они направились к старой яблоне, ровеснице дома. В темной листве зеленели мелкие дички, а буйные побеги, отросшие за годы болезни Туре, тянулись к небу.
Взять ружье, подняться по лестнице и перестрелять всех собак.
- Ты что-то сказала? - спросила Эльви.
- Да нет.
Эльви взглянула на небо. Там поблескивали звезды, словно тонкие иглы, пронизывающие бесконечный синий покров. Она представила, как они обрушиваются ей на голову дождем острых стрел, вонзаясь в мозг и причиняя невыносимую боль.
- Прямо "железная дева" какая-то, - произнесла Флора.
Эльви посмотрела на нее. Флора тоже стояла, запрокинув лицо к небу.
- Флора, - начала она, - Ты сейчас думала про ружье и собак?
Флора приподняла брови, усмехнулась:
- Ага. Придумывала следующий ход в игре. А ты откуда...
Они переглянулись. Это что-то новенькое. Головная боль усилилась, иглы все глубже впивались в мозг - и вдруг Эльви с Флорой пошатнулись, словно от внезапного порыва ветра, хотя ни единый лист не колыхнулся на ветвях старого дерева. И все же они едва удержались на ногах под напором незримой силы, вихрем пронесшейся по саду и захлестнувшей их мощной волной.
Не.. пр.. во... беж.. за.. и... ее.. кш...
Их головы заполнили помехи и голоса, будто кто-то крутил ручку приемника - обрывки слов, несвязные звуки, но даже за эти доли секунды можно было различить всеобщую панику. Затем шумы исчезли так же внезапно, как появились. У Эльви подкосились ноги, она упала на колени и забормотала:
- Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое, да придет Царствие Твое, да будет воля Твоя и на земле, как на небе... Хлеб наш насущный дай нам на сей день и прости нам долги наши, как и мы...
- Бабуль?
- ...прощаем должникам нашим, и не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого....
- Бабушка!
Голос Флоры дрожал. Эльви заставила себя выйти из транса и огляделась по сторонам. Флора сидела на траве и смотрела на Эльви круглыми от ужаса глазами. Голову пронзила такая боль, что Эльви было решила, что у нее случилось кровоизлияние в мозг, но все же выдавила из себя:
- Да, детка?
- Что это было?
Эльви поморщилась. Каждое движение причиняло боль - ни головой пошевелить, ни даже рот открыть. Она попыталась сформулировать ответ в уме, но мысли путались, как вдруг раз - и все прошло. Она зажмурилась, выдохнула. Боль как рукой сняло, все встало на свои места, мир снова ожил и наполнился прежними красками. На лице Флоры читалось такое же облегчение.
Глубокий вдох. Да. Все прошло. Самое страшное позади. Она сжала руку Флоры.
- Господи, до чего же я рада, что ты здесь, - сказала она, - как же хорошо, что не я одна все это пережила.
Флора потерла глаза:
- Но что это было?
- Ты разве не поняла?
- Нет.
Эльви кивнула. Ну конечно, она же не верит в Бога.
- Души, - ответила она. - Души умерших. Они возвращаются.
БОЛЬНИЦА ДАНДЕРЮД, 23.07
Но ведь это его жена, как он может ее бояться? Давид сделал шаг к кровати.
Все из-за глаза.
Есть в человеческих глазах что-то неуловимое - ни одна компьютерная модель не смогла бы воспроизвести все многообразие взгляда, и даже фотографии способны запечатлеть одно лишь застывшее мгновение. Никакими художественными средствами не передать выражение глаз, но вот отсутствие этого выражения сложно не заметить.
Глаз Евы был мертв. Тончайшая серая поволока, подернувшая роговицу, была непроницаема, как стена. Это была не Ева. Давид наклонился, позвал шепотом:
- Ева?
Она подняла голову, и ему пришлось ухватиться за прутья кровати, чтобы не отшатнуться.
...Может, это травма такая, что-нибудь со зрением...
Ева открыла рот, но звука не последовало, только сухие щелчки. Давид подбежал к раковине, набрал в пластиковый стаканчик воды и протянул ей. Она смотрела прямо на стакан, но оставалась неподвижной.
- Это тебе, моя хорошая, - произнес Давид. - Попей.
Ева внезапно подняла руку и выбила стаканчик, расплескав воду себе по лицу. Пустой стаканчик скатился ей на колени, и она с хрустом сжала его в горсти.
Давид уставился на ее развороченную грудь с клеммами, позвякивающими, словно адские елочные игрушки, и наконец-то вышел из ступора. Он нажал на кнопку над кроватью, подождал секунд пять и, никого не дождавшись, выскочил в коридор с криком:
- На помощь! Кто-нибудь!
Из палаты в другом конце коридора выскочила медсестра, и Давид заорал на весь этаж:
- Она воскресла, она жива, понимаете... я не знаю, что делать!
Медсестра окинула Давида непонимающим взглядом, протиснулась мимо него в палату и застыла в дверях. Ева сидела на кровати, перебирая в руках обломки пластикового стаканчика. Медсестра прикрыла рот рукой и повернулась к Давиду, отчаянно мотая головой:
- Это... это...
Давид схватил ее за плечи:
- Что? Что?!
Обернувшись, медсестра снова заглянула в палату и всплеснула руками:
- Этого не может быть!
- Ну так сделайте же что-нибудь!
Сестра опять замотала головой и, не сказав ни слова, помчалась на сестринский пост. Добежав до двери, она обернулась и крикнула:
- Я кого-нибудь позову... кого-нибудь, кто... - Не договорив, она скрылась в кабинете.
Давид остался в коридоре один. Только сейчас он ощутил, что задыхается, - прежде чем возвращаться в палату, нужно было хоть немного прийти в себя. В голове носились обрывки мыслей.
Чудо... глаз... Магнус...
Он зажмурился, пытаясь вспомнить взгляд Евы, полный любви. Блеск ее живых, смеющихся глаз. Он сделал глубокий вдох, пытаясь удержать в голове образ жены, и вошел в палату.
Ева уже потеряла интерес к стаканчику, и теперь он валялся на полу возле кровати. Давид приблизился к ней, стараясь не смотреть на ее грудь:
- Ева. Я здесь.
Ее голова повернулась на его голос. Он смотрел на ее уцелевшую щеку, такую ровную и гладкую. Он протянул руку и коснулся ее пальцами.
- Все будет хорошо... Все будет хорошо.
Ее рука неожиданно взметнулась к лицу, и он машинально отшатнулся, но тут же заставил себя вновь протянуть к ней ладонь. Ева крепко сжала его пальцы. Жесткая, механическая хватка. Ее ногти впились в тыльную сторону его ладони. Стиснув зубы, он кивнул:
- Это я, Давид.
Он заглянул в ее единственный глаз. Пустота. Она открыла рот, послышалось сипение:
- ...Аави...
На глазах у него выступили слезы. Он снова кивнул:
- Правильно. Давид. Я здесь.
Ева сильнее сжала его руку. Давид почувствовал, как ногти все глубже впиваются в кожу.
- Даавии... еесь...
- Да, да! Я здесь, с тобой.
Он осторожно высвободил ладонь, незаметно вложив ей в кулак пальцы другой руки. Из свежей царапины текла кровь. Он вытер руку о пододеяльник и сел на кровать рядом с женой.
- Ева?
- Е-ева...
- Да. Ты узнаешь меня?
Хватка чуть ослабла. Помолчав, Ева произнесла:
- Яа.. Даавии..д
Уже лучше. Значит, есть надежда. Она меня понимает.
Он еще раз кивнул и, словно Тарзан, ткнул себя пальцем в грудь:
- Я - Давид. Ты - Ева.
- Тыы... Ее-ва.
В палату зашла врачиха. Увидев Еву, она остановилась как вкопанная. Казалось, она сейчас замотает головой и всплеснет руками, как медсестра, но ее спасла профессиональная привычка - отработанным движением она достала из нагрудного кармана стетоскоп и, даже не взглянув на Давида, решительно направилась к кровати. Давид отодвинулся, чтобы не мешать, и вдруг заметил в дверях ту самую медсестру, на этот раз с напарницей, - видимо, пришли поглазеть.
Врачиха склонилась над Евой, приложила стетоскоп к уцелевшей половине груди, послушала. Передвинула стетоскоп, опять послушала. Рука Евы потянулась к трубке стетоскопа...
- Ева! - вскинулся Давид. - Нет!
...и рванула. Врачиха вскрикнула, голова ее дернулась, стетоскоп вылетел из ушей. На лице Давида отразилась мучительная боль.
- Ева... так нельзя...
Его передернуло. Он словно заступался за нее перед какой-то высшей инстанцией, как будто опасаясь, что ее накажут, если она будет себя плохо вести.
Врачиха охнула, схватившись за уши, но тут же взяла себя в руки. Когда она повернулась к медсестрам, лицо ее было уже бесстрастным.
- Позвоните Лассе из неврологического, - велела она. - Или Йорану, если что.
Помявшись в дверях, первая медсестра переспросила:
- Если что?
- Если не застанете Лассе, - раздраженно ответила врачиха.
Медсестра кивнула, что-то шепнула напарнице и скрылась в коридоре.
Ева опять потянула за трубку, и круглая мембрана стетоскопа с металлическим лязгом покатилась по полу. Врачиха не сводила глаз с Евы, не обратив на это никакого внимания. Давид подобрал мембрану и вложил ее в руку врачихи. И только тогда она словно впервые заметила его присутствие.
- Ну как она? - спросил Давид.
Врачиха приоткрыла рот и взглянула на него так, как будто он сморозил ужасную глупость.
- Сердце не бьется, - ответила она. - Сердце - не бьется.
У Давида заныло в груди.
- И что, вы даже... - начал он, - не попробуете что-нибудь предпринять?..
Врачиха посмотрела на Еву, теребящую резиновую трубку, и ответила: