– Давай-ка пойдем. Начнем с того, что будем убирать за собой мусор.
– Чтобы они не решили, будто у нас много еды.
– Да.
– И тогда они попытаются нас убить.
– Они нас не убьют.
– Попытаться могут.
– Нам пока нечего бояться.
– Это хорошо.
– Думаю, не мешало бы подождать в укрытии и посмотреть, кто они.
– И сколько их.
– Правильно, и сколько их.
– Хорошо.
– Если нам удастся перейти ручей, то можно взобраться вон на тот утес и оттуда следить за дорогой.
– Хорошо.
– Найдем местечко.
Поднялись и сложили одеяла в тележку.
– Подбери банку, – сказал отец.
Только в сумерках они добрались до того места, где дорога пересекала ручей. Прошли по мосту и затащили тележку в лес, ища, где бы ее незаметно припрятать. Стояли, смотрели на дорогу, освещенную закатным солнцем.
Мальчик сказал:
– А что, если мы ее под мостом спрячем?
– А вдруг они захотят спуститься за водой?
– Как ты думаешь, они сильно отстали?
– Не знаю.
– Темнеет.
– Да.
– А что, если они и ночью не останавливаются?
– Знаешь, давай найдем, откуда можно следить за дорогой. Пока совсем не стемнело.
Спрятали тележку, и, прихватив одеяла, поднялись по каменистому откосу, и устроили наблюдательный пункт, откуда дорога сквозь частокол деревьев просматривалась не меньше чем на полмили. Расположились с подветренной стороны, и закутались поплотнее в одеяла, и по очереди дежурили. Мальчик не выдержал, уснул. Отец и сам уже начал засыпать, как вдруг увидел фигуру человека, остановившегося на взгорке посреди дороги. Вскоре появились еще двое. И четвертый. Сбились в кучу, постояли. Потом пошли вперед. В сумерках он с трудом их различал. Испугался, что они решат встать поблизости на ночлег, пожалел, что не нашел места подальше от дороги. Если останутся на мосту, им с мальчиком предстоит долгая опасная ночь. Четверо спустились по дороге и перешли по мосту на другую сторону. Трое мужчин и одна женщина. Женщина идет по-утиному, вразвалку; когда подошла поближе, то он разглядел: беременна. У мужчин за плечами рюкзаки, женщина тащит небольшой чемоданчик. Опустившиеся, жалкие бродяги. Описать невозможно. Пар изо рта. Нет, не остановились, продолжили свой путь и вскоре один за другим исчезли в ночи.
И что же? Ночь и вправду оказалась долгой. Как только стало светать, надел ботинки, поднялся, завернувшись в одно из одеял, подошел к краю утеса и стал всматриваться в дорогу внизу. Голые деревья стального цвета, по обеим сторонам дороги поля. Кое-где едва заметный зубчатый силуэт бороны. Наверное, для сбора хлопка. Мальчик спал, и отец спустился к тележке, и вытащил карту, и бутылку воды, и банку фруктов из их оскудевших запасов, и вернулся назад, и сидел в одеялах, изучая карту.
– Ты всегда преувеличиваешь, столько мы не прошли.
Передвинул палец.
– Ну что же, тогда мы здесь.
– Еще нет.
– Здесь.
– Правильно.
Он собрал измятые ветхие куски карты. Сказал:
– Хорошо.
Сидели и сквозь деревья рассматривали дорогу.
Как думаешь, праотцы смотрят на нас сверху? Записывают в свой кондуит грехи и добродеяния? А судьи кто? Никакой учетной книги не существует, а праотцы все давно сгнили в земле.
Характер леса вокруг изменился: среди сосен все чаще стали попадаться вечнозеленые южные дубы. Магнолии. Мертвые, конечно. Он подобрал один мясистый лист, раскрошил в пальцах и высыпал порошок на землю.
Раннее утро следующего дня. Только вышли, как мальчик дернул его за рукав, и они остановились. Из лесу впереди поднимался тонкой струйкой дымок костра. Стояли, глядя на дым.
– Что делать, пап?
– Неплохо бы проверить, что там такое.
– Давай не будем останавливаться.
– А вдруг они тоже идут в ту сторону?
– И что?
– Тогда получится, что они следуют за нами по пятам. Хотелось бы знать, кто они.
– А вдруг их там целая армия?
– Что ты, костер совсем маленький.
– А просто подождать нельзя?
– Нельзя. У нас совсем не осталось еды. Надо идти вперед.
Оставили тележку в лесу, он проверил, хорошо ли проворачивается барабан с настоящим и поддельными патронами. Слушали. В неподвижном воздухе струйка дыма поднималась строго вверх. Ни звука. После недавнего дождя листья под ногами мягкие, не шуршат. Обернулся и глянул на мальчика. Грязное лицо перекошено от страха. Не подходя слишком близко, обошли костер кругом, мальчик не отпускал его руку. Присел и обнял ребенка, и они долгое время внимательно слушали. Прошептал:
– Мне кажется, они сбежали.
– Что?
– Мне кажется, они убежали. Один сидел на стрёме и нас заметил.
– А вдруг это засада?
– Может быть. Давай подождем.
Подождали. Видели дым за деревьями. От поднявшегося ветра столбик начал заваливаться, а потом ветер подул в их сторону и принес с собой запах. Запах еды, готовящейся на костре. Отец сказал:
– Давай сделаем еще один круг.
– Можно, я возьму тебя за руку?
– Конечно можно.
Вместо леса – обугленные стволы. Ничего и никого. Отец сказал:
– Думаю, они нас заметили. Заметили и убежали. Увидев, что мы вооружены. Даже еду бросили.
– Да.
– Давай посмотрим.
– Страшно, пап.
– Тут никого нет. Не бойся.
Подошли к небольшой полянке, мальчик изо всех сил цеплялся за его руку. Те люди забрали все свои пожитки, за исключением чего-то черного на вертеле над углями. Он стоял и осматривался, как вдруг мальчик развернулся и уткнулся лицом ему в живот. Быстро-быстро посмотрел по сторонам, стараясь понять, что произошло. Спросил:
– Что такое? Что случилось?
Мальчик покачал головой, прошептал:
– Ой, папа.
Обернулся и посмотрел повнимательнее. То, что увидел мальчик, оказалось обугленным телом новорожденного младенца, без головы, выпотрошенного, насаженного на жердь и поджаривающегося над костром. Отец наклонился, и взял сына на руки, и понес его к дороге, крепко прижимая к себе. Прошептал:
– Прости, ради бога. Прости меня.
Не знал, заговорит мальчик когда-нибудь или нет. Ночевать остановились у реки, и он сидел у огня, прислушиваясь к шуму несущейся в темноте воды. Опасное место, грохот потока заглушает другие звуки, но он решил, что мальчика приободрит близость воды. Доели все, что у них к тому времени осталось, и он сел изучать карту. Обрывком веревки мерил расстояние. До побережья еще идти и идти. Не мог представить, чтó их там ждет. Сложил стопочкой куски карты, и убрал их в целлофановый пакет, и сидел, уставившись на угли.
На следующий день пересекли реку по узкому железному мосту и попали в старый фабричный городок. Прочесывали деревянные дома – ничего. На веранде восседает в кресле высохший труп. Одет в комбинезон. Сидит там с незапамятных времен. Похож на чучело из рекламы, извещающее о предстоящих праздниках. Пошли вдоль длинной и темной стены фабрики, окна заложены кирпичом. Впереди по дороге ветер гонит тучи мельчайшей черной сажи.
На дороге иногда попадаются неожиданные вещи: электроприборы, мебель, инструменты. Пилигримы давно от них отказались и бросили на пути к своей общей смерти. Еще год назад мальчик бы поднял какую-нибудь чепуху и нес некоторое время, а сейчас его это не интересовало. Присели отдохнуть и выпить воды. Все, чистая вода закончилась. Пустую пластмассовую бутылку оставили на дороге.
Мальчик сказал:
– Будь ребеночек жив, могли бы забрать его с собой.
– Да, могли бы.
– Откуда он взялся?
Отец промолчал.
– А еще где-нибудь есть дети?
– Не знаю. Возможно.
– Мне стыдно за то, что я сказал про тех людей.
– Каких людей?
– Ну, тех, которые сгорели. На дороге. Застряли и сгорели.
– Я не помню, чтобы ты что-то плохое про них говорил.
– Я плохого не говорил. Можем уже идти?
– Хорошо. Может, прокатишься в тележке?
– Нет, не хочется.
– Ну давай, недолго.
– Не хочу. Не надо.
На ровной плоской равнине вода замедляет бег. Серые затопленные низины вдоль дороги. Никакого движения. Свинцовые извивы мелких речушек посреди мертвых полей. Текут в сторону океана. Отец с сыном продолжали идти. Дорога шла под уклон, и впереди виднелись заросли камыша.
– Думаю, там будет мост. Скорее всего, через ручей.
– Воду из него можно пить?
– У нас выбора нет.
– Не заболеем?
– Вряд ли. Может, и воды-то в нем никакой нет.
– Можно, я первым пойду?
– Да, конечно.
Мальчик припустил по дороге. Давненько он не видел, чтобы сын бегал. Локти оттопырены, кеды великоваты, гулко хлопают по земле при беге. Отец остановился и наблюдал за мальчиком, кусая губы.
Воды в ключе – с гулькин нос. Присмотрелся: вроде движется, течет, уходя в бетонную трубу под дорогой. Плюнул в воду, чтобы убедиться, что она проточная. Из тележки принес кусок ткани и пластмассовую банку, и обмотал горлышко банки, и опустил ее в воду, и ждал, пока наполнится. Поднял мокрую банку вверх, посмотрел на свет. Вроде пить можно. Снял тряпку и дал банку мальчику:
– Пей.
Мальчик отхлебнул и протянул банку отцу.
– Ну что же ты, пей еще.
– Пап, твоя очередь.
– Ладно.
Сели и процедили воду от пепла. Пили, пока чуть не лопнули. Мальчик развалился на траве.
– Нам пора.
– Я так устал.
– Знаю.
Сидел и смотрел на сына. За последние три дня у них крошки во рту не было. Еще дня два – и совсем ослабеют. Взобрался по откосу прямиком через камыш проверить обстановку на дороге. Темная, черная, на открытом пространстве сливается с землей. Ветры унесли с собой пепел и пыль с поверхности дороги. В прошлом – плодородный край. А теперь – никаких признаков жизни. Эту часть страны он уже не знал. Названия городов и рек для него – пустой звук.
– Ну, пошли. Нам пора.
На обоих напала невероятная сонливость. Уже не раз такое случалось: засыпали прямо в пути, распластавшись на дороге, словно жертвы автомобильной катастрофы. Сон смерти. Так и сейчас. Сел, выпрямился, потянулся за револьвером. Встал. Стоял в свинцовом мареве, опершись локтями на ручку тележки, рассматривал дом в поле, приблизительно в миле от них. Мальчик его первым заметил. Сквозь занавес гари то появлялся, то пропадал из виду. Дом-призрак из страшных снов. Не отрываясь от тележки, посмотрел на сына. До дома не так-то просто добраться. Одеяла придется тащить на себе. Тележку спрятать в укромном месте. Дойти-то они дойдут, пока светло, а вот обратно…
– Надо бы его осмотреть. Ничего не поделаешь…
– Не хочу.
– Столько дней без еды…
– Я не голоден.
– Нет, ты просто умираешь с голоду.
– Я не хочу туда идти, папа.
– Там никого нет. Я уверен.
– Откуда ты знаешь, что там никого нет?
– Знаю, и все.
– Там может кто-нибудь быть.
– Никого нет. Все будет нормально.
Закутавшись в одеяла и прихватив с собой только револьвер и бутылку с водой, побрели по полю. Поле – вспаханное, с пучками соломы в бороздах, со следами пахоты. По бороздам видно – распашка шла с востока на запад. После недавнего дождя земля пружинила под подошвами, и он шел, внимательно глядя себе под ноги. Не прошло и пяти минут, как нашел наконечник стрелы. Плюнул на кончик, и обтер о штанину, и отдал стрелу сыну. Из белого кварца, в идеальном состоянии, будто только вчера сделана.
– Здесь их много. Смотри вниз и найдешь.
Сам нашел еще две. Из серого кремня. Следом нашел монету. Или пуговицу. Сильно окислилась, не разобрать. Ковырнул ногтем. Все-таки монета. Достал ножик и с предельной осторожностью стал соскребать ярь-медянку. Монета-то испанская… Стал звать мальчика, который уже далеко ушел вперед, а потом глянул на мрачную местность вокруг и серое небо, и бросил монету, и поспешил вслед за сыном.
Стояли перед домом, разглядывали. Гравийная дорожка, заворачивающая на юг. Кирпичная терраса. Лестницы по бокам, взлетающие к портику с колоннами. За домом – кирпичная пристройка, когда-то, наверное, служила кухней. За ней – бревенчатый домишко. Отец только сделал первый шаг вверх по лестнице, как мальчик потянул его за рукав.
– Давай подождем?
– Ну хорошо. Только учти, быстро темнеет.
– Знаю.
– Хорошо.
Усевшись на ступеньки, смотрели вдаль. Отец сказал:
– Здесь никого нет.
– Кажется, нет.
– Ты все еще боишься?
– Да.
– С нами ничего не случится.
– Хорошо.
Поднялись по ступеням на широкую, выложенную кирпичом террасу. Входная дверь выкрашена в черный цвет, приоткрыта, в проем вставлен шлакоблок. Ветром внутрь нанесло кучу сухих листьев и травы. Мальчик схватил его за руку.
– Папа, почему дверь открыта?
– Ну, открыта. Скорее всего, уже не первый год. Возможно, хозяева открыли, когда вытаскивали вещи.
– Давай подождем до завтра.
– Не бойся. Только посмотрим, и все. Пока еще светло. Если нам ничто не угрожает, попробуем развести костер.
– Но в доме не останемся, правда?
– Не хочешь – не останемся.
– Хорошо.
– Хочешь, водички попьем?
– Давай.
Достал бутылку с водой из бокового кармана куртки, и открутил пробку, и смотрел, как мальчик пьет. Потом отпил сам, закрутил пробку и взял мальчика за руку, и они вошли в темный вестибюль. Высокие потолки. Заграничная люстра. В последних лучах солнца высокое венецианское окно на площадке ведущей на второй этаж лестницы отбрасывает удлиненную расплывчатую тень на стену.
– Нам же необязательно идти наверх, правда, пап?
– Нет. Может, завтра.
– После того как убедимся, что нам ничто не угрожает?
– Да.
– Ну хорошо.
Вошли в гостиную. Под слоем зернистого пепла проступают очертания ковра. Мебель накрыта чехлами. Светлые пятна на стенах там, где когда-то висели картины. В комнате по другую сторону от вестибюля – рояль. Их собственные отражения в тонком замутненном стекле окна. Вошли и замерли, вслушиваясь. Ходили из комнаты в комнату, словно привередливые покупатели. Сквозь высокие окна смотрели, как темнеет на улице.
Кухня со всем необходимым: и ножи, и кастрюли, и фарфоровая посуда. Большая кладовка, дверь которой бесшумно закрылась у них за спиной. Выложенный плиткой пол и ряды полок. А на полках – несколько десятков литровых стеклянных банок. Подошел к полке, взял одну и сдул с нее пыль. Фасоль. Красный перец, плотно набитый в банку. Помидоры. Кукуруза. Молодой картофель. Окра. Мальчик наблюдал за отцом. Тот стер толстый слой пыли с крышки и нажал пальцем в середине. Быстро темнело. Взял пару банок, и подошел к окну, и посмотрел их на просвет, поворачивая в разные стороны. Повернулся к сыну, сказал:
– Они могут быть ядовитыми. Придется хорошенько все проварить. Как ты к этому относишься?
– Не знаю.
– Что предлагаешь?
– Ты сам решай.
– Мы оба должны решить.
– Думаешь, это можно есть?
– Думаю, если как следует проварить, то можно.
– А как ты думаешь, почему к ним никто не притронулся?
– Думаю, их не нашли. Дом с дороги не видно.
– Мы же увидели?!
– Это ты увидел.
Мальчик рассматривал банки.
– Ну, что думаешь?
– Думаю, ничего не остается, как…
– Я согласен. Давай принесем дров, а то уж скоро совсем стемнеет.
Набрав полные охапки сухих веток, притащили их через кухню в столовую, изломали на мелкие куски и доверху набили камин. Подожгли ветки, и дым вырвался клубами, огибая крашеное перекрытие, рванул вверх, а потом устремился вниз. Отец энергично помахал на огонь журналом, и вскоре тяга в трубе наладилась и огонь заполыхал во всю силу, освещая стены и потолок и отражаясь в бесчисленных подвесках хрустальной люстры. Высветил темное стекло окна, около которого стоял сын – на лицо надвинут капюшон, похож на тролля. Идущее от камина тепло будто заворожило ребенка. Отец стянул чехол с длинного стола в стиле ампир, стоящего в центре комнаты, вытряхнул и, свернув, соорудил из него лежанку перед камином. Затем усадил мальчика, стащил с него обувь и грязные портянки. Прошептал:
– Все в порядке. Все в порядке.
На кухне в ящике нашлись свечки. Две из них он зажег, и накапал воска на кухонную стойку, и прилепил их туда. Потом принес с улицы еще дров и сложил у камина. Мальчик сидел не шевелясь. На кухне выбрал кастрюлю, вытер ее, поставил на стойку, а потом попробовал открыть одну из банок, но не смог. Понес банки фасоли и молодого картофеля к входной двери, и при свете свечки в стакане опустился на колени, и вставил боком одну банку в проем между дверью и косяком, и зажал ее дверью. Затем, сидя на полу в вестибюле, ногой подтолкнул дверь так, чтобы крышка не двигалась, и стал руками поворачивать банку. Крышка провернулась, сдирая краску с дверного косяка. Повторил всю процедуру сначала. Сперва крышка ерзала, потом наконец остановилась. Он медленно повернул банку, затем вытащил ее. Таким же образом открыл вторую, и поднялся, и направился на кухню: в одной руке – банки, в другой – качающаяся в стакане свечка, того и гляди, погаснет. Большими пальцами пробовал подцепить крышки, но они не поддавались. Решил, что это хороший знак. Приладил крышку к краю стола и ударил по ней кулаком, крышка отскочила и упала на пол. Поднес банку к носу и понюхал. Восхитительно вкусно пахнет! Вывалил картофель и фасоль в кастрюлю, пошел в столовую и засунул кастрюлю в камин.
Медленно ели из фарфоровых тарелок, сидя на противоположных концах стола с горящей свечкой посередине. Револьвер лежит на столе, рядом с тарелкой, словно один из столовых приборов, а не оружие. Нагревающийся дом скрипит и стонет. Будто живое существо, пробуждающееся от долгой спячки. Мальчик заснул, сидя над тарелкой, ложка с грохотом упала на пол. Отец встал, подошел к сыну, и понес его к камину, и положил на лежанку, и укрыл одеялами. Потом, должно быть, вернулся к столу, так как, проснувшись ночью, обнаружил, что сидит в кресле, голова свалилась на скрещенные на столе руки. В комнате холодно, за окнами завывает ветер. Оконные рамы слегка подрагивают. Свеча целиком выгорела, а от костра в камине остались одни угли. Встал, и развел огонь, и сидел рядом с мальчиком, укрыв его получше и зачесав назад засаленные волосы. "Думаю, они наблюдают за нами. Ищут то, что даже смерть не в силах уничтожить. Если ничего не найдут, плюнут на нас и никогда назад не вернутся".
Мальчик никак не хотел отпускать его. Отец пытался его уговорить:
– На втором этаже могут быть одеяла. Обязательно надо взглянуть.
– Я не хочу, чтобы ты туда шел.
– Там никого нет.
– Кто-нибудь может быть.
– Никого там нет. Думаешь, до сих пор бы не спустились?
– Может, они боятся.
– Скажем, что мы их не обидим.
– Может, они мертвые.
– Тогда тем более не будут возражать, если мы возьмем пару вещей. Слушай, что бы там ни было, лучше быть в курсе, чем в неведении.
– Почему?