Веник устало посмотрел на эту грязную, с обломанными ногтями руку, и не то чтобы не подал руки, даже не пошевелился в ответ. Хотя хотелось брякнуть, что если эти "ОНИ" придут с чистыми руками, то пусть берут, если смогут. В эту минуту Веник чувствовал себя таким мудрым, таким пожившим на многих землях, что вообще ничего не боялся. Он знал: пройдет усталость, пройдет и эта лихая самоуверенность. Но уж сейчас он мог позволить себе ничего не бояться. Похоже, тень поняла это.
– Ладно, – хихикнул тощий. – Попомнишь еще. Попомнишь.
Он надсадно закашлялся и кашель этот долго стоял у Веника в ушах. Уже и тень растаяла. И образ пляшущих в экстазе монахов проявился на миг и растворился в подкатившем тяжелом сне. А кашель все слышался, слышался, словно бы уже весь мировой звук состоял из надрывного незатихающего кашля.
– Ха-пи-у-ари-эн ка-ма-го ти-рэс! – на распев читал учитель торжественных гимнов и молодые послушники робко тянули за ним – Ти-рэс…
Учитель подвывал, ученики фальшивили, но другого места, чтобы перечесть рукописи Восьмого Хранителя Плаща просто не было. Вынести священную запись из библиотеки Веник не мог – уж больно тяжёлая была. Один окованный перелет сколько весил.
Веник потер уставшие глаза. Боль в глазницах оживила его. Он посидел пару минут в опустошении и снова вернулся к страшным строчкам. Хранитель Плаща писал (этого не было в обычных списках с рукописи) о времени после своего возвращения из царства Вместилища Смерти. И была в этих записях вовсе уже не героика в буднях, а мысли о возмездии. Вот как писал об этом сам Хранитель.
"И в ночь, предшествующую затмению Сиа, когда его кровавый глаз, словно уголь жаровни, лежал в черных ладонях ночи, пришли ОНИ. ОНИ не спросили меня, кто я и где был. Но один из НИХ, черный как смоль, взмахнул указующим огненным перстом, и смертный холод объял меня.
"Кто ты, – вопросил ОН, – посмевший нарушить покой великой Реки Времени?! Кто ты, убогий, дерзнувший смешать грязь двух миров на ступнях своих?" "Кто Ты сам, спрашивающий меня так грозно?" – осмелился ответить я ему.
И он сказал мне: "Я тот, кто охраняет покой Реки Времени и не позволяет вам, смертным, дважды входить в ту же воду".
И тогда я дерзнул спросить: "Скажи мне, Хранитель Великой Реки, ПОЧЕМУ не позволено нам смертным дважды входить в ту же воду?"
И страшно засмеялся ОН. И указал на чашу мою, половина коей была заполнена свежей водой: "Смотри же, прежде чем я заберу тебя с собой, чтобы осудить твою душу на вечное рабство!"
И я смотрел в чашу. И прекрасные сады, и чудесные земли показались мне в ней. Пестрые птицы, невиданные на нашей земле, пели на ветвях, а ветви висели низко, согнутые под тяжестью сочных плодов. Чудесные звери слушали песни, поднимая благородные морды. И благодать, казалось, изливалась из этой чаши в мое сердце. Но вдруг вода потемнела, и я увидел, как дым и огонь заволакивают прекрасную картину. И люди, похожие на меня, вырубают сады и налаживают самострелы на птиц и зверей. И вот первая из птиц, уже упала с ветки, обливаясь кровью, а остальные продолжали доверчиво прижиматься к ветвям. И видел я, как вода в моей чаше стала красной…
– Грязен и необуздан человек даже в мечтах своих, – грозно сказал Хранитель, – Ибо увидел ты свое сердце. Раз за разом, умирая, вы сбрасываете накопленную скверну, и начинаете всё сначала, – продолжал он. – И нет вам пути через Великую Реку, нет вам бессмертия, ибо память о ваших злодеяниях была бы больше вас самих!"
Здесь рукопись обрывалась припиской: "Великий Хранитель дал мне время до скоротечного восхода, дабы я окончил свое повествование. Близится короткий день, ибо затмение – предвестник разрушительного землетрясения, которое не пощадит окрестные деревни. (Так сказал мне Хранитель). Я ухожу, завещая больше не ходить моим путем, ибо гнев ИХ страшен.
Веник перевернул последний лист толстого пергамента, покрытого особым лаком, и увидел на обороте его, в самом низу корявую приписку.
"Свершилось. Храм разрушен. Прощай…" Далее шло имя, наверное, женское, но оно почти стерлось, и прочесть его не было никакой возможности.
Вениамин знал, что Хранитель Плаща погиб при разрушительном землетрясении, которое буквально сравняло с землей всё окрест храма. Да и сам храм пострадал тогда значительно. Однако кто же приходил за Хранителем Плаща. Что это за таинственные ОНИ. Черный, как смоль? Был ли это виденный Веником Черт?
Худой, усталый странник в темном плаще с капюшоном брел по садам Эдема. У озерца, где ветер играл с камышами, он жадно припал к воде.
Когда-то странник уже бывал здесь. Он помнил, что и сам Эдем живет в окрестностях озера. Вместе с Женой Его. Так указал им Бог, дабы оградить от Зла, изначально заполонившего всё на Земле. Кругом шла борьба добра со злом – волки кушали ягнят, полудикие крестьяне удобряли недругами пашню, и вроде бы земля после этого даже лучше родила. И только в садах Эдема звери были ласковы, ненастья обходили стороной, и никто не мешал наслаждаться жизнью Эдему и его семье. Уже много сотен лет жил он за пазухой у Бога вместе с Женой Своей. Правда, детей у них почему-то не было.
Вот и взгорок. Отсюда рукой подать до поляны, где Бог посадил для Эдема два дерева Древо Жизни и Древо Смерти. Странник решил присесть отдохнуть прямо на взгорке. Сорвал по пути на малую горушку пару сочных яблок, расположился, достал из поясного кармана обломок лепешки и стал медленно жевать, прикусывая то лепешку, то яблоко, и подбирая даже самые малые крошки.
– Кто разрешил тебе, странник, вкушать от яблок моих? – услышал он вдруг за спиной зловещий шепот. Но не вздрогнул, а обернулся с приветливой улыбкой.
Вид Эдема, хозяина садов, неприятно поразил странника. Хоть был тот всё так же молод, как и много лет назад, но вид имел человека лишенного простых радостей – крепкого сна, хорошего аппетита и здоровых любовных утех. Был Эдем бледен, стройную спину свою держал согбенной, глаза горели нездоровым томлением, а подбородок порос жидкой клочковатой бороденкой. Даже голос Эдема приобрел старушечью капризность и дребезжание.
– Мир тебе, Эдем. Как живется теперь в твоих садах? – Ласково спросил странник и протянул Эдему надкушенное уже яблоко. – Прости, но второе я съел. Не верю, что жалко тебе этих плодов для странника, но раздели со мной мою скудную трапезу.
Эдем взял яблоко и неожиданно жадно откусил. Выглядел он обеспокоенным. И даже глаза его бегали.
– Я вижу, сады твои всё так же радуют взор, – продолжал странник. – Что же за печали у тебя на челе? Цветет ли Древо Жизни, не оскудели ли плоды его?
– Цветёт, что ему сделается, – буркнул Эдем с набитым ртом. Яблоко он съел до черешка. Да и черешок отбросил с сожалением. – Господь щедр. Любит меня. Вкушая плоды Древа Жизни, мы с Женой можем жить вечно. Сладкий сок залил бородку Эдема, и она слиплась сосульками.
– Это райское место Господь создал для меня. Я его лучшее творение. Но ты-то как приходишь сюда, странник?
– Возможно, потому, что я бреду мимо добра и зла, и божьих запретов не ведаю, ибо не грешен, и не безгрешен. Я просто прохожу мимо.
– Тогда смотри! Взгляни, какая тут тучная земля! Какие сладкие плоды она даёт! И всё это мне!
Эдем хвалился, но казалось, похвальба его была сродни истерике. Странник посмотрел на него долго и внимательно.
– Чему же ты не рад тогда, друг мой? – спросил он ласково. – Здоров ли ты? И жена твоя здо…
– Ты видел её? – вскричал Эдем и глаза его расширились, взирая на неведомый страннику ужас. – А Его ты видел?
– Кого? Господа? – спокойно уточнил странник. – Нет. Мне говорили, он решил сотворить нечто особенное и уединился на время.
– А не он ли подослал тебя? – сердито спросил Эдем и в глазах его полыхнула вдруг злоба.
– Сколько сотен лет ты знаешь меня, Эдем? Разве я когда-то подчинялся чужим желаниям? – удивился странник. – Может, потому и нет мне пристанища в виденных мною мирах…– он помедлил. – Но скажи мне, что так взволновало тебя. Я приходил к тебе, и ты бывал доволен и счастлив, а теперь…
– Боюсь я Его, – опустил злые, дерзкие глаза Эдем. – Кажется мне, замыслил он против меня что-то…
– Не пойму, какой резон тебе сомневаться в Творце? – удивился странник. – Разве не для тебя, своего любимца, он создал этот райский сад, оградив его от влияния зла? Не тебе ли он дал бессмертие, подарив Древо Жизни? И не тебе ли дал выбор, достойный Бога? Ведь вкусив от Древа Смерти, ты в покое покинешь этот мир? А главное, он создал жену твою, которая истинная твоя половина.
– То-то и оно… То-то и оно! Половина! – воскликнул Эдем, пряча глаза. – Он создал ее из моего ребра, отняв у меня что-то… невосполнимое. Я места себе не нахожу! Постоянно желаю её… А она… то твердит, что устала, то ищет другой предлог, чтобы отказать мне… А теперь она… Она говорит мне, что Его послал Бог! Но 800 лет мы жили вместе и ничего… Может, она прижила его с кем? Скажи, странник?
И вдруг глаза Эдема потемнели от страшного подозрения. Взгляд его стал совершенно дик, на губах выступила пена.
– Что с тобой, Эдем? – участливо спросил странник.
– Ничего-ничего, – потер тот всей ладонью лицо. – Это так, морок… Накатит вдруг, как наваждение. Всех подозреваю. – Он устало махнул рукой. – Гостеприимен же я стал… Идем-ка в мой шалаш. Он суетливо потянул за собой странника.
– Вот по этой тропе, мимо кучи хвороста, видишь? Смотри, смотри – малиновка свила у самой дороги гнездо. Смотри!
И Эдем достал припрятанный в кустах тяжелый гладкий камень. Через минуту он уже тащил за ноги сухонькое тело старика к огромной куче хвороста. Под хворостом были аккуратно уложены: Жена Его, трехнедельный младенец, распухший уже и посиневший. Теперь добавился старик в плаще. Эдем старательно закидал всех троих хворостом. Сел было рядом. Потом его замутило, и он поднялся, оглядываясь, чем же забить горечь во рту. Дошел до озера. Напился. Вдруг вспомнил:
– Странник… Вдруг он отравил меня? – и горло его извергло озерную воду вместе с пеной, остатками яблочной кожуры и маленькими семечками, пахнущими горьким миндалем.
Грязное пятно медленно расплывалось по воде, а Эдем снова пил и извергал из себя воду, борясь с самим собой за собственную жизнь.
– Вот такой это был Рай, – вздохнул Черт, опуская глаза.
– Кто же был тот в плаще? – спросил Веник, не особенно веря, но потрясенный ужасной историей.
– Какая разница, кто это был, – отмахнулся Черт. – Скорее всего, вы и были.
– А за что же он убил Жену свою? – спросил задумчиво Веник.
– Жену он не убивал. Когда Ева…
– Почему Ева?
– Ну, …Жена Его… Потом как-то так стали постепенно … В общем, когда она увидела задушенного младенца, то пошла к Дереву Смерти и съела…
– Яблоко? – перебил Веник.
– Да какое там яблоко, на смокву скорее похоже…
– Ага. А Адам, то есть Эдем, съел другое… другую смокву…
– Стоило бы. Нет, Адама вы за эту историю изгнали из рая. А потом, когда он слухи начал распускать…
– Слухи?
– Ну, по началу он вроде успокоился. Женился, детей завел, и всё такое. А потом, когда состарился, выжил из ума и понял, что таки помрет, начал всем рассказывать, будто бы это Еву искусил какой-то чужеземец. Будто она съела Плод не от того дерева, да еще и ему, Эдему, подсунула. И за это их, якобы, изгнали из рая. А он, Эдем, не виноват… В общем, толи сбрендил он, толи жить ему так хотелось, что… Эх,..– Черт коротко махнул рукой, мол, кто их разберет, смертных. – А вы после этой истории сотворили себе какое-то тело и… Вот с той поры мы вас и разыскиваем. Веник глубоко задумался.
– Не верю я вам, – сказал он, наконец, поднимая на Черта глаза. – Если вы всё это время просто разыскивали меня, откуда же все эти легенды о проданных душах? Куда, скажите мне, вы забрали 8-го Хранителя Плаща?
Глава 5
Начать и кончить
Кто не лежал поющей лунной ночью в объятиях грудастой, но очень глупой девицы, тот не поймет томления Творца. Мало написать стихи – нужно еще прочесть их кому-то, мало построить дом, нужно найти для него жильцов, мало создать Вселенную нужно, чтобы Тебя славили под новыми звёздами…
Поначалу, Он трудился в этом мире не больше, чем обычно: ваял, пестовал, давал закон и отпускал с Богом. Потом он спускался к ним, но закона своего уже не находил. Зло влекло к себе его теперешние создания почему-то гораздо больше, чем добро. Даже данную им истинную веру они в какую-то пару-тройку столетий так приспосабливали под себя, что становилась она уже чуть ли не своей противоположностью.
Чего он только не делал. Он карал – насылал землетрясения и потопы. Он убеждал собственным примером, спускался к ним в разной личине, но порадел лишь вычурному многобожию. Он …просил… Просил Животворящее Неразрешенное, породившее его самого… Но всё было напрасно.
Шли века, племя Его дичало, забывало тайны стихий и небесных тел, которым он учил их. Пахотные земли зарастали сорной травой. Молодые леса завоевывали развалины городов… Племена жили уже как дикие звери, иные даже не стадами, а иные и без огня. Правда, в разных мирах создания его существовали всё же по-разному. И он решил сам пройти земные пути мирских круговертей. Проверить на себе, что есть великое зло, разъединяющее устремления души и устремления тела. Он заставил себя забыть, что он Бог и начал бесконечное путешествие смертной души из тела в тело, из мира в мир… Ожидая распознать зло, когда оно коснется его мечтаний в молчаливом призыве…Чего же достиг он теперь?
…………………………………….
"Там, где никогда не было земли, огня, воды или дыхания, что там?" – спрашивал мудреца ребенок из древней сказки народа цаарха. "Там – сила", – отвечал мудрец. "А что такое сила?" – спрашивал ребенок. "То, чем давит земля, отталкивает огонь, тянет вода и встречает дыхание". "А какова эта сила?" – спрашивал опять ребенок. "Такова, каков ты сам, – отвечал мудрец. – Если ты мал и беспомощен, беспомощна и мала сила, противостоящая тебе. Если ты глуп, она поразит тебя своей глупостью. Если же велик, навстречу твоим помыслам встанет величие".
Ту, предпоследнюю жизнь на Психотарге Веник закончил в постоянном страхе. Стал он беспокоен и подозрителен. В каждом лице мерещился ему ужасный патрульный. На короткий миг, в глазах гостя ли, послушника ли, вспыхивала огненная искра и Веник, весь в поту, прятался от собственной памяти в самые отдаленные глубины своего естества. В конце концов, он заперся в келье. Даже пищу из рук в руки не принимал, требовал оставлять на отдалении, в естественном углублении скалы, где было вырублено тесное его жилище.
Только птицы согревали измученную душу Вениамина: вольные и свободные носились они над равниной и что-то возвещали по-своему. Может быть, конец времён, ибо, казалось, тогда Венику, что видел он и пережил уже всё, и более ничто удивить его не в силах.
Послушники приписывали его чудачества святости. Постепенно поползли слухи, будто бы, только увидевший отшельника, уже причащается небесной благодати. Потому паломники просиживали иногда дни и ночи у скалы, где скрывался Вениамин. Но особенности веры не позволяли паломникам нарушить уединение отшельника, сам же он не сподобился лицезреть ни единого.
Глаза Веника были обожжены. Это случилось в ночь страшной сухой грозы, когда молнии рвали нависшие тучи, но так и не выжали из них ни единой слезинки. Едва дремлющий на рваной подстилке брошенной прямо на каменный пол, Веник вдруг услышал топот тысячи ног. Он в ужасе вскочил, но топот тут же утонул в грозовом безумии. Тогда, приложив ухо к камню, Веник понял, что страшным топотом отдались в его сердце торопливые шаги одного единственного путника.
Это была женщина. Грязная и растрепанная, изможденная лицом и руками, но с маленьким свертком, в котором что-то пищало и ворочалось. Этот сверток придавал ей всей странное, слегка сумасшедшее, но одухотворенное выражение.
"Всего лишь женщина с ребенком, – раздраженно подумал Веник. – Видно ребенок болен и она пришла к святому, дабы он излечил его. Видно, ужасной была болезнь, если наставник, охраняющий вход к храму, разрешил ей идти ночью в келью святого".
Веник жестом успокоил женщину, готовую попятиться, и попросил показать мальца. Что ж, такова жизнь в монастыре. Будь ты хоть трижды святой – живешь ты здесь затем, чтобы стать опорой надрывающегося в миру соседа.
Внешне ребенок был крепок и упитан, только странной пустоты взгляд насторожил Веника. Он зажег лучинку и проследил за зрачками – нет, со зрением всё в порядке… Что же за недуг заставляет его так тупо и безрадостно смотреть на мир.
– Да улыбается ли он у тебя? – спросил Вениамин у женщины, всхлипывающей и вытирающей лицо грязным рукавом.
– Когда ест, больше ничего…
– Да ладно, Гос, стоит ли вам вспоминать об этом? – фамильярно вломился в воспоминания Веника Черт. И ведь, вломился – это еще слабо сказано. Прямо-таки прошел по самой чистоте душевной, не снимая грязной обуви.
– Ведь и без того понятно, что сейчас будет, – загнусил этот нарушитель приличий, прячась от гневного взгляда Вениамина. – Ведь ясно же, что ребенок болен неизлечимой болезнью. И вы должны будете явить чудо излечения, которое, кроме вас, и явить-то толком никто не может. Вы испугаетесь содеянного, память пробудится… Объятый ужасом вы и понавыдумываете всяких страхов, чтобы в очередной раз заблокировать собственную память… И… лови вас потом опять по всем вами созданным мирам. А насоздавали-то вы их о-го-го сколько…
– Постой, – перебил вдруг Черта Веник, который, вышибленный из памяти, сидел будто оплеванный, только глаза его горели страшным огнем. – Постой, как это ты назвал меня?..
– По имени, как же еще, – растерялся Черт. И, испугавшись, что память возвращается к Венику, зачастил. – Я по-простому… Если же вы желаете, то конечно… Полным титулом… Вечный творец и…
– Да нет, – поморщившись, оборвал Веник, – почему Гос? Это что, имя мне?
– Ну, так мы же на славянской земле…. А здесь вас, в соответствии с древней традицией, звали Гос П.
– Пэ? Это что, фамилия? – слабо удивился Веник.
– Ну, да. От того и пошло… Э-э…Господин, то есть Госп один. Вы один… Един, то есть, – совершенно запутался Черт.
Веник вдруг неожиданно ярко и сильно ощутил – Черт врет. Крутится, как уж на сковородке. Непонятно зачем… Ведь, собственно, пусть он, Веник, и Бог, но какая в нем теперь польза? Ведь обходились же столько лет… Черт понял его сомнения.
– Все дело, Господи, в том, что… – он поднабрал побольше воздуху, – что…Последние 50 лет мироздание, созданное вами, утратило равновесие. В любой момент лишняя истина упадет на весы и… "Опять вертится, значит снова привирает", – подумал Веник. Черт заметался, поняв, видно его мысли.