У Эржебетт, наблюдавшей за происходящим снизу-сверху, со дна, из-за дна, из-за черты-стены, перехватило дыхание. И - ни вскрикнуть, ни ахнуть, ни застонать, ни схватить воздуха ртом…
Бритвенно-острое лезвие с насечкой из белого металла ударило в шею Велички. Взрезало волосы, плоть и кость. Звук был такой, словно разрубили полупустой кожаный бурдюк с вставленной внутрь палкой.
Треснуло. Хлюпнуло, булькнуло…
Голова упала в воду вместе с пучком отсечённых волос. Чёрный слипшийся ком грязных косм расплывался медленно и лениво, будто моток длинных тонких нитей. Или как клубок расползающихся червей.
Оставшееся на берегу обезглавленное тело дёрнулось в агонии.
Раз.
Другой.
Третий…
Глава 51
Нет, кровь не хлынула фонтаном из рассечённых артерий. Этот кровяной источник уже иссяк. Ток был сосём слабенький. Последняя кровь казнённой ведьмы стекала в воду вялой струйкой. Струйка расплывалась, но не растворялась в воде. Кровь снова опускалась ко дну.
Магистр процедил сквозь зубы:
- Теперь уезжай, брат Томас. Уводи людей обратно к замку. Здесь вам больше делать нечего. Ни тебе, ни прочим нет нужды слушать слова заклинания, не предназначенные для ваших ушей. И ещё… - Бернгард строго взглянул на своего спутника. - Никто и никогда - запомни, никто и никогда, не должен знать о том, что ты видел здесь. Не смущай души братьев. Пусть несут свою службу в неведении, пусть не думают о том, что могло произойти этой ночью.
- Да будет так, - покорно склонил голову кастелян.
Томас сорвал с окровавленной руки Велички ремень, поднял с камней свой меч и вскочил в седло. Кованные копыта застучали по камням, удаляясь…
Конь Бернгарда, не удерживаемый больше рукой кастеляна, тоже предпочёл отойти подальше от озера и безголового трупа.
На дно озера медленно оседало кровавое облако. Вторая порция сильной крови за эту ночь. Последняя порция. Малая порция. Всё, что смогло дать обезглавленное тело.
А на водной глади у самого берега покачивалась чудовищным поплавком отсечённая голова. Из воды торчал лишь затылок. Вокруг колыхались рассыпавшиеся волосы.
Ведьмина голова была сейчас подобна голове змееволосой девы из древних языческих легенд, которая умела обращать врагов в камень. Голова Велички не погружалась в воду совсем и не всплывала полностью. Она словно размышляла: утонуть? остаться на плаву? Голова была обращена лицом вниз, ко дну. Если смотреть из мира людей - вниз. Если смотреть с той стороны рудной черты - вверх.
Эржебетт смотрела с той стороны. Она видела закатавшиеся глаза матери и её бледные мёртвые губы, которые, казалось, ещё шевелятся. Казалось… Опять иллюзия, опять обман мёртвой воды и смешанной с ней чёрно-зеленной мути.
Проходившее через эту воду и туманную черноту кровавое облако было всё ближе, ближе…
Ниже…
Выше…
Вода человеческого обиталища пропускала кровь, несущую в себе частичку изначальной силы. Туман тёмного обиталища тоже расступался перед сильной кровью.
Древняя руда порушенной границы притягивала родственную влагу.
Выпущенная из взрезанных жил сила тянулась к ещё большей силе.
Эржебетт сжатыми кулачками размазывала по лицу слёзы. И слёзы, и свою собственную кровь, с исцарапанных пальцев и сбитых при падении с крутого склона костяшек.
Кровь матери-ведьмы осела на дно. Коснулась заветной черты.
Мёртвое озеро взбурлило. От обилия пузырей Эржебетт стало плохо видно застывшую на берегу фигуру в белом плаще с чёрным крестом. Зато слышно стало лучше. Словно говорили рядом. Словно - над самым ухом.
- Всё-таки так, - задумчиво промолвил Бернгард. - Всё-таки эта кровь - кровь Изначальных.
"Тоже заметил бурление", - догадалась Эржебетт.
А секунду спустя.
- А-ун-на… - тевтонский магистр начал нараспев выкликать первые звуки древнего заклинания.
"…ун-на…" - пробивалось сквозь толщу воды и тумана.
Знакомые уже слова. Те самые, что пела Величка, пуская свою кровь в Мёртвое озеро.
По рудной черте-стене, наново смоченной красным, прошла дрожь. А после… Разрыв-пролом начал…
Смыкаться?
Зарастать?
Было так, будто кто-то незримый вкладывал в порушенную преграду неровные кирпичи-мазки. Будто чинил заново осыпавшуюся изразцовую мозаику красного цвета.
Кровь снова встречала кровь. Кровь узнавала кровь. Кровь принимала кровь.
Обломанные, оборванные края бреши тянулись друг к другу. Зияющее пространство между ними уменьшалось на глазах.
Тёмный туман Шоломонарии уходил из озёрной воды и втягивался обратно, не желая оставаться по ту сторону закрывающегося прохода.
- Гу-хать-яп-паш… - продолжал вещать магистр на давно забытом языке.
Дыра стремительно затягивалась. Слова Бернгарда становились глуше, тише. И к Эржебетт приходило понимание: ведь это - всё, ведь это - конец. Конец всего, что было раньше. Той, прошлой жизни конец. Бесповоротный.
Она - не туман, у которого ещё есть шанс вернуться.
Когда брешь исчезнет, проход утратит всякую власть над рудной чертой. Проклятый Проход больше не откроется сам и не раздвинет озёрных вод. И ей, Эржебетт, - не пройти сквозь сплошную стену, не вернуться назад. Она - отрезанный кусок, она - отсечённый ломоть этого мира.
И заброшенный в мир иной - неведомый и жуткий.
Взломает ли она кровавую границу вновь, если магистр запрёт её сейчас? Сможет ли? Достанет ли ей сил и умения? Хватит ли памяти не забыть нужных слов и холодного разума не перепутать запомненное?
"…яп-паш…" - уже едва-едва слышно пробивалось сквозь мёртвые воды.
И - главное - успеет ли она услышать всё, что должно? Разберёт ли в стихающих, глохнущих звуках суть заветной формулы?
Когда длинное путанное заклинание произносила мать - Эржебетт не разобрала и не запомнила древних слов. Не до того было, пока материнская кровь текла в воду. А сейчас… Сейчас у неё - последний шанс. Услышать, узнать, запомнить.
И если не воспользоваться этим шансом…
Прежняя жизнь оборвётся. Вся, от и до. Навсегда. И связь с родным миром - тоже.
А прежнего было жалко. А нового не хотелось вовсе. Тем более того нового, что ждало за спиной раззявленной пастью Проклятого Прохода.
И ничего ведь уже не изменить!
Ох, как жаль! Безумно жаль было себя, такую одинокую, брошенную, обречённую… Вероятно, именно эта жалость к себе самой и подтолкнула Эржебетт.
Жалость, а ещё страх. Жуткий, звериный.
- Пакх-тью-эф-фос… - Бернгард, не торопясь, сосредоточенно выводил словознаки и словозвуки магической формулы.
"…фос…" - совсем уж тихо, на грани слышимости, доносилось сквозь озёрную гладь.
И - "…с-с-с…" - прощальным шипением отзывалось в мозгу Эржебетт.
Паническое предчувствие сжимало сердце. Следующей фразы она уже не расслышит. Эржебетт знала это наверняка. Ничего она уже не услышит, если ничего не предпримет.
Сейчас же. Немедленно!
Но ведь не изменить же! Ничего!
Брешь в стене сжалась до размеров небольшого круглого щита, до размеров норы, в которую едва-едва под силу протиснуться человеку. Но - пока ещё под силу.
И - почему не изменить?! Почему - ничего?!
Секунда. Доля секунды. Краткий миг на судорожные размышления. На лихорадочное взвешивание всех "за" и "против".
Нужно ли ей это? Не нужно? Важно? Не важно?
Нужно! Важно!
Напуганная юница, ставшая сиротой, знала одно: она не желала обрубать мосты. Всё её существо противилось этому. Так уж повелось, такова людская натура: каждый человек хочет вернуться туда, откуда начинал свой путь. А если и не хочет этого явно, так втайне мечтает иметь такую возможность. И она тоже. Эржебетт тоже хотела вернуться. Пусть - не сейчас. Но потом - обязательно. Когда не будет так опасно. Но чтобы можно было… всегда чтобы можно было вер-нуть-ся!
Значит, во что бы то ни стало, следовало оставить Проклятый… благословенный Проклятый Проход открытым. Для себя - открытым. О прочем Эржебетт сейчас не думала. Не могла.
О прочем - нет. Лишь об одном.
Оставить. Открытым.
Воспрепятствовать, любой ценой помешать Бернгарду залатать дыру между мирами. Как?!
А так!
А просто!..
Она ведь слышала. Всё слышала!
Глава 52
Слова открывающие и слова закрывающие - одни и те же слова, одно заклинание. Она скажет нужные слова. Сейчас прямо и скажет.
И что с того, что брешь раздвигает лишь сильная кровь говорящего Слово? Подумаешь… сильная кровь Изначальных! Эка мелочь!
В её крови - та же сила, что и в крови матери. И если её мать смогла… Значит, и она сможет тоже.
Кровь нужна? Да, пожалуйста! Своей крови Эржебетт не жалко! Сейчас - нет, нисколько. Вон, течёт, капает из царапин и ссадин, из-под содранной кожи. Мало? Будет ещё!
И не нужны ни ножи, ни камни. Сгодятся зубы, ногти. Ногти - обломанные, острые. Зубы - крепкие, здоровые.
Она раздирает запястье левой руки ногтями правой, она грызёт зубами собственное предплечье. Боли почти нет: Эржебетт успела научиться у матери отрешаться от боли в ведьмином экстазе. Во рту чувствуется солоноватый привкус. А сердце переполняет страх. Страх опоздать. Не успеть.
Есть! Вены вспороты.
Кровь уже не сочится капля за каплей. Кровь вьётся по коже быстрой тонкой струйкой-змейкой. А вот уже и не такой тонкой…
Эржебет подступила вплотную к зарастающей преграде. Просунула кровоточащую руку в отверстие - теперь уже не больше ведрообразного шлема саксонских рыцарей.
Или рука теперь навеки останется замурованной в смыкающейся границе между мирами. Или…
Она сказала, что помнила. А запомнила она каждое слово Бернгарда. Эржебетт выпалила всё. Негромко (чтобы не услышали и не узнали там, на берегу), но чётко и быстро.
И:
- А-ун-на…
И:
- Гу-хать-яп-паш…
И:
- Пакх-тью-эф-фос…
И - дальше.
Бернгард говорил. Она повторяла.
И снова. И опять.
Слово за словом. Фразу, за фразой.
И не беда, что она не понимала сути произносимой формулы. Главное - не ошибиться. Главное - повторить правильно. Даже если не получиться запомнить.
О, она будет повторять, как прилежная ученица, всё, что понадобится.
Как понадобится.
Сколько понадобится.
С каждым выдыхаемым Эржебетт звуком всё отчётливее, всё явственнее и громче слышались новые слова заклинания, исходящего из уст Бернгарда.
Получалось…
Ещё оседала на дно Мёртвого озера кровь ведьмы-матери. Ещё ложилась последними бесформенными сгустками на рудную черту-стену. Закрывая брешь.
Но с другой стороны рваной границы тоже… - кап-кап-кап - часто капала кровь. Тоже - сильная, тоже - кровь Изначальных.
И эта кровь открывала закрытое.
С той стороны крови, правда, было меньше, но зато вся она, до последней капли, попадала точно на прореху точно. Не рассеиваясь в воде, не окрашивая понапрасну камни возле рудной черты.
Это уравновешивало две силы - созидающая и разрушающая. И вторая всё же постепенно перевешивала первую.
Слова, громко произнесённые тевтонским магистром с озёрного берега, тут же обращались в слабое едва-едва различимое эхо, и звучали повторно торопливым почти неслышным речитативом ведьминой дочери, нашептываемым прямо на рудную черту.
Слова Бернгарда долетали до Эржебетт, её слова до него - нет. Но это ничего не меняло. Сила слов таилась не в силе голоса их произносившего. Древняя сила заключалась в самих словах. И слова Эржебетт ложились на слова Бернгарда, разбивая, разрушая уже созданное ими.
В чьих словах крылось сейчас больше страсти и исступления? Пожалуй, что в её, не в его.
Над разделительной преградой между двух обиталищ звучало одно заклинание и сразу, с небольшим запозданием, ему вторило другое. То же самое.
Кровавая рана в кровавой границе затягивалась. И никак не могла затянуться.
Зияющая брешь конвульсивно дёргалась, словно пасть смертельно раненного чудища. Рваные края то сужались, то расширялись. То стремились сомкнуться, то размыкались вновь.
Они будто жевали. Будто пережёвывали.
А в самой серёдке маленьким вихрем кружился тёмный туман Шоломонарии. Он гасил багровые всполохи порушенной рудной черты. Туман никак не мог определиться: просачиваться ли ему наружу, втягиваться ли внутрь. Его-то, туман этот и жевали чудовищные челюсти. Такое было впечатление…
А где-то наверху-внизу плавала отрубленная голова Велички со змеящимися волосами. Мёртвая голова смотрела сквозь толщу мёртвых вод белками закатившихся глаз. Мёртвая голова бесстрастно наблюдала за борьбой древней крови и древних слов.
Мастер Бернгард тоже смотрел в воду. Только тевтонский магистр мог видеть сейчас в тёмных глубинах не больше, чем видели глаза казнённой им ведьмы. По сути, он не видел ничего. И ничего не знал. А незнание успокаивает.
Мастер Бернгард был спокоен. Он закрывал Проклятый Проход. И искренне верил, что открыть снова больше некому. Мастер Бернгард не допускал мысли, что ошибается, и не ведал сомнений.
Бернгард произнёс последнее слово магической формулы.
Эржебетт повторила.
Бернгард замолчал.
Замолчала Эржебетт.
Магистр спихнул ногой в воду обезглавленный труп Велички. Затем подошёл к коню, сел в седло и направил коня к ущелью. Бернгард уезжал, даже не оглянувшись. А под мёртвыми водами оставалась так и не сомкнувшаяся брешь в рудной черте.
Эржебетт застонала. Обессилевшая, она повалилась перед зияющей прорехой мироздания в лужу собственной крови. Ей было плохо и неудивительно: пока магистр произносил слова над чужой кровью, она заклинала над своей.
Тёмный туман Шоломонарии вновь устремился наружу - в холодные воды Мёртвого озера.
Эржебетт отодрала край рваного подола. Кое-как обмотала полоской ткани кровоточащую левую руку. А вот сил затянуть повязку потуже уже не доставало. Кровь Изначальных настырно сочилась из-под грязной тряпки.
Исступление проходило. Приходила боль. Но накатывающаяся откуда-то приятная сонливость делала её уютной, убаюкивающей, незначительной и неважной. Мелькнула соблазнительная мысль: оставить всё как есть. Просто лечь, и просто дать крови течь, угодной ей дорогой. А самой - просто забыться. Таким манящим сном. Желанным, вечным, сулящим истинное отдохновение…
Эржебетт однако держалась, не позволяя сознанию покинуть тело. Собрав всё волю в кулак, балансируя на грани, она, глухо стеная, ловила концы скользкой повязки и затягивала, затягивала… Так её… так… Сильнее, ещё… Непослушными пальцами, зубами…
Ей всё-таки очень хотелось жить.
Вернуться хотелось. Когда-нибудь.
В этой изнурительной борьбе за утекающую жизнь и кровь, сквозь гул в голове и пульсирующий стук в ушах Эржебетт не сразу расслышала посторонний шум.
Шум? В пустынном Проклятом Проходе?
Да - шорох. Сзади. Приближающийся к ней и к взломанной рудной черте. И рычание.
Едва услышав…
Что это? Морок? Агония отлетающего сознания?
… она обернулась.
Эржебетт была здесь уже не одна.
Из темноты Проклятого Прохода выступал зверь. Крупный, страшный. Первая тварь Шоломонарии. Первая, почуявшая живую кровь чужого мира и опередившая остальных.
Зверь был похож на большого сильного волка, в котором однако неуловимо угадывалось что-то человеческое… нет, иное - что-то нечеловечески человеческое. В морде… в лице что-то. И в строении ног… лап… Задние коленные суставы твари были вывернуты совсем не по-звериному. По-людски: коленями вперёд.
Густая кудлатая шерсть стояла дыбом. Огромные когти были похожи на загнутые кинжалы. С оскаленных клыков падала пена. А в глазах - такое странное сочетание… Неестественное. Противоестественное. Или наоборот - как раз очень естественное. Любовь и неутолимый голод. Или, точнее не любовь - а особая, неведомая человеку страсть. Глаза зверя горели алчным блеском. Зверь смотрел с вожделением то на Эржебетт, то на брешь в стене между мирами. И чего он сейчас вожделел больше - сразу и не понять.
Потом тварь прыгнула. Сначала она набросилась на истекающую кровью ведьмину дочь.
Было страшно и больно. Под клыками урчащего зверя Эржебетт переставала жить. Переставала быть. Переставала быть просто Эржебетт.
Это был конец.
Переходящий в новое начало.
Конец второй книги
Примечания
1
метательные машины, использовавшиеся в Средние века
2
lapis internalis или адский камень - алхимическое название нитрата серебра (AgNO3)
3
в алхимии луна - символ серебра
4
азотная кислота
5
Владения крестоносцев в Палестине)
6
Романия, именовавшаяся также Латинской империей - недолговечное государство крестоносцев со столицей в Константинополе. Располагалось на бывших землях Византийской империи и просуществовало до середины тринадцатого столетия
7
ведьмиными метками в средние века считали родимые и пигментные пятна, наросты, шрамы и рубцы необычной формы
8
вотола и мятль - плащевидная верхняя одежда без рукавов. Изготовлялась из плотной ткани и могла носиться поверх доспехов
9
в данном случае имеется ввиду "медбрат" из замкового госпита. Не путать с рыцарями-госпитальерами ордена Святого Иоанна Иерусалимского