Джустиниани вздохнул, приказал Луиджи оставить ему все ключи от служб и комнат, сам же встал, ощущая в душе какое-то особое, необычное для него волнение. Распахнул дверь на балкон и замер. Тёплый утренний ветер овеял его тело и душу живительным благоуханием весны, запахом свежести магнолий и ароматом нарциссов. Винченцо схватился за перила и, чувствуя легкое головокружение, продолжал даже не вдыхать, но хватать ртом опьяняющий его воздух. Он не понимал, что с ним, голова кружилась, сердце стучало, он чувствовал себя семнадцатилетним…
Почему эта радость настигла его именно сейчас и всколыхнула душу? Это знак того, что оледеневшая за годы душа медленно просыпалась? Или все-таки… Он замер. Или это все-таки пробуждение в нём дьявольского дара? Монах-то прав… дьявольские видения могли быть и его фантазией, но некромантия ему не померещилась. Но явление покойника лишь разозлило его и удручило его сердце стыдом и печалью. При этом, хоть он и понимал, что новые открытия его совсем не порадуют, все же взял оставленные Луиджи ключи и направился в спальню Джанпаоло.
Сундук стоял у полога кровати, но ни один ключ из связки не подошел к нему. Пришлось воспользоваться универсальным. Винченцо вставил кочергу между основанием и крышкой, чуть напрягся - и сундук распахнулся. Джустиниани внимательно оглядел его содержимое. Несколько книг, каббалистические трактаты, апокрифы и написанные от руки колдовские фолианты. Он лихорадочно просматривал их. "Книга Дагона". Шумеро-аккадские магические приемы. Оригинал на древнеарийском, это был латинский перевод. "Ключ к Бессмертию" Санхуниатона. Работа, доказывающая неоспоримое преимущество Черной Магии над Священной, книга, как говорили, "кричащей и омерзительной откровенности там, где люди достойные сохраняют молчание". "Черный бревиарий" - книга, содержащая перечень взываний к темным силам Яна Густава, есть главы по травам и зельям и разделы, посвященные "охранным заклинаниям и амулетам", "Книга Древнего Света" или Деломеланикон, в 1666 году его отпечатал Аристидо Торкья, считается, что автором гравюр к гримуару и части магических загадок и заклинаний был сам Люцифер. Открыв последний, Джустиниани почувствовал тошнотворный запах, въевшийся в его страницы. Он пробуждал смутные, удручающе неуловимые воспоминания, и, перелистывая поблекшие листы с извивами рукописного шрифта и размашистыми магическими формулами, Джустиниани чувствовал, что они нагнетают неописуемое безумие. На многих страницах имелись наброски искаженных, слегка напоминающих человеческие, фигур, извилистые контуры невнятных карт. Несколько раз он находил изображения гротескных пауков с человечьими головами - все в искаженной перспективе. "…Бойся бесов Ночи, прочел он, созданий полуночных и зыбких. Ты не отгородишься от них заклятьями, их не покорить словом и холодным железом. Они входят в дом без приглашения, в души - без возврата. Одержимый ими уснет в слезах и не проснется. Они не знают жалости. Подобно неблагодарным детям, они убивают своего творца, сами не желая того, ибо у бесплотных нет желаний. Если ты чувствуешь в себе смелость - бери кровь нерожденных детей, души мертвых возлюбленных, связывай их заклятьями - перед тобой встанет Бес, похожий на всех, кого ты когда-либо любил. Он будет звать тебя голосом умершей матери, бросившей женщины, потерянного сына. Он выпьет твою душу и отправится в путь по свету искать другие. Ты, подобно любящей матери, вскормишь его своей болью и радостью, отдашь ему свой разум и свою душу…"
"Ничего я бесу не отдам"… Джустиниани с размаху швырнул книгу к прочим.
Внизу, на дне сундука стоял большой ларец из черного металла, с рядом - маленькая шкатулка, просто закрытая на медные застежки по краям. В ней был лишь небольшой медальон и письма, написанные одним витиеватым почерком, вязь плотно стелилась по бумаге летящими буквами. Подпись везде была одинаковой - "Габриель". Медальон содержал портрет прелестного ребенка, белокожего и темнокудрого, с загадочными и странно недетскими глазами. Винченцо неожиданно узнал Джованну. Джустиниани снова вспомнил слова Тентуччи. "В самом последнем негодяе всегда можно найти что-то человеческое…"
Судя по всему, Джанпаоло были дороги эти письма…
Джустиниани сложил письма и медальон обратно в шкатулку, и придвинул к себе ларец. Он был заперт, прорези для замка не было. Ломать его не хотелось, но открыть было надо. Он положил руку на крышку и подумал, что раз уж дядя против его воли сделал его наследником, он имеет право знать, что ему завещано, но тут его ладонь точно обожгло племенем свечи. Он отдернул руку. На ладони ничего не было - ни ожога, ни царапины. Дьявольщина! В досаде Винченцо перекрестил ларец, пробормотав про себя: "Во имя Отца, и Сына и Святого Духа".
Замок щелкнул. Крышка распахнулась. Джустиниани поморщился. Он принадлежал к людям духа, и не любил чудеса и нелепые сюрпризы. Ему не нравились непонятно куда ведущие двери, Бог весть как отрывающиеся запоры и невесть что говорящие фолианты. Он знал, что они приводят лишь в два места - к дьяволу или в никуда. И оба эти пути ему не нравились. Он принадлежал к тем, кто говорил о себе "pensiamo saeculorim", "мы мыслим столетиями", и был слишком умен и осторожен, чтоб его могли увлечь пустые диковинки.
В открывшемся ларце была мерзость. Он насчитал там больше дюжины трехдюймовых фигурок из непонятного материала, похожих на восковые, но на ощупь твердых как слюда. Все они были в разных местах истыканы иглами или обмотаны суровыми нитками, при этом Джустиниани не понял, как они были проткнуты, но вздохнул и брезгливо поморщился. В эту минуту ему снова стало одновременно противно и стыдно за родственника.
Какое ничтожество помыслов, какая дрянь и суетность…
Он досадливо побросал фигурки обратно в шкатулку, прикрыл крышкой, которая, к его удивлению, снова щелкнула замком. Джустиниани на минуту задумался: не швырнуть ли эту мерзость в камин? Но потом передумал. Он забрал книги и отнёс их в библиотеку, ларец и шкатулку взял с собой в кабинет. Он намеревался отдать письма и медальон Джованне, но остановился, закусив губу и глубоко задумавшись. Что если в этих письмах окажется нечто такое, что заставит несчастную девочку дурно подумать об отце? Кем мог быть друг такого, как Джанпаоло? Конечно, не всегда подобное влечется к подобному: у Иуды друзья были апостолами, что не помешало ему предать лучшего из друзей… Но не стоит искушать судьбу, девочке достаточно разочарования в любви. Он сжег письма, не читая, засунул ларец и шкатулку в потайное отверстие своего стола, запер, перекрестил заложенное.
Сам он чувствовал на душе какую-то мрачную тяготу. Она не давила, не угнетала, просто ощущалась. Его худшие опасения сбылись. Теперь ничего нельзя было списать на слухи, призрачные видения, подозрения и причуды своей фантазии. Дядюшка был не просто откровенным мерзавцем, о чём Винченцо, впадая в грех осуждения, позволял себе порой помышлять и раньше, Джанпаоло был отродьем дьявола, точнее, стал им по собственной воле и прельщению диавольскому. Покойник отрицал, что получил магический дар от деда Гонтрано, и это радовало. Винченцо помнил, что дед, преподавший ему первые уроки чести, сам был человеком большого мужества и благородства, и теперь понимание, что искажение ума и мерзость духа в их роду - просто случайность, облегчила душу Джустиниани.
Но что дальше? Если все эти глупцы поланти и чиньоло думают, что он продолжит традиции дорогого дядюшки - у него даже не было подходящих слов, чтобы в полной мере объяснить этим идиотам их заблуждение. Тут Джустиниани снова тяжело задумался. Он по-прежнему не мог понять, что все эти люди хотят от него? Даже если они предполагают, что он унаследовал дар дяди…
Дар?! Тот прельщал его из преисподней каким-то унылым вздором, говорил о всесилии, о волховании и беседах с дьяволом и мертвецами по своему выбору, что-то нес об Элевсинских мистериях, его даже обещали развлекать танцами лярв и эльфов, изысканными яствами и блудом с суккубами. Дивное, должно быть, наслаждение. Дядюшка манил его умением завораживать красавиц, сохранением молодости, чтением чужих мыслей и неуязвимостью, тайной философского камня и обращением любых металлов в золото… Последнее Винченцо понимал. Желание обогатиться - тайная пружина многих искушений, золотая наживка дьявола, argumentum argentarium. Но все эти люди состоятельны! Раз так - чего же они хотят от него?
А почему бы ему не узнать это от тех, неожиданно подумал он, кто в полной мере располагает нужными сведениями? Погода была прекрасна. Почему бы не прогуляться по Риму, и не навестить тех, кто выражал такое горячее желание видеть его у себя? Он приказал заложить экипаж. Джустиниани все ещё не удосужился сделать нужные визиты. Что ж, самое время развести визитные карточки, справиться о здоровье. И начать - с Теобальдо Канозио. Если старик в свои восемьдесят лет приехал проводить в мир иной мессира Джанпаоло Джустиниани - тому должны быть весомые основания. Тут Винченцо, усаживаясь в экипаж, снова поморщился. Что, Глория Монтекорато тоже в этой компании?
К ней он заезжать не собирался.
Старик жил неподалеку от via dei Polacchi, Джустиниани добрался туда за несколько минут. Едва о нем доложили, послышалась возня, надсадный старческий кашель и суета слуг. Его пригласили пожаловать, и потому, как согнулись слуги, стало понятно, что их господин в высшей степени расположен принять прибывшего. В комнате было излишне натоплено, старик Теобальдо сидел в кресле, при его появлении он сделал попытку подняться, но Винченцо остановил его. В глазах Канозио мелькали ужас и такое раболепие, что Джустиниани испугался. Хозяин предложил дорогого вина, слуги торопливо накрывали небольшой столик у его кресла, сервируя его деликатесами, а из глаз старика все не исчезали подобострастие и непонятный страх. Винченцо осведомился о его здравии, вежливо извинился, что не мог посетить крестины правнука мессира Канозио, поведал о прекрасной и по-весеннему теплой погоде на дворе.
Канозио молчал, лишь, как заведенный болванчик, кивал в ответ на любое его слово. Винченцо любезно рассказал мессиру Теобальдо, как несколько дней назад он навестил донну Поланти, не утаил от него и забавных подробностей спиритического сеанса, выразив скепсис по поводу подлинности появившегося духа Николо Макиавелли, и по взгляду старика понял, что он уже знает о его визите к донне Гизелле. Тот снова окинул его затравленным взглядом и осторожно спросил, что он собирается делать… с наследством господина Джустиниани?
Винченцо мог бы сделать вид, что не понял старика. Но он его неожиданно понял. Молниеносно пришло убеждение, что Канозио спрашивает вовсе не о полученных деньгах и доме, и даже не мистическом "даре" - его интересует ларец в спальне умершего, который теперь покоился в потайном ящике его собственного кабинета.
- Ничего, - холодно ответил он, и Канозио, заметив ледяной блеск его глаз, вжал голову в плечи, как черепаха. - Я не собираюсь продолжать дела мессира Джанпаоло.
Тут Теобальдо Канозио окинул его очень странным взглядом - в нём читались недоумение и легкая оторопь. Старик, как показалось Винченцо, или вовсе не понял его, или просто ему не поверил.
- Но вы же… вы же не уничтожите его? - глаза старика были прикованы к лицу Джустиниани.
- Не знаю, - пожал плечами Винченцо.
Старик побледнел, как полотно.
Совсем иначе принял его мессир Альбино Нардолини. Винченцо никогда не бывал в его доме и, учитывая срок их знакомства, визит его мог быть весьма коротким. Но мессир Альбино лучился гостеприимством и любезностью, потянул его в библиотеку, показал свои новые приобретения и коллекцию антикварных редкостей.
- Я замечаю, - легким тоном произнес Винченцо, перелистывая тяжелый фолиант Тритемия, - что количество поклонников сатаны в обществе довольно значительно.
- О, да, но это люди, преследующие разные цели. Это и черные роды - отдельные семейства потомственных адептов, и сатанинские тайные общества, и группы демонопоклонников, и частнопрактикующие колдуны и ведьмы… - мессир Альбино лучезарно улыбнулся. - Мне нравится, что вы столь не похожи на своего дядю, так открыты и просты…
- А мессир Джанпаоло был замкнут и сложен? - удивился Джустиниани.
Приветливое лицо его нового знакомого омрачилось каким-то воспоминанием. Он нахмурился и уставился в пол.
- Мне не хотелось бы, - через силу улыбнулся мессир Нардолини, - бросить тень на вашу родню, но мессир Джустиниани был… излишне надменен. Он достиг в своем деле невиданных высот, это я признаю, - торопливо бросил он, - но… Он никогда не делился секретами служения, отказывал даже в совете, был горделив и не считал других за людей. Это непохвально. Величие, конечно, дает повод для высокомерия, но все же, стремление не замыкаться в себе, а сеять свет вокруг - это больше подходит истинному знанию.
Винченцо понял, что то, что ему кажется ничтожеством, здесь именуется величием, но сейчас было не время для сопоставления мнений.
- Но дядя чем-то мотивировал свой отказ?
- Он был странен, - пожаловался мессир Нардолини. - Он почему-то уверял, что для того, чтобы быть истинным колдуном, нужно быть верующим. Все время твердил о вере. На мой же взгляд, это ошибочное суждение, ничего общего не имеющее с истиной.
Джустиниани растерялся, хоть и не подал виду. На его взгляд, суждение дяди в этом вопросе было, бесспорно, истинным. Служение Сатане, противнику Бога, без веры в существование Бога - это, воля ваша, абсурд.
- Он просто не осознавал, что всего-навсего отражает христианское видение сатанизма.
- А разве сегодня есть и другие взгляды? - любезно осведомился Винченцо. Разговор начал его занимать.
- Разумеется, и гораздо более свободные! - улыбнулся мессир Нардолини, - многие почитают Бога-Демиурга, как творца всего сущего, и Сатану, как Князя мира сего. Иные идут еще дальше, они полагают, что, если бы Бог был всесилен, то он уничтожил бы Сатану. А так как этого не случилось, Сатана по силе равен Богу, - и поклоняются Сатане без поклонения Богу. - Джустиниани подумал, что он мог бы убить своего кота Трубочиста, когда вздумается, но если он не делает этого, а чешет кота за ушком, - это не повод обвинять его в бессилии, а лишь основание для упрека в слабости к кошкам, но промолчал. Нардолини же продолжил. - Некоторые идут еще дальше и считают дьявола "санитаром человечества", они не почитают сатану, но - содействуют ему. Но и это - в известной мере ограниченность.
- Вот как?
- Безусловно. Сегодня в первые ряды выходим мы, философы сатанизма. Мы проповедуем индивидуализм, удовлетворение самых сокровенных потребностей духа и тела, признаем сатану лишь как идею высшей свободы духа - и только. Для нас магия - средство достижения благ и власти. Мы - атеисты.
- В высшей степени интересно, - заметил Винченцо, и не солгал, - но если философы сатанизма возвысились над христианством, почему бы не наплевать и на сатану? Принцип свободы самоудовлетворения не станет менее свободным, если назвать его просто принципом свободы самоудовлетворения.
Мессир Нардолини весело расхохотался.
- Чёрт возьми, а вы забавный собеседник. В остроумии вам не откажешь. Но, увы, я не верю в Бога, однако, дьявольские возможности отрицать не могу. Заповеди былого - анахронизм. Сегодня благословен тот, кто разбрасывает врагов своих, ибо они сделают из него героя, проклят тот, кто творит благо глумящимся над ним, ибо будет презираем… Прокляты покорные и смиренные, ибо будут раздавлены. Как ни стучите в дверь - не отворится вам, поэтому выбивайте дверь сами…
Джустиниани почесал бровь и ничего не ответил. Он внимательно слушал.
- Возлюби врагов своих, - разве не есть сие презренная философия жалкого пса, который лижет руку того, кто бьет его? Ненавидь врага своего от всего сердца, и если кто-нибудь ударит тебя по щеке - дай ему как следует по другой. Да будут прокляты кроткие, ибо они наследуют угнетение. Да будут блаженны сильные, ибо они будут владеть землей.
- С такой философией вам и сатана не нужен, - многозначительно проронил Джустиниани.
- Увы, мы ограничены дурацкими условностями и нелепыми законами, и только сатана позволяет… оставаться безнаказанным. Закон знает убийство из мести или ревности, карает преступный умысел, но параграфа о порче и колдовстве в нем нет… - Нардолини чуть прищурился, - именно поэтому мы так жаждем познания и так нуждаемся в совете и наставлениях сведущего человека, - мессир Альбино жадно окинул его взглядом.
Джустиниани понял Нардолини. Тот не верил в бессмертие своей души и боялся ни ада, ни наказания Божьего, не веровал ни в суд, ни в воздаяние. Что же в таком случае могло быть естественнее поиска дьявольских знаний? Он чуть улыбнулся и деловито полюбопытствовал, что именно интересует мессира Нардолини? Он богат и красив, женского внимания ему должно хватать с излишком…
Альбино Нардолини пренебрежительно махнул рукой на женские чары.
- Этого в избытке, не спорю, но душа алчет иного… - Он сделал небольшую паузу, успокаивая сбившееся дыхание, - мессир Джанпаоло умел подчинять и властвовать, был некромантом, читал мысли и… безнаказанно убивал.
- Да, дядюшка, видимо, был мастером на все руки, - задумчиво пробормотал Винченцо.
- Великим человеком, великим! - мессир Альбино придвинулся чуть ближе к собеседнику, - но вы, его наследник… Вы же не будете скрывать истину от жаждущих просвещения?
Джустиниани поднялся.
- Я всегда готов поделиться пониманием, - если имею его, - обронил он на прощание, тонко улыбнувшись и про себя подумав, что едва ли это понимание приведёт мессира Нардолини в восторг.
Часть вторая
Глава 1. Принцип выгоды честности
Когда же приидет Сын Человеческий, тогда сядет на престоле славы Своей,
и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов;
и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов - по левую.
Мф.25:31
Хоть беседа с Альбино временами смешила, а временами бесила Джустиниани, он не мог отрицать, что она была полезна и в значительной мере прояснила для него происходящее. Законченный подонок Нардолини жаждал возможности безнаказанно убивать, что до Канозио, явно запуганного до полусмерти, то, похоже, ему больше всего хотелось уцелеть самому. Винченцо понял, что Нардолини - пустышка и любитель, Канозио же - адепт, чем-то смертельно напуганный. Нардолини сатанизм привлек потому, что он четко выражал побуждения, которые уже и без того роились в душе негодяя. Но он восхищался Джанпаоло, который принадлежал к числу серьезных адептов сатаны.