- Внимание! Внимание! - призвал насморочный приглушенный голос из громкоговорителя. - Бристубаем к босадке! Босадка производится побатальонно, в борядке номеров!
Офицеры, то выкрикивая команды, то прибегая к уговорам, принялись разгонять солдат по местам у покачивающегося корабля. Тристрам подозвал капрала Хейзкелла. Совместными усилиями они построили свой ругающийся и смеющийся взвод под прямым углом к борту транспорта. Мистер Доллимор, чьи мечты о далекой Англии и воинской славе были прерваны, пересчитывал солдат, шевеля губами и загибая пальцы.
Первыми на борт поднимались шесть взводов первого батальона. Один из солдат, ко всеобщему удовольствию, уронил в воду винтовку. Какой-то неуклюжий придурок споткнулся, чуть не заставив сыграть носом в сходни впереди идущих. В целом, однако, посадка проходила довольно гладко.
Настала очередь второго батальона; первый взвод поднялся наверх. Тристрам разместил своих людей в кубриках жилой палубы, где из переборок торчали голые крюки для подвесных коек - сами койки должны были подвесить позже, - а столы были наглухо привинчены к полу. В кубрики с шумом нагнетался холодный воздух, но по запотевшим переборкам текли струйки воды.
- Эй вы, козлы, не вздумайте спать в этих люльках, - порекомендовал Талбот. - Навернетесь на пол как пить дать.
Тристрам пошел искать свой кубрик.
- Держу пари, что они запрут эти люки, или как это там называется у моряков, - пророчествовал Лайтбоди, снимая ранец. - Вот увидите. Они не позволят нам выходить на палубу. Будем сидеть, как в мышеловке. Клянусь Богом. Или Гобом.
С таким видом, словно он испытывал глубокое удовлетворение от своих слов, Лайтбоди улегся в мелкое корытце нижней койки. Из кармана своих сшитых по старинной моде военных штанов он достал потрепанный томик.
- Рабле, - проговорил Лайтбоди. - Вы знаете об этом древнем писателе? "Je m'en vais chercher un grand peut- etre". Так он сказал на смертном одре. "Я иду искать великое "возможно"". Я тоже. И все мы. "Опустите занавес, комедия окончена". Это тоже он сказал.
- Книга на французском, да?
- На французском. Это один из мертвых языков.
Вздохнув, Тристрам полез на верхнюю койку. Другие сержанты - люди попроще и, может быть, поглупее - уже резались в карты. В одной компании даже успели поссориться - из-за неверной сдачи.
- Vogue la galere! - послышался голос сержанта Лайтбоди.
Корабль не сразу повиновался приказу. Только примерно через полчаса они услышали, как отдают швартовы; вскоре после этого ровно и мощно, как шестидесятичетырехрегистровый орган, загудел двигатель.
Как и предрекал Лайтбоди, на палубу никого не выпускали.
Глава 5
- Когда жрать дадут, серж?
- Сегодня жрать уже не будем, - спокойно проговорил Тристрам. - Вы на сегодня свой паек выбрали, понятно? Но можете послать кого-нибудь на камбуз за какао.
- А я съел все! - заявил Хоуэлл. - И ужин свой съел, пока мы там ждали посадки. Надувательство - вот это что, черт побери! Кормят впроголодь, сволочи, дрючат, гады, с утра до вечера, а потом посылают под пули, суки!
- Нас посылают сражаться с врагом, так что нам тоже удастся пострелять, не беспокойтесь, - заверил его Тристрам.
Большую часть утра, сидя в наглухо задраенном трюме, Тристрам провел за чисткой пистолета, этого по-своему красивого оружия. Вообще-то он собирался отслужить свой срок, преподавая сугубо мирные предметы, и совсем не предполагал, что когда-нибудь ему придется применять это оружие. Тристрам представил себе выражение лица человека, застреленного из этого пистолета, он представил себе его лицо, превращенное в месиво из сливового джема, соединение удивления с другими чувствами на этом лице, он представил себя - вместе со своими зубными протезами и контактными линзами и всем прочим - вдруг превратившимся в человека, исполняющего акт убийства человеком другого человека. Тристрам закрыл глаза и мысленно ощутил, как его указательный палец мягко нажимает на спусковой крючок. Удивленное лицо, стоявшее перед его взором, было лицом Дерека. Один меткий выстрел - и оно превратилось в пудинг с джемом, водруженный на модный пиджак.
Открывая глаза, Тристрам мгновенно понял, каким он должен выглядеть перед солдатами: свирепым, с прищуренными глазами и улыбкой убийцы - примером для всех.
Но солдаты были людьми беспокойными, раздражительными, скучающими, склонными к фантазиям, но не расположенными мечтать о крови. Они сидели, уперев локти в колени и положив подбородки на ладони, глаза их остекленели от смутных видений. По кругу были пущены фотографии, кто-то наигрывал на самом меланхоличном из музыкальных инструментов - на губной гармошке. Солдаты пели:
Мы вернемся домой, Мы вернемся домой, Может, летом, может, летом, Ну а может, зимой, Может, утром, может, утром Иль во тьме ночной.
Тристрам лежал на спине, в голове его бродили грустные мысли, а по телу пробегали мурашки, когда он вслушивался в слова этой печальной короткой песни. Ему казалось, что он вдруг перенесся во времени и пространстве туда, где никогда не бывал: в несказанно древний мир, хранившийся в книгах и фильмах. "Фельдмаршал Китченер", "капут", "Боттомли", "бомбёры", "зенитки", "цеппелины", "братья Кросби" - слова ароматные и будящие мучительные воспоминания звучали в голове, переплетаясь со словами песни, словно подголоски.
Ты постой у ворот, Ты постой-подожди, Как корабль мой придет, Жди да жди, жди да жди!
Будем вместе мы Навсегда, Не уйду я больше Никогда…
Тристрам лежал, пронзенный каким-то ностальгическим чувством, тяжело дыша. То, что в нем происходило, не носило характера того явления, которое писатели-фантасты называют "свертыванием времени". Это был настоящий фильм, настоящий роман, и все крутом были втянуты в действие. Происходящее с ними было взято из романа, а сами они были действующими лицами чьего-то сна.
Мы все домой вернемся - И я, и он, и ты, Мы все домой вернемся, И сбудутся мечты.
Тристрам спрыгнул со своей койки и растолкал сержанта Лайтбоди.
- Мы должны выбраться отсюда! - взволнованно проговорил Тристрам. - Что-то здесь не так, есть во всем происходящем что-то зловещее.
- Именно это я и пытался втолковать вам с самого начала, - спокойно ответил Лайтбоди. - Но мы ничего не можем сделать.
- Эй, заткнитесь вы там, Бога ради! - прокричал сержант, который - хотя в море не было ни дня, ни ночи - пытался заснуть.
- Вы не понимаете, - настойчиво проговорил Тристрам, продолжая трясти Лайтбоди. - Происходящее зловеще вследствие своей ненужности. Если они хотят убить нас, то почему они не делают этого здесь и сейчас? Почему они не убили нас на острове Б6? Видимо, такие варианты им не подходят. Они хотят, чтобы у нас сохранилась иллюзия…
- Иллюзия выбора, - вставил сержант Лайтбоди. - Тут я склонен согласиться с вами. Мне кажется, они постараются поддерживать эту иллюзию довольно долго. Хотя, я надеюсь, не слишком долго.
- Но почему, почему?!
- Возможно, потому, что наше правительство полагает, будто каждый из нас обладает иллюзией свободы волеизъявления.
- Как вы думаете, корабль действительно плывет куда- нибудь?
Тристрам прислушался. Регистры корабельного двигателя- органа звучали, действуя на желудок успокаивающе, как теплый компресс, но невозможно было определить…
- Я не знаю. Мне все равно.
Вошел дежурный сержант - прыщавый молодой человек с лошадиными зубами и жилистой, как канат, шеей. На голове его была фуражка, на рукаве повязка с буквами "ДС".
- Что там происходит, наверху? - спросил Тристрам.
- А мне почем знать? У меня работы по горло, а тут еще этим занимайся!
Сержант сунул руку в карман брюк.
- Это капрал-почтальон должен разносить. - Он перетасовал пачку писем.
- Письма?
- У меня и так работы до черта! Этот наш начальник Трупе - настоящий ублюдок, - продолжал разоряться сержант. - Хватайте! - Он бросил письма на середину стола, за которым сидели картежники. - Скорее бы смерть пришла да полететь бы к ангелам!
- Где вы их взяли? - спросил, нахмурившись, озадаченный Лайтбоди.
- В корабельной канцелярии. Там говорят, что письма сбросили с вертолета.
Началась общая свалка. Один из картежников заскулил: "Ну вот, и как раз, когда мне поперла приличная карта!" Есть! Одно письмо для него, для Тристрама. Первое, самое первое, буквально и абсолютно наипервейшее с тех пор, как он вступил в армию. Был ли это зловещий сюжетный поворот, элемент сценария фильма? Он узнал почерк, сердце его бешено забилось. Исходя потом и дрожа, Тристрам лежал на своей койке, не в состоянии распечатать конверт трясущимися пальцами. Да! Да! Да! Это была она - его любовь: запах сандалового и камфорного дерева.
"Дорогой мой, дорогой мой Тристрам! В этом сумасшедшем мире произошли такие изменения, так много разных событий случилось с тех пор, как мы расстались с тобой так несчастливо, что я даже сказать ничего толком не могу, кроме того, что я без тебя скучаю, что я тебя люблю и очень хочу быть с тобой…" Тристрам прочитал письмо четыре раза и, кажется, потерял сознание. Придя в себя, он обнаружил, что сжимает письмо мертвой хваткой.
"… Глядя на море, я теперь каждый день молюсь, чтобы оно мне тебя вернуло. Я люблю тебя, и если когда-нибудь я причинила тебе боль, прости меня. Вернись, вернись…" Да! Да! Да! Он будет жить. Им не удастся его прикончить.
Дрожа от слабости, Тристрам сполз со своей койки на палубу, сжимая в руке письмо, словно недельную получку. Не обращая внимания на окружающих, он опустился на колени, закрыл глаза и молитвенно сложил руки. Сержант Лайтбоди в изумлении наблюдал за Тристрамом. Один из картежников проговорил: "Это он, козел, с начальником разговаривает", - и быстро и умело раздал карты.
Глава 6
Еще три дня в утробе корабля: постоянно горящий свет, стук двигателя, сырость на переборках, шум вентиляции… Яйца вкрутую на завтрак, толстые ломти хлеба и мясные консервы на обед, булочка к чаю, какао и сыр на ужин, запор
- новая забота на весь день - и мысли обо всем этом в солдатских головах.
И вдруг однажды, в сонное послеобеденное время, наверху раздался гудок, а откуда-то, очень издалека, послышался ответный гудок. Потом стало слышно, как долго с грохотом разматывается якорная цепь, а из громкоговорителей раздался голос корабельного старшины: "Высадка в семнадцать ноль- ноль, чай в шестнадцать ноль-ноль, построение в шестнадцать тридцать".
- Вы слышите этот странный звук? - спросил сержант Лайтбоди, усиленно скашивая глаза в направлении своего настороженного левого уха.
- Пушки?
- Во всяком случае, звук похож.
- Да.
В голове Тристрама, возникнув неизвестно откуда, зазвучали слова старинной песни: "Нас лупили под Лузом, а вы пили от пуза, а то пили вы от пуза, о чем не слышали под Лузом…" Где этот Луз и что они там делали? "Верните меня в старую добрую Блайти, посадите на поезд до…" ("Блайти" - это ранение, обеспечивающее отправку на родину, не так ли? Такая рана была сияющей мечтой, как и Англия, поэтому слова "Англия" и "тяжелая рана" стали синонимами. Как трагична человеческая судьба!) С тоскливой монотонностью солдаты его взвода повторяли сентиментальный припев:
Будем мы вместе Навсегда, Не уйду я больше Никогда
Тристрам все жевал и жевал и никак не мог разжевать сухую булочку с тмином, которую им выдали к чаю: ему приходилось чуть ли не пальцем проталкивать кусочки булочки в желудок.
Напившись чаю, Тристрам надел шинель с рядом металлических пуговиц на груди, неглубокую стальную каску, похожую на перевернутую ванночку, в каких купаются птицы, и приобрел вид человечка с детского рисунка. Потом он взвалил на спину ранец, закинул на плечо полевую сумку, пристегнул подсумки и сухо щелкнул затвором пистолета. Скоро - образцовый солдат - он был готов предстать перед своим взводом и мистером Доллимором.
Войдя в столовую, Тристрам сразу же увидел мистера Доллимора, который уже был там и, обращаясь к солдатам, говорил: - Мы очень любим нашу добрую старую Англию. Всё для нее сделаем, что можем, так, ребята?
Его глаза сияли за стеклами очков, лоб был влажным, как стальная переборка. Смущенные солдаты отводили глаза. Тристрам вдруг понял, что очень их любит.
В трюм ворвался холодный морской воздух: открыли люки. Из громкоговорителей послышался равнодушный голос корабельного старшины, который начал объявлять порядок высадки. У Тристрама было время не спеша выбраться на палубу.
Темнота, редкие огоньки, леера, тросы, плюющиеся матросы в свитерах, обжигающий холод. На берегу - треск и глухие удары, вспышки разрывов.
- Где мы? - спросил Тристрам матроса с плоским лицом.
Матрос покрутил головой и сообщил, что не говорит по- английски: - Инго хуа, во бу дун.
"Китаец", - подумал Тристрам. Морской ветер шипел и свистел, это был язык чужого моря. "Чужого ли?" - задумался он.
Солдаты, взвод за взводом, быстро перебирая ногами в тяжелых ботинках, спускались по крутым сходням. Темный причал вонял мазутом. Фонарей было очень мало, словно было введено затемнение, но какое-то не совсем настоящее.
Офицеры-транспортники сновали взад и вперед, размахивая планшетками. Служащие военной полиции неторопливо прогуливались парами. Майор-штабник с красными петлицами и деланным акцентом аристократа орал на солдат, как погонщик скота, и подравнивал свой фланг с помощью плетеного кожаного стека. Мистер Доллимор, вместе с другими младшими офицерами, был вызван на короткое совещание неподалеку от какого-то сарая. В глубине суши слышались залпы тяжелых орудий и визг снарядов, виднелись огненные вспышки - в общем, все, как в кино про войну. Незнакомый капитан с торчащими, как У жука, усами, сильно жестикулируя, что-то объяснял мистеру Доллимору и его товарищам, которые стояли, разинув рот. "А где же капитаны из нашей бригады? - Тристрам с беспокойством заметил, что среди офицеров их части нет ни одного званием выше лейтенанта. - Так-так. Значит, капитан Беренс просто сопровождал свою роту до корабля; значит, пушечное мясо - это от лейтенанта и ниже…" Мистер Доллимор вернулся назад и, запыхаясь, сообщил, что им предстоит совершить марш до базового лагеря, который находится в миле отсюда. Взвод за взводом батальон тронулся в путь, ведомый незнакомым капитаном. Солдаты тихо запели, прислушиваясь к ночи:
Мы вернемся домой, Мы вернемся домой, Может, летом, может, летом, Ну а может, зимой, Может, утром, может, утром Иль во тьме ночной.
Был безлунный вечер. Вспышки подсвечивали странные силуэты изуродованных деревьев по обе стороны шоссе. Кругом расстилалось пустынное, без единого деревенского дома, поле. Неожиданно капрал Хейзкелл сказал: - Я это место знаю. Клянусь. Есть тут что-то такое в воздухе… мягкое. Это Кэрри. Или Клэр. Или Голуэй. Я до войны объездил все западное побережье, - объяснил он почти извиняющимся тоном.
- Купить-продать, понимаете. Я эту часть Ирландии как свои пять пальцев знаю. Такая, знаете, дождливая мягкость здесь… Значит, это мы с Маками идем воевать… Ну-ну. Дерутся они, как дьяволы. И никакие комплексы их не мучают. Отрежут вам башку и набьют опилками.
Приблизившись к базовому лагерю, подразделения перешли на строевой шаг. Их встретили забор из колючей проволоки, бетонные столбы ворот, болтающуюся створку которых придерживал часовой, и бараки с освещенными окнами. В лагере почти не наблюдалось движения. Какой-то солдат, напевая, нес кружки с чаем, стараясь не уронить лежавшие сверху булочки. Из сарая с вывеской "Сержантская столовая" доносилось меланхолическое позвякивание посуды на накрываемых столах, пахло не очень горячим жиром, в котором что-то жарилось.
Раздалась команда "Стой!". Солдатам приказали повзводно следовать в казармы под командой нестроевых младших капралов, обутых в парусиновые туфли. Рожи капралов светились довольством штабных крыс. Сержантов разместили в помещениях без всяких удобств: под потолком слабо горела красным светом одна-единственная голая лампочка, на полу лежали пыльные засаленные ватные матрацы. Ни коек, ни запасных одеял не было. Грязная плита стояла холодной. Проводником сержантов был мрачный старшина из хозчасти.
- Где мы находимся? - спросил Тристрам.
- В базовом лагере двести двадцать два.
- Это мы знаем. Где он находится? - В ответ старшина с чмоканьем втянул воздух через зубы и вышел.
- Прислушайтесь, - сказал сержант Лайтбоди Тристраму, когда они, сбросив ранцы, встали у двери. - Вы ничего странного не замечаете в звуках стрельбы?
- Тут так много всяких звуков…
- Я понимаю, но вы прислушайтесь. Звуки доносятся вон оттуда. "Дада-рам, дада-рам, дада-рам". Улавливаете?
- Вроде бы.
- "Дада-рам. Дада-рам". Это ни о чем вам не напоминает?
- Очень правильный ритм, да? Я понимаю, что вы имеете в виду: ритм слишком правильный!
- Совершенно верно! Не напоминает ли это вам прощальную речь командира части немного?
- Боже! Боже! - прошептал потрясенный открытием Тристрам. - Поцарапанная граммофонная пластинка! Не может быть!
- Очень даже может быть. Мощное усиление. Вспышки магния. Электронная война, граммофонная война. И противник, бедняга, видит и слышит то же самое.
- Мы должны вырваться отсюда!
Тристрама била дрожь.
- Невозможно. Мы здесь в такой же ловушке, как и на корабле. Забор под током, часовому приказано стрелять без предупреждения. Нам придется сидеть здесь до конца.
Но они все же дошли до проволочного забора, который был высотой футов в двенадцать Ограждение было сплетено на совесть. Тристрам осветил землю фонариком - Смотрите.
Узкий луч освещал обугленный трупик воробья Помахивая пустым котелком, к ним приближался похожий на кролика младший капрал. Он был без головного убора, воротник кителя расстегнут.
- Держитесь отсюда подальше, ребятки, - проговорил он с наглостью лагерного ветерана. - Это же электричество. И очень много вольт. Сгорите, к чертовой матери.
- Где именно мы находимся? - спросил его сержант Лайтбоди.
- В базовом лагере двести двадцать два.
- О! Ради всего святого, где он находится? - воскликнул Тристрам.
- А это к делу не относится, - с проницательностью, свойственной его званию, ответил младший капрал - Это не имеет никакого значения. Есть такой кусочек земли, и все.
На дороге, проходившей рядом с лагерем, послышался усиливающийся рев моторов. Показался трехтонный грузовик с зажженными фарами, он направлялся к берегу моря. Вслед за ним проехал еще один грузовик, потом еще и еще… Это была целая колонна из десяти машин. Младший капрал стоял по стойке "смирно" до тех пор, пока не скрылся из глаз последний красный огонек.
- Покойнички, - сообщил он с тихим удовлетворением. - Полные грузовики трупов. А ведь подумать только, всего два дня назад они тоже были здесь, прогуливались, как и вы, перед ужином, а может, и со мной разговаривали, как и вы…
С деланной скорбью младший капрал покачал головой.
Далекий граммофон продолжал крутить пластинку: "Дада- рам, дада-рам…"