Сокурсники обратили внимание на удивительную перемену в вечном отличнике Даяне: "Сколько я его знаю, он всегда носил черную повязку на правом глазу, а сейчас она у него - на левом. Вот это-то и подозрительно!" Но это было лишь первым знаком метаморфозы...
Мирча Элиаде
Даян
Тем, кто придет следом…
I
Только в самом конце улицы, еще раз оглянувшись, нет ли кого за спиной, Добридор приступил к главному:
- Ты ничего такого не заметил в Даяне?
Думитреску пожал плечами с подчеркнутым равнодушием.
- Ты же знаешь, - отвечал он, не меняя темпа размеренной, экономной походки, - его особа меня не интересует. Не люблю ни гениев, ни выскочек.
- Знаю, но я сейчас не про то, - сказал Добридор, понижая голос. - Тут какая-то каверза… - Он еще раз обернул назад голову. - По правде говоря, я просто теряюсь. Подозрительно, одним словом.
Думитреску от изумления резко застопорил.
- Подозрительно?! - выпалил он. - Это ты про Даяна? Да он без пятнышка, вечный отличник! Неделя-другая до диплома summa cum laude , пара месяцев до блестящей защиты, год до кафедры, которую подгонят специально под него, три года до академии, семь до…
- Ну, может, не подозрительно, - перебил его Добридор, - но каверза тут есть. Говорю тебе: я теряюсь в догадках. Я вчера это заметил, на геометрии, когда он был у доски. Помнишь, его еще Доробанцу вызвал, чтобы он нам объяснял?
- А как же. "Объясни-ка им ты, Даян, а то у меня просто руки опускаются!" Вечная песенка и припевчик к ней: "Растолкуй им, Даян, будь добр, и если до них и тогда не дойдет, я отправлю этих придурков на черную работу!"
- Удивляюсь, как это никто больше не заметил, - продолжал Добридор. - Сегодня утром я проверил. Прошелся мимо несколько раз. Потом сделал вид, что не разбираю его каракули, когда он чиркал на доске, и сунулся совсем близко. По-моему, он заметил, потому что начал запинаться и покраснел. Вот это-то и подозрительно. С чего бы ему вдруг краснеть, если на него смотрят, особенно если смотрят на его левый глаз?..
- А с чего это ты вздумал его разглядывать? - недоумевал Думитреску.
Добридор загадочно улыбнулся.
- Сколько я его знаю, он всегда носил черную повязку на правом глазу, а сейчас она у него - на левом.
- Не может быть!
- Я тебе говорю: я проверил. Еще несколько дней назад у него был здоровым левый глаз, а сейчас - правый.
Думитреску впал в задумчивость, потом провел кончиком языка по губам и изрек:
- Это значит, что у него здоровы оба глаза.
- А тогда…
- А тогда значит - повязка у него для форсу, внимание к своей особе привлекать… Если только, - добавил он с расстановкой, - тут нет других мотивов.
- Вот я и говорю: подозрительно.
- Надо проинформировать кого следует, - глухо сказал Думитреску.
- Я тоже об этом думал, - шепотом отозвался Добридор, - что надо проинформировать…
- Только мы должны быть очень осторожными, - предупредил Думитреску, судорожно глотая и снова облизывая пересохшие губы, - очень осторожными. Чтобы он ничего не заподозрил и не успел переменить повязку обратно.
На другой день с утра было так пасмурно, что в кабинете декана горели все лампы. Юноша постучался, выждал с минуту, потом робко потянул на себя дверь и застыл на пороге, ослепленный электрическим светом.
- Товарищ секретарь сказал, что вы меня вызывали, - пробормотал он.
Декан Ириною долго молча изучал его взглядом, как будто впервые получил такую возможность. Наконец знаком велел приблизиться.
- Оробете Константин, - произнес он, - с каких пор тебя прозвали Даяном?
Юноша покраснел и вытянул руки по швам.
- С шестьдесят девятого года, с шестидневной войны, когда во всех газетах были фотографии Моше Даяна. Из-за черной повязки, как вы понимаете…
Ириною снова долго вглядывался в него, не сдерживая сокрушенной, недоверчивой улыбки.
- А отчего ты носишь черную повязку?
- Это после несчастного случая. Мне сосед нечаянно попал в глаз деревянным штырем. Купил по оказии вешалку - большую деревянную вешалку - и тащил ее к себе в комнату на плече. А у самой двери вдруг как развернется - и заехал мне штырем в глаз. Он не заметил, что я там стою, в коридоре. Я у стенки стоял, прижавшись, ждал, пока он пройдет со своей вешалкой…
- И не спасли глаз?
- Нет, не удалось. Штырь так глубоко в него вонзился, что даже стеклянный нельзя было вставить. Поэтому пришлось носить повязку.
- Который же это был глаз? - вкрадчиво спросил Ириною, поднимаясь из-за стола.
Юноша вскинул было правую руку, но только скользнул ею по щеке.
- Вот этот, который вы и видите, - пробормотал он, смешавшись.
Ириною подошел к нему чуть ли не вплотную, так и пронзая взглядом.
- Значит, левый, - сказал он с нажимом. - А между тем в твоем личном деле, которое я только что просмотрел, имеется справка из центральной городской больницы, где недвусмысленно значится, что деревянным предметом - ни слова про вешалку, - что острым деревянным предметом тебе выкололо правый глаз…
Оробете безнадежно поник головой.
- А ну-ка, сними повязку!
И со злорадством стал наблюдать за его движениями. Когда юноша развязал узел и осторожно снял повязку, Ириною наморщился и отпрянул. Орбита была пустая, лиловая, останки века висели жалко, никчемно.
- Можешь надеть повязку, - сдержанно бросил Ириною, возвращаясь за стол.
Полистал бумаги, выбрал пожелтевший листок и протянул юноше.
- Если ты запамятовал детали несчастного случая, произошедшего восьмого сентября шестьдесят третьего года, прочти справку, которую тебе выдали в хирургическом отделении центральной горбольницы три дня спустя, одиннадцатого сентября.
Юноша дрожащей рукой взял листок, подержал и переложил в другую руку.
- Читай! - приказал Ириною. - И убедишься сам. Правый глаз. Черным по белому: правый!
В приливе отваги юноша вдруг уронил справку на стол и вперил отчаянный взгляд в глаза декана.
- Вы мне не поверите, знаю, - начал он твердо, - но я клянусь могилой моих родителей, что говорю правду. Это случилось четыре дня тому назад, в прошлое воскресенье. Под вечер я пошел пройтись - по бульварам в сторону Чишмиджиу. Вдруг слышу, меня окликают: "Даян! Даян!" Я обернулся. Я думал, это кто-то из знакомых. Но это был старый, очень старый господин с седой бородой и престранно одетый: в какой-то длиннополый кафтан, довольно-таки потрепанный. "Ведь тебя друзья и коллеги зовут Даяном, правда?" - говорит. "Правда, - говорю, - а откуда вы знаете?" - "Это долгая история, а вы, теперешние молодые люди, истории слушать не любите… Просто прими к сведению, что у Моше Даяна повязка не на том глазу. Если хочешь быть на него похожим, тебе надо ее перевязать. Давай-ка присядем на скамейку, и я мигом управлюсь". Я думал, он шутит, и говорю с улыбочкой: "Если вы облечены такой властью, лучше верните мне второй глаз". - "Нет, - говорит, - этого я не могу…"
Небо полыхнуло мощной молнией, и Оробете пришлось переждать, пока затихнут раскаты грома.
Декан нетерпеливо задвигался в кресле.
- Что же дальше?
- "Этого я не могу, - говорит, - потому что не имею права творить чудеса…" У меня мороз прошел по коже, я ему. "Кто же вы такой?" А он: "Если бы я даже назвал тебе свое имя, оно бы тебе ничего не сказало, не читают нынешние молодые люди Эжена Сю". Я так и ахнул. ""Вечный жид"?! - говорю. - Я читал, когда был маленький, в деревне у дедушки с бабушкой…" А он подхватывает: "В Стриндарах, в общественном амбаре, и кончил в канун Купальской ночи, еле разобрал последнюю страницу: свет уже мерк, а бумага была самая негодная, дешевое довоенное издание. До первой мировой войны…"
- Неужели правда? - перебил его Ириною. - Неужели так и было?
- В точности так, как он описал. Я еле разобрал последнюю страницу, потому что в амбаре стало темно, а бумага на самом деле была не ахти - макулатурная; на такой в старые времена печатали брошюрками романы… Тут я просто остолбенел от страха. А он подтолкнул меня к скамейке и усадил рядом с собой. "Не особо-то я имею право отдыхать, - говорит, - но раз в десять-пятнадцать дней там, наверху, смотрят на меня сквозь пальцы… На скамейке я уж сколько лет не сиживал. Как устану, норовлю прилечь, на чем придется - когда на лежанке, когда на завалинке, а тепло - так и на земле…" И под разговор, потихоньку, стянул у меня с головы повязку, а что потом, я уже смутно помню, все было как во сне.
Гром загрохотал совсем рядом, и юноша умолк. Ириною недовольно поглядел в окно.
- Все было как во сне, и я не пытался ничего понять, просто сказал себе: чего только не бывает во сне… Кажется, он послюнил палец и несколько раз очень осторожно провел по слепому глазу. Потом перевязал повязку на другую сторону и улыбнулся. "Теперь, - говорит, - ты и в самом деле похож на Моше Даяна. И правым глазом видишь лучше, не так ли?" Я и правда стал лучше видеть, но не смел радоваться, не верилось, что все это наяву. Я был совсем сбит с толку и даже не заметил, как он исчез. Я все старался поудобней устроить повязку. Не привык носить ее на левой стороне, и она мне мешала, хотелось поправить ее перед зеркалом. Я встал со скамейки и тут только заметил, что старика рядом нет. Оглядел всю улицу из конца в конец. Никого. А когда пришел домой и снял перед зеркалом повязку…
Он не договорил, потому что ярко вспыхнула молния и тотчас же долгие раскаты грома сотрясли окна.
Ириною решительно вышел из-за стола и большими шагами заходил по комнате, уже не пытаясь скрыть раздражение.
- Совсем рядом ударило, - прошептал юноша.
В окна застучал град, и скоро гроза начала стихать.
- Вот что, Оробете Константин, - со сдержанной яростью произнес декан. - Ты мне зубы не заговаривай. Хватит, наслушался я про Вечного жида и трюки со слюнявым пальцем. Если бы я не знал, что твой отец был жестянщик, а мать - прачка, если бы не знал, что ты круглый сирота и круглый отличник с самого первого класса начальной школы и что товарищ Доробанцу хвастается направо и налево твоим якобы математическим гением…
Он остановился посреди кабинета, держа одну руку в кармане, нервно жестикулируя другой, - пережидая гром.
- …если бы я всего этого не знал, я заявил бы на тебя за обскурантизм, мистицизм и суеверие. Да что там! Эта история вызывает у меня подозрения повесомее. Пока я не стану ничего предпринимать, не пойду никому докладывать. Но чтобы ты завтра же явился в том виде, в каком тебя приняли в университет и как записано в деле: с повязкой на правом глазу!
- Клянусь вам, что все было так, как я рассказал, - еле выговорил Оробете. - И как я повяжу повязку на правый глаз, если левым больше не вижу?
- Это твои проблемы! - отрезал взбешенный Ириною. - Если завтра же ты не представишься в полном соответствии с медицинской справкой, я доложу куда следует. И учти: при судебном разбирательстве на меня можешь не рассчитывать. Я всегда говорю правду, правду и одну только правду!
II
Он завидел его вдалеке и бросился следом, но скоро сердце так застучало, что пришлось на минуту остановиться. Прижимая рукой непокорное в надежде утихомирить, он снова заторопился вдогонку. И, несколько сократив расстояние, осмелился крикнуть:
- Постойте, господин… господин израильтянин!.. Постойте!
Какой-то прохожий зыркнул на него, прикрыл ладонью рот, пряча смешок, и перешел на другую сторону.
Из последних сил, держась за сердце, Оробете прибавил шагу и снова крикнул:
- Господин израильтянин! Господин Вечный жид!
Старик в удивлении обернулся.
- Даян! - воскликнул он. - Почему ты здесь? Я как раз шел к университету. Надеялся встретить тебя там…
- Из университета меня выгнали, - проговорил Оробете, все еще держась за сердце. - То есть не то чтобы совсем, но не разрешают посещение, пока я не…
У него стеснило грудь, и он смолк, силясь улыбнуться. Потом процедил с трудом:
- Прошу прощенья, страшно колотится сердце, того и гляди разорвется. Со мной первый раз такое.
- И последний, - молвил старик.
Протянул руку и легким касанием осенил сначала его плечи, потом грудь. Оробете глубоко перевел дух и отдышался.
- Прошло, - с облегчением сказал он.
- Ну а как же иначе? - откликнулся старик. - Ведь еще две-три минуты, и ты свалился бы в обмороке, а пока дождешься "скорую", мало ли что может случиться… Как видишь, мы оба платим: я вернулся с дороги, чтобы восстановить справедливость, а твое сердце как почувствовало, что его ждет… - И добавил, снова тронув его за плечо: - Идем. Все равно ты не поймешь, какую бы я метафору ни употребил. И вот тебе совет: не говори, не спрашивай. Пусть между нами накопится Время. Если ты и впрямь, как о тебе говорят, математический гений, ты уловишь и это благодатное свойство времени: сжиматься и расширяться, смотря по обстоятельствам. Итак, ни о чем не спрашивай. Но если буду спрашивать я, отвечай. Я хочу быть уверен, что ты меня слышишь.
Они остановились у какого-то особняка, по видимости постройки прошлого века.
- Ты не знаешь случаем, кто здесь живет?
- Нет, - отвечал Оробете.
- Я тоже. Войдем. Можете, тут для нас отыщется уголок, где можно спокойно поговорить.
Он открыл железную калитку и, поскольку юноша замялся, взял его под локоть и повлек за собой. Они быстро пересекли несколько метров, отделявших их от бокового входа. Старик почти одновременно нажал на кнопку звонка и на дверную ручку. Они вошли.
- Мне здесь не нравится, - сказал старик, окинув помещение взглядом.
Они стояли на пороге большой, вытянутой в длину гостиной, довольно опрятной, но без ковров и почти без мебели. Два окна, справа и слева от двери, были занавешены шторами цвета спелой вишни, а остальные, вообще без штор, щедро пропускали послеполуденный свет майского дня.
- Не нравится мне здесь, - повторил старик. - Как будто бы хозяева не успели распродать всю мебель.
Он двинулся вперед неожиданно скорым, молодым шагом, таща за собой Оробете и приговаривая:
- Не бойся. С нами ничего не случится, потому что мы вошли сюда без дурных мыслей.
Юноша озирался на ходу, вытягивая шею к окнам, за которыми то ли мелькали, то ли чудились ему тени прохожих. И только он в очередной раз вывернул назад голову, как оказалось, что гостиная в неуловимый миг сменилась залом, напоминающим старомодную столовую, но ни в коем случае не столовую того дома, в который они входили.
- Нет, - снова заговорил старик, - и это не то. Попытаем счастья на другом конце сада.
В следующую минуту они уже спускались по каменной лестнице в маленький парк с прудиком, где Оробете заметил несколько рыб, сонно подрагивающих среди лилий. Удивленный сверх всякой меры, он открыл было рот, чтобы задать старику вопрос.
- Я вижу, тебе очень нравится Пушкин, - опередил его старик. - Ты носишь в кармане томик его повестей, да еще в оригинале.
- Я выучил русский из-за Пушкина, - смущаясь, сказал Оробете. - Но если позволите, я задам вам один вопрос…
- "Капитанская дочка"! - воскликнул старик с меланхолической улыбкой. - Как сейчас помню тот вечер в Санкт-Петербурге, трактир, какой-то студент врывается вихрем с улицы, выкрикивает: "Пушкин убит! На дуэли!" - и, рыдая, закрывает лицо руками.
- Я тоже чуть не заплакал, когда дочитал его биографию до конца…
- Осторожней, не поскользнись! - Старик энергично поддержал юношу под руку. - Вероятно, паркет навощили к празднику, мы попали в канун карнавала.
Оробете недоуменно поглядел по сторонам, желая сориентироваться, но они шли так быстро, что взгляд выхватывал лишь фрагменты все новых и новых декораций, плывущих мимо.
- Если позволите… - попробовал он еще раз.
- Великий, гениальный поэт-романтик! - не дал ему договорить старик. - Пушкин! "Капитанская дочка"! Ты перечитывал ее, я уверен, раз пять-шесть. Но помнишь ли ты то место, где один персонаж объясняет другому, почему русский офицер вынужден играть на бильярде?
- Прекрасно помню, потому что оно меня огорчило и навело на разные мысли. Я могу прочесть его наизусть по-русски, но лучше прочту по-румынски, в своем переводе.
- Я тебя слушаю, - церемонно сказал старик, останавливаясь посреди комнаты.
Комната была довольно большая, но с очень низким потолком и с одной скошенной, как в мансарде, стеной. Печальный серый свет проникал через несколько овальных окошечек.
- "В походе, например, - начал Оробете, - придешь в местечко - чем прикажешь заняться? Ведь не всё же бить жидов. Поневоле пойдешь в трактир и станешь играть на биллиарде…"
- Совершенно точно. Так было когда-то в России. Да и сейчас положение вещей не слишком изменилось. Но, в сущности, это говорит только персонаж Пушкина.
- Я тоже так подумал. Не Пушкин, а его персонаж. К тому же персонаж несимпатичный… Но я хотел вас спросить…
- Знаю, - перебил старик, снова подхватывая его под руку, - и отвечу, как только мы найдем тихое место, где можно будет поговорить без опасения, что помешают. Но сначала надо выйти из этого лабиринта… Сам видишь: на месте старых домов, которые сгорели или были снесены, построены новые, но прежняя планировка не соблюдена, так что нас выносит иногда на бульвар, иногда в сад… Вот как сейчас- добавил он, сильнее сжимая его руку. - Этот сад принадлежал очень богатому человеку; вон там, в глубине, была оранжерея, а по обеим ее сторонам - клумбы с розами. Представляешь, как все это выглядело с мая до середины октября… Но сейчас, когда повернуло на зиму…
Оробете очнулся на аллее, среди высоких безлистных деревьев и почувствовал, как холодит ноги влажный стылый гравий.
- Настоящий денежный мешок, - продолжал старик. - Поговаривали, что у него девяносто девять слуг, и не все рабы, он вывез из-за границы отличных поваров, и лакеев, и садовников. Еще поговаривали, что у него всегда жили гости, и зимой, и летом, но никогда не более дюжины - ему не нравилась шумная жизнь…
Когда в конце аллеи старик отворил дверцу на какую-то крытую галерею и хотел пропустить юношу вперед, тот уперся.
- Интересно, - сказал он, - как это до сих пор мы не встретили ни одной живой души? Ни шума, ни детского гомона…
Старик положил руку ему на плечо.
- Кого ты хотел встретить, Даян? Чей гомон услышать? Тех, кто жили когда-то в этих домах, давно нет. Самые младшие умерли в конце прошлого века.
Оробете вздрогнул и пристально поглядел на старика. Видно было, что он напуган.
- Ну а другие - их дети или те, кто пришли на их место? Старик покачал головой, горько усмехнувшись, словно бы пряча разочарование.
- Математическому гению, в коих ты числишься, подобный вопрос лучше бы не задавать, потому что он лишен смысла. Другие, те, что еще живы, живут в своих домах, некоторые даже в тех самых, через которые мы проходили. Но, как тебе прекрасно известно…
- Значит, - бледнея, перебил его Оробете. - значит…
Старик взглянул на него с веселым любопытством и снова взял за руку.