Но Роуэн еще ни слова не написал. Где-то в глубине души он знает, что романистом ему не стать. Он будет торговать рекламными площадками - ну, может быть, если повезет, найдет работу в какой-нибудь галерее или, например, устроится куда-нибудь копирайтером. Да и то вряд ли, потому что на собеседованиях он, скорее всего, будет показывать себя с худшей стороны. Последнее его собеседование - в отеле "Ивы", на должность официанта на свадьбах, которые проходят по субботам, - обернулось полным кошмаром, с ним чуть не случился приступ гипервентиляции. И хотя он был единственным кандидатом, миссис Ходж-Симмонс взяла его очень неохотно, к тому же ее опасения подтвердились, когда Роуэн уснул, обслуживая стол для почетных гостей, и в бессознательном состоянии пролил соус на юбку матери жениха.
Он чешет руку, сожалея о том, что он не Алистер Хобарт, - если бы его обсуждали по национальному телевидению, Ева бы его точно полюбила. Кёрсти Уорк начинает подводить итоги, и тут звонит телефон.
Одна из трубок лежит около вазы на кофейном столике, стоящем у дивана. Роуэн отвечает:
- Да?
Он слышит чье-то дыхание на другом конце.
- Да? Кто это? Алло!
Звонящий, кем бы он ни был, молчит.
- Алло!
В трубке что-то как будто щелкает. Похоже, человек цокнул языком, а потом вздохнул.
- Да?
Нет ответа.
Раздаются зловещие гудки. И тут Роуэн слышит, как подъезжает машина.
Каламиновый лосьон
Ева замечает, что к ним по полю идет человек. Только когда он выкрикивает ее имя, до нее доходит, что это ее отец. От стыда ей хочется провалиться сквозь землю, и она снова зажимается.
Тоби тоже его заметил.
- Кто это? Это?..
- Мой папа.
- Что он тут делает?
- Не знаю, - отвечает Ева, хотя на самом деле прекрасно знает. Он намерен превратить ее в посмешище. Чтобы хоть как-то минимизировать ущерб, она встает, сконфуженно улыбаясь Тоби.
- Извини, - говорит Ева, отступая по направлению к приближающемуся отцу. - Мне пора.
Джеред смотрит на открытую маечку дочери. Вот эту самую кожу он однажды смазывал каламиновым лосьоном, когда дочка умудрилась забрести в заросли крапивы на каком-то семейном празднике.
В машине пахнет духами и алкоголем. Джеред понимает, что многие родители на его месте не дергались бы - ну развлекается молодежь, подумаешь. Но они-то не знают того, что знает он: грань между мифом и действительностью устанавливают люди, которым нельзя доверять.
- От тебя несет спиртным, - говорит он и тут же мысленно укоряет себя за излишнюю резкость тона.
- Пап, мне семнадцать лет. Сегодня пятница. Мне нужно хоть немного свободы.
Он старается успокоиться. Надо заставить ее думать о прошлом. Воспоминания послужат ей надежным якорем, уберегут от опасности.
- Ева, ты помнишь, как мы…
- Не могу поверить, что ты на это пошел, - перебивает она. - Это унизительно. Как… в Средние века. Как будто я Рапунцель какая-то.
- Ева, ты обещала до одиннадцати.
Она смотрит на часы.
- Боже, так я опоздала на целых полчаса. - Как она понимает, он выехал из дому в десять минут двенадцатого.
- Когда я тебя там увидел, с этим парнем, и ты с ним… - Отец качает головой.
Ева смотрит из окна на пролетающую мимо живую изгородь, жалея о том, что она родилась человеком, а не крошечным дроздом, или скворцом, или какой другой птичкой и не может просто улететь, выкинув из головы все одолевающие ее мысли.
- Этого парня зовут Тоби Фелт, - говорит она. - Марк Фелт его отец. Он с ним поговорит. Насчет оплаты. Я рассказала ему, что ты нашел работу и в следующий раз сможешь заплатить за два месяца. Он передаст это отцу, и все будет в порядке.
Это уж слишком. Джеред не выдерживает:
- И что же он получил за такую услугу? А?
- Что?
- Я не потерплю, чтобы моя дочь торговала собой где-то в поле в пятницу вечером ради уступок от квартирного хозяина.
Еву его слова приводят в ярость.
- Я не торговала собой. Боже! Я что, должна была молчать?
- Вот именно.
- Зачем? Чтобы нам опять было негде жить, опять пришлось переезжать и вся эта хрень заново? Давай тогда уж прямо сейчас поедем в какой-нибудь бомжовый мотель. Или найдем уютную автобусную остановку, где можно провести ночь. Потому что если ты, папа, не очнешься и не прекратишь думать о том дерьме, о котором ты все время думаешь, мне придется торговать собой, просто чтобы нас прокормить.
Ева сожалеет о сказанном, как только закрывает рот. Она почти довела отца до слез.
И на какой-то миг она видит рядом не человека, только что опозорившего ее перед друзьями, а папу, пережившего то же, что и она сама. Поэтому она умолкает, глядя на его руки, лежащие на руле, и на порождающее беспредельную печаль обручальное кольцо, которое он никогда не снимет.
Десять минут первого
Мама с Кларой закрылись в душевой внизу, а Роуэн стоит, прислонившись к сушилке для одежды.
- Ни черта не понимаю, - обращается он к закрытой двери.
Это он еще мягко выразился. Только что вернулись его мама с сестрой, которая, похоже, была вся в крови. Действительно вся, как новорожденный младенец, ее вообще трудно было узнать. Клара выглядела такой вялой и безразличной. Как загипнотизированная.
- Роуэн, прошу тебя, - отвечает мама, включая душ. - Скоро поговорим обо всем. Когда вернется отец.
- А где он?
Хелен пропускает его вопрос мимо ушей. Слышно, как она говорит его выпачканной кровью сестре:
- Пока еще холодная. Ну вот, стекла. Теперь можешь залезать.
Роуэн делает еще одну попытку:
- Где папа?
- Скоро будет. Он… Ему надо кое-что уладить.
- Кое-что уладить? Мы что, коза ностра какая-то?
- Роуэн, пожалуйста, не сейчас.
Кажется, мать сердится, но он не может прекратить расспросы.
- Откуда кровь? - продолжает он. - Что с ней случилось?.. Клара, что происходит?.. Мам, почему она молчит? Странные телефонные звонки как-то с этим связаны?
Последний вопрос достигает цели. Хелен открывает дверь и смотрит сыну в глаза.
- Звонки? - переспрашивает она.
Он кивает:
- Кто-то звонил. Звонил, но ничего не сказал. За пять секунд до того, как вы приехали.
Выражение мучительной тревоги искажает мамино лицо.
- Нет, - говорит она. - О господи. Только не это.
- Мам, что происходит?
Он слышит, как сестра залезает в душ.
- Разожги камин, - просит Хелен.
Роуэн смотрит на часы. Десять минут первого, но мать непреклонна.
- Пожалуйста, принеси с улицы угля и разожги камин.
Хелен дожидается, когда сын уйдет исполнять ее просьбу, ей бы сейчас очень хотелось, чтобы уголь лежал подальше от дома - тогда бы она все успела. Она подходит к телефону, чтобы выяснить, с какого номера звонили. Она уже знает, что это был он. Номер, который называет холодный механический голос, ей не знаком, но она не сомневается, что, набрав его, услышит голос Уилла.
В голове мечутся панические мысли, пока она набирает номер.
Берут трубку.
- Уилл?
Да, это он. Совершенно реальный голос, ничуть не изменившийся, молодой и древний одновременно.
- Мне этот сон снился пять тысяч раз…
В каком-то отношении это самый трудный момент за всю ночь. До сих пор она усиленно старалась забыть о его существовании, о том, каково это - говорить с ним, слушать его глубокий голос, пробуждающий в ней некую сокровенную жажду, рекой текущий прямо в душу.
- Не приезжай сюда, - поспешно шепчет она. - Уилл, это важно. Не приезжай сюда.
Роуэн уже, должно быть, набрал ведро угля и идет обратно к дому.
- Обычно события развиваются несколько иначе, - говорит Уилл. - В моем сне.
Хелен понимает, что должна во что бы то ни стало достучаться до него, должна остановить неизбежное.
- Ты тут не нужен. Мы все решили.
Он смеется, в трубке раздается потрескивание.
Хелен на грани обморока. Она смотрит на свою картину в коридоре. Это акварель с яблоней. Картина расплывается перед глазами, но Хелен пытается сосредоточиться на ней.
- У меня все отлично, Хел, спасибо. А у тебя? - Пауза. - Париж вспоминаешь?
- Лучше тебе держаться от нас подальше.
Вода в душе выключается. Клара, наверное, скоро выйдет. Слышится еще какой-то звук. Это задняя дверь. Роуэн.
И все тот же демонический голос в трубке:
- Раз уж об этом зашел разговор - я тоже по тебе скучал. Семнадцать лет одиночества - довольно долгий срок.
Хелен крепко зажмуривается. Уилл осознает свои способности. Он прекрасно понимает, что может потянуть за ниточку и размотать весь клубок.
- Пожалуйста, - говорит Хелен.
Он не отвечает.
Хелен открывает глаза и видит сына с ведром угля. Он смотрит на телефон, на мать, на ее лицо, на котором легко читаются мольба и страх.
- Это он, да? - интересуется Уилл.
- Мне пора идти, - говорит она и нажимает красную кнопку.
Роуэн глядит на нее подозрительно и в то же время смущенно. Хелен чувствует себя совсем беззащитной под этим взглядом.
- Иди, пожалуйста, разожги камин.
Это все, что она может вымолвить. Но сын еще несколько секунд стоит на месте, не двигаясь и ничего не говоря.
- Пожалуйста, - повторяет она.
Он кивает, словно что-то понял, разворачивается и уходит.
Своего рода голод
Ночь пролетает с пугающей скоростью.
Питер возвращается домой.
Он сжигает свою и Кларину одежду в бушующем огне.
Они рассказывают Роуэну правду. Точнее, полуправду, но даже ее он не в состоянии переварить.
- Она убила Харпера? Ты убила Стюарта Харпера? Своими зубами?
- Да, - отвечает Питер. - Так и было.
- Понимаю, все это кажется совершенно ненормальным, - добавляет Хелен.
Роуэн стонет, не веря своим ушам.
- Мам, ненормально - это еще слабо сказано.
- Понимаю. С этим непросто смириться.
В руках у Питера остались только брюки. Он сворачивает их в ком и бросает в камин, прижимая хлопчатобумажную ткань кочергой и следя, чтобы от них ничего не осталось. Это все равно что смотреть, как исчезает целая жизнь.
Тут и Клара решается заговорить, ее голос звучит тихо, но твердо.
- Что со мной случилось?
Родители поворачиваются к ней - она сидит в зеленом халатике, который они ей купили, когда ей было лет двенадцать-тринадцать, но который ей все еще впору. Сегодня Клара не похожа на себя. Чего-то не хватает, а что-то, наоборот, прибавилось. Да и не так уж она напугана, как можно было бы ожидать. Девочка опускает очки на кончик носа, потом поднимает обратно, словно проверяя свое зрение.
- Тебя спровоцировали, - успокаивающе поглаживая ее по коленке, объясняет Хелен. - Юноша тебя спровоцировал. Это вызвало определенную реакцию. Понимаешь, именно поэтому тебе и было плохо. Без мяса, я имею в виду. Видишь ли, эта болезнь, эта особенность… она у тебя от нас. Она передается по наследству и может проявляться как своего рода голод, с которым следует обходиться очень осторожно.
Питеру смешно это слышать.
Болезнь!
Особенность!
Своего рода голод!
Клара смотрит на мать в недоумении:
- Не понимаю.
- Видишь ли, это такое необычное биологическое…
Хватит, решает Питер. Глядя прямо в глаза дочери, он перебивает жену:
- Мы вампиры, Клара.
- Питер!
Но возмущенный шепот Хелен его уже не остановит, и он уверенно повторяет:
- Вампиры. Вот мы кто.
Он смотрит на обоих детей и замечает, что до Клары доходит лучше, чем до Роуэна. Это и неудивительно - в свете случившегося, возможно, правда ее даже утешит. Но Роуэна как по лицу ударили. Он совершенно ошарашен.
- Это… какая-то метафора? - интересуется сын, отчаянно цепляясь за привычную реальность.
Питер качает головой.
Роуэн тоже качает головой, словно отказывается верить. Он пятится через дверной проем. Слушая его шаги по лестнице, все остальные молчат.
Питер смотрит на Хелен, ожидая вспышки гнева, но она вовсе не сердится. Ей грустно, она обеспокоена, но вместе с тем, похоже, испытывает и некоторое облегчение.
- Тебе лучше пойти к нему, - говорит она.
- Да, - соглашается Питер. - Иду.
Крестики, четки и святая вода
На протяжении семнадцати лет родители постоянно лгали Роуэну. В его понимании это означает, что вся прежняя жизнь была сплошной иллюзией.
- Вот почему я плохо сплю, - говорит он, сидя на кровати рядом с отцом. - Да? Поэтому я постоянно хочу есть. И поэтому мне приходится пользоваться солнцезащитным кремом.
Отец кивает:
- Да. Поэтому.
Роуэн кое-что вспоминает. Заболевание кожи, о котором ему говорили.
- Фотодерматоз!
- Мне надо было что-то тебе сказать, - оправдывается Питер. - Я же врач.
- Ты обманывал меня. Каждый день. Ты врал мне.
Роуэн замечает кровь у отца на щеке.
- Роуэн, ты очень чувствительный мальчик. Мы не хотели причинять тебе боль. По сути, это не такое странное явление, как считают люди. - Он показывает на зеркало. - Мы отражаемся в зеркалах.
Отражаемся в зеркалах! Да какая разница, если не знаешь человека, который на тебя оттуда смотрит?!
Роуэн молчит.
Ему неприятен этот разговор. Ему понадобится целая вечность, чтобы переварить то, что уже произошло за эту ночь, а отец спокойно продолжает разглагольствовать, как будто речь идет о какой-то нестрашной венерической болезни или мастурбации.
- И вся эта чушь насчет крестиков, четок и святой воды - не более чем глупые предрассудки. Это просто фантазии католиков. Хотя насчет чеснока, понятное дело, правда.
Роуэн вспоминает, как его тошнит каждый раз, когда он проходит мимо итальянского ресторана или когда чувствует, что от кого-то пахнет чесноком. Однажды даже подавился из-за него купленным в "Обжоре" багетом с хумусом.
Да, он действительно упырь.
- Я хочу умереть, - говорит Роуэн.
Отец почесывает челюсть и протяжно вздыхает.
- А куда ты денешься, умрешь. Без крови мы физически ущербны, сколько бы мяса ни ели. Мы вам об этом не рассказывали, потому что не хотели вас расстраивать.
- Пап, мы убийцы! Харпер! Она его убила! Поверить не могу.
- Знаешь, - отвечает Питер, - вполне вероятно, что ты всю жизнь проживешь как нормальный человек.
Не смешите мои тапки.
- Нормальный человек! Нормальный человек! - У Роуэна вырывается нервный смешок. - Который постоянно чешется, не спит и даже десяти отжиманий сделать не может. - Тут до него еще кое-что доходит. - Вот почему в школе меня считают чокнутым. Они это чувствуют, да? Чувствуют, что я подсознательно жажду их крови.
Прислонившись к стене и закрыв глаза, Роуэн слушает дальше папину вводную лекцию по вампиризму. Оказывается, многие великие люди были вампирами. Художники, поэты, философы. Списочек получается внушительный.
Гомер.
Овидий.
Макиавелли.
Караваджо.
Ницше.
Почти все романтики, за исключением Вордсворта.
Брэм Стокер. (Вся его пропаганда против вампиров была написана в годы воздержания.)
- Вампиры не живут вечно, - продолжает Питер, - но если питаться исключительно кровью и не выходить на солнце, то продолжительность жизни очень велика. Известно, что некоторые жили более двухсот лет. Иногда вампиры, которые строго следуют всем заветам, инсценируют свою смерть в молодом возрасте, например, Байрон в Греции сделал вид, будто погиб от лихорадки. А потом примерно каждые десять лет они представляются новыми людьми.
- Байрон? - Эта информация не может не утешить Роуэна.
Отец кивает и ободряюще похлопывает сына по колену:
- По последним сведениям, он еще жив. Я видел его в восьмидесятых. Он диджеил с Томасом Де Квинси на какой-то вечеринке в своей пещере на Ибице. Дон Жуан и Диджей Опиум, так они себя называли. Кто знает, может, они до сих пор этим занимаются.
Глядя на отца, Роуэн замечает, что тот находится в необычайно приподнятом расположении духа. И кровь со щеки так и не стер до конца.
- Но это все неправильно, - говорит Роуэн. - Мы уроды.
- Ты умный, вдумчивый и одаренный молодой человек. Ты не урод. Ты очень многое преодолел, даже не зная об этом. Видишь ли, Роуэн, нам свойственна жажда крови. Удовлетворение этого желания вызывает сильное привыкание. Оно подчиняет человека себе. Кровь делает тебя очень сильным, она дает неописуемое ощущение власти, заставляет тебя верить, будто ты можешь творить все, что угодно.
Отец на мгновение теряет нить разговора, словно завороженный каким-то воспоминанием.
- Пап, - нервно спрашивает мальчик. - А ты когда-нибудь убивал людей?
Очевидно, для Питера это вопрос не из легких.
- Я старался не делать этого. Старался пить только кровь, добытую другими способами. Например, в больнице. Понимаешь ли, хоть наше существование официально никто не признавал, в полиции были специальные подразделения. Возможно, и до сих пор есть, не знаю. Известно, что многие из наших пропадали бесследно. Видимо, их убили. Так что мы старались действовать осторожно. Но человеческую кровь лучше всего пить свежей, и иногда желание так сильно… - Питер смотрит на Роуэна, и в его глазах читается невысказанное признание.
- Но это плохо, - добавляет Питер, и в голосе его сквозит тихая грусть. - Твоя мама была права. То есть она и сейчас права. Лучше жить так, как мы. Даже если из этого следует, что мы умрем раньше, чем могли бы, и даже если мы при этом почти все время чувствуем себя паршиво. Лучше быть хорошими. Погоди, я принесу тебе кое-что.
Питер выходит из комнаты и через миг возвращается со старой книжкой в мягком переплете. Обложка простая, серая. Он отдает книгу сыну, тот смотрит на название. "Руководство воздерживающегося".
- Что это?
- Это помогает. Ее написала анонимная группа воздерживающихся вампиров в восьмидесятых. Прочти. Здесь есть все ответы.
Роуэн пролистывает старые страницы с загнутыми уголками. Напечатанные на бумаге слова придают услышанному правдоподобия. Он читает пару предложений.
"Необходимо осознать, что исполнение наших желаний может привести к самоуничтожению. Нам следует научиться отказываться от того, о чем мы мечтаем, ради сохранения того, что мы имеем".
Столько лет эту книгу от него прятали. Что еще?
Питер вздыхает:
- Видишь ли, мы, что называется, воздерживаемся. То есть давно не убиваем и не обращаем людей в вампиров. Для внешнего мира мы среднестатистические обыватели.
Обращаем? Звучит так, как будто это религия какая-то. Как будто на это можно уговорить или от этого можно отговорить.
Внезапно у Роуэна появляется вопрос.
- Так значит, тебя обратили в вампира?
К его разочарованию, отец качает головой: