Это был необычный вечер. Случайно зашла Уошен, и Вице-премьер по какой-то прихоти пригласила ее присоединиться к ней. Сидя на низких креслах около дома, они смотрели, как почти голая ребятня - уже подросшие и совсем малыши - бегала по площади. Груботканные тенты давали тень, но из-за многочисленных дырок, прогрызенных насекомыми, куски площади оказались залитыми небесным синим светом. Этот свет за последние сто восемьдесят лет померк совсем ненамного. Он оставался по-прежнему ярким, обжигающе горячим и порой даже полезным. Миоцен подставила под отверстие свой овальный стальной бокал, и он, фокусируя энергию, превратился в удобный даже в путешествиях заварной чайник. Дождевая вода быстро закипела, и Миоцен приготовила для гостей большие кружки чая.
Уошен приняла чашку с поклоном и заметила, что у нее уже есть сын. Миоцен не сказала ничего о своих предыдущих мыслях, впрочем, как и о последующих. Вместо этого она лишь просто подтвердила:
- У тебя есть сын. Да, есть.
- Но если я найду достойного отца, я заведу еще одного. Или двух.
Уошен трудно находила себе любовников. Дью считался предателем. А как иначе можно было его назвать? Впрочем, он был полезным предателем, находя возможности передавать им информацию о местоположении и занятиях Бродяг.
- Массовое деторождение. И все-таки я не верю, что это лучший выход…
- Согласна, - кивнула Миоцен.
- Хотя я и обнаружила для себя… - Уошен заколебалась, понимая, что последующие слова нужно облечь в некую удобоваримую вежливую форму.
- Что? - подтолкнула Миоцен.
- Аморальность этого. Ну, аморальность рождения ребенка, а особенно столь большого их количества.
- О чем ты говоришь, дорогая?
Уошен медленно пила чай и наконец решила, что незачем беспокоиться о том, что подумает о ней Вице-премьер.
- Делать детей - это циничный расчёт. Они приходят в жизнь не благодаря любви…
- Разве мы не любим их? - Сердце Миоцен на мгновение вздрогнуло.
- Любим, конечно. Конечно, да. Но родители при их производстве руководствуются лишь прагматичной логикой. В первую очередь. Дети дадут столь нужные рабочие руки и головы, которые можно должным образом воспитать и образовать, чтобы этими головами и руками построить очередной мост.
- В соответствии с планом Ааслин, - заметила Миоцен.
- Естественно, мадам.
- А разве это не достаточно важная причина?
- Мы говорим, что это так. - Медулла оссиум изменил лицо Уошен. Ее плоть оставалась по-прежнему упругой и здоровой, но принимаемая пища и постоянное ультрафиолетовое облучение изменили ее комплекцию и цвет кожи. Кожа ее стала коричневато-серой; Уошен стала похожей на дым. Но еще больше, чем кожа, изменились ее глаза. Всегда мягкие, теперь они смотрели строже. Уверенней. И разум, светившийся в них, тоже стал более волевым, сосредоточенным, устремленным не только на личные интересы.
- Но разве мы не должны предпринять все возможное, чтобы спастись? - настаивала Миоцен.
- А что произойдет потом? - вдруг прервала ее Уошен. - Нам нужно еще столько тел в ближайшие сорок восемь столетий. Если мы собираемся создать индустриальную мощь, как воображает Ааслин, предполагая, что Meдулла оссиум продолжает увеличиваться… тогда конечно. Тогда мы вернемся домой и нас встретят как героев, ну, и так далее… Но что станет с этим маленьким государством, которое мы породили?
- Имеет смысл обсуждать далеко не все, - заметила Миоцен.
- Полагаю, что наихудшее обсуждать необходимо.
- Извини?
- Мадам. В конце концов, решать - это не наша задача. Это будущее наших детей и внуков.
Неожиданно Миоцен почувствовала, что пришло время сна. Уединения, позволявшего, не делая лица, в своей уютной темноте изложить на листках все происшедшее за день. Всего несколько строк крошечных букв. Бумага была тонкой, насколько позволяла нынешняя промышленность, но с годами все равно станет все труднее и труднее читать историю их возрождения.
- Наш Корабль вмещает в себя всевозможных пассажиров. И странные чужие, может быть, часто куда нужнее, чем наши дети.
Молчание.
Миоцен оправила форму, изготовленную из прохладной белой ткани, пористой с учетом непрерывно выделяющегося острого пота. Несколько вплетенных в нее нитей серебра символизировали былую зеркальность их костюмов. Дети же вне публичных мест носили лишь штанишки или короткие юбочки и жилеты. Миоцен уже давным-давно смирилась с их наготой, но зато неукоснительно требовала от капитанов постоянного ношения полной формы.
Утомленная ожиданием ухода гостьи, она поинтересовалась, чем та столь озабочена.
- Этими детьми.
- То есть?
- Ах, если бы существовали только они…
- Ты имеешь в виду Бродяг! - Миоцен кивнула, рассмеялась и сделала вид, что допила свой чай. - Я предполагаю, что они просто хотят остаться здесь, где им так хорошо. Остаться на Медулле, и мы можем запереть их здесь. Прочно и надежно.
В аккуратном списке потерь и приобретений, заносимых на страницы дневника Миоцен, появилась новая категория. Там были рождения и смерти, а теперь добавились еще и побеги.
Миоцен понимала, почему начались эти побеги. Дети брали с собой только провизию и легкие приспособления, предназначенные для длительного похода. Судя по слухам и имеющимся свидетельствам, ближайшие Бродяги находились где-то в тысяче километров за горизонтом. Это было утомительное путешествие для любого нормального человека, но Миоцен почти верила, что дети - особенно наиболее впечатлительные из них - могли убедить себя в том, что их побег - это достойный вызов всем смутным сомнениям, существовавшим в их еще очень короткой жизни. Она могла даже представить себе все причины, по которым они бежали. Скука. Любопытство. Политические идеи сентиментальности или насилия. А некоторые, возможно, просто не видели применения себе здесь, внутри лагеря, Преданных. Это были ленивые, трудные, туго соображающие дети, считала Миоцен, и они надеялись, что у Бродяг с них будут спрашивать меньше. Именно это они должны были говорить себе, решаясь на побег. И они уходили поодиночке или маленькими группами, блаженно рассчитывая на свою молодость и фортуну, которые должны были привести их к наградам и счастью.
В пути некоторые умирали.
Одиноких маленьких путников во временных безымянных долинах поглощали потоки железа и сжигали газовые взрывы.
Первым побуждением Миоцен было отправить вдогонку поисковые партии, поймать детей и наказать за такое предательство. Но другие, включая и ее разум, предупреждали против таких жестоких мер. Еще неизвестно, как подействуют они на тех, кто остался в лагере.
Каждую ночь, спрятав дневник сначала в асбестовый конверт, а затем в асбестовую папку, Миоцен вознаграждала себя скромными поздравлениями. Вот день и завершился, вот она и приблизилась к своей заветной цели еще на один сантиметр.
Потом она садилась на маленькую постель, всегда одинокую, и проглатывала кусок сильно наперченного жира, поскольку часто просто забывала поесть в течение наполненного делами дня. Она почти насильно кормила свою плоть, которая редко испытывала голод, но все же нуждалась в калориях и отдыхе. Потом Миоцен лежала в искусственной ночи, чаще всего на спине, и иногда ей удавалось даже заснуть или задремать. Но, как правило, она просто смотрела в темноту, заставляя себя не шевелиться все положенные три часа, а ее мозг продолжал работать, снова и снова планируя следующий день, следующую неделю и все грядущие пять тысяч лет.
Пятое столетие было подходящим моментом для широкого жеста.
Столь круглую годовщину их долгой жизни на Медулле отметили недельным праздником, а пиком самого праздника стал пышный парад на центральной площади города Хазз. Присутствовала половина мира Преданных. Кто-то маршировал, раскрасив тела, кто-то стоял в центре площади под широким тентом, а кто-то смотрел на парад с одного из пятидесяти зданий из дерева и пластика, что окружали самую большую муниципальную площадь Медуллы. Это были счастливые, откормленные люди, и все они видели, как Миоцен поднялась на подиум, посмотрела на ручные часы и подняла руку с длинным вытянутым указательным пальцем.
- Пятьсот лет! - объявил ее сильный звонкий голос. Усиленный множеством огромных громкоговорителей, он, как выстрел, пронесся над городом и всем миром.
- Пять столетий, - повторила она, перекрывая шум толпы. - Где мы теперь? - потребовала она ответа у нации.
В толпе послышались шутки и смех.
- Там же, где и всегда,- выкрикнул кто-то.
Но легкий смешок растворился в уважительной и одновременно нетерпеливой тишине.
- Мы карабкаемся вверх, - заявила Вице-премьер. - Постоянно и неуклонно поднимаемся. В настоящий момент мы поднимаемся к небу с победной скоростью четверть метра в год. Мы построили новые машины и создали новых жителей, и, несмотря на невзгоды, которые периодически обрушивает на нас этот мир, мы процветаем. Но, что более важно, в тысячу раз важнее - то, к чему мы приближаемся. Этот наш мир - всего лишь песчинка, он как личинка бабочки, угнездившаяся внутри своего огромного и богатого кокона.
Мы находимся в центре огромного звездного Корабля, огромного судна, сложного и необозримого. Это судно мчится сквозь универсум, которого вы еще никогда не видели. О котором вы почти ничего не знаете. Этот универсум таких размеров и такой красоты, что, увидев его, вы не сможете сдержать слез, клянусь вам! - Она на мгновение умолкла. - Я обещаю.. Вы все увидите этот великий универсум.
За ваше желание увидеть его и за вашу преданность награда будет безгранична и славна, и во веки веков вашей бесконечной жизни не будет у вас ни страха, ни желания отдыха! - В толпе началось волнение, однако быстро утихло само собой. - Я знаю, как тяжел ваш путь. Верить в чудеса, которых никогда не видел, очень трудно. Это требует определенного склада ума, ума великого, умеющего мечтать. Это требует мужества и веры, и я с радость вижу, что вы обладаете всеми этими качествами. Я счастлива, что вы умеете работать и работаете, что вы спокойны, что вы умеете безгранично любить.
Площадь взорвалась здравицами, все в восторге принялись хлопать себя по гладким потным животам, кричать и поздравлять друг друга, но постепенно и этот шум смолк сам собой.
- Мы, старые капитаны, благодарим вас. Спасибо за все!
Это был предварительный сигнал. Выжившие за эти годы капитаны сидели позади Миоцен соответственно носимым рангам и как один поднялись, сверкнув посеребренными формами. После общего поклона они снова уселись, не сводя глаз с широкой спины своего лидера.
- Ваша жизнь здесь станет со временем богаче, - продолжала Миоцен. - Мы, старые капитаны, принесли с собой знания и память о том, какие возможности открываются в этом мире для людей знания. Следствия силы знания вы видите везде и всегда. Теперь мы можем предсказывать землетрясения, возделывать джунгли, возводить здания и создавать новые фантастические машины. Но и это еще не самые великие дары, дети мои. Наши внуки. Все наши прекрасные любимые потомки и наследники. Самые великие наши дары - это милосердие и честь. Да, честь и милосердие. - Голос Миоцен взлетел, проник во все уголки огромной площади и вернулся обратно помягчевшим и добрым. Она широко улыбнулась, чтобы все видели. - И вот наше милосердие в действии. С сегодняшнего дня и на весь следующий год моей властью я прощаю всех. Прощаю всех, принадлежащих к лагерю Бродяг. Мы хотим, чтобы и они разделили наши мечты и достижения. Да. Слышите ли вы меня, Бродяги? Идите сюда, идите из диких лесов, слейтесь с нами и помогите нам всем в приближении великого дня! - Эхо ее слов гулко загудело в окрестных горах. Конечно, Бродяги прятались где-нибудь на этих склонах, наблюдая издалека за великим праздником. А может быть, они находились и где-нибудь поближе. Слухи утверждали, что их шпионы проникают в города Преданных чуть ли не каждый день. Но Миоцен, слыша громовые раскаты своего голоса, ни на йоту не верила, что хотя бы один из Бродяг добровольно захочет принять ее милость.
И действительно только через год, печатая дневник теперь уже на огромном неуклюжем и несовершенном компьютере, Вице-премьер смогла написать: "К нам вернулось три человека из этих".
Двое из них были рождены Преданными и с трудом выносили тяжелое существование Бродяг. Третий же оказался внуком Тилла, что означало и определенные его родственные отношения с Миоцен.
Разумеется, все они были обласканы, но Вице-премьер ни на минуту не сомневалась, что за ними где-то. тенью следуют друзья, что все их разговоры записываются, и таким образом Бродяги получили доступ ко всем их последним техническим достижениям, какими бы примитивными те ни были.
И каждую свою бессонную ночь Миоцен печатала на своем примитивном компьютере: "Я ненавижу этот мир. Но, - добавляла затем с хмурым удовлетворением, - я возьму его за горло и сожму так, что он уже никогда не воскреснет".
Глава семнадцатая
Десять лет спустя окружающие лагерь горы под названием Высокие спины были близки к полному разрушению.
Сейсмические данные показали океан расплавленного металла, поднимающегося под ними, и местные деревья добродетели являли этому явные доказательства. Волна толчков подняла панику не только в джунглях, но и внутри столичного города Хазз, где люди снимали с оснований свои столь лелеемые жилища, чтобы унести их в другое место, как это предписывал уже разработанный в деталях план.
Но внуки вели себя неправильно. Они знали, что поведение их глупо и даже опасно, но надвигающееся зрелище пожаров и всеобщего опустошения, еще не виданного ими за время их коротких жизней, казалось им слишком соблазнительным. Они не могли сопротивляться этому соблазну и были готовы понести наказание.
С десяток молодых людей дружной компанией набрали асбестовых костюмов и сапог, ярких, раскрашенных синим титановых кислородных масок и ночами в большом секрете вынесли все эти сокровища к подножью гор. А потом, после того, как их дома были перенесены на более безопасные территории, собрались неподалеку от главной площади. В знак вечной тайны каждый из них отрезал себе по пальцу на ноге; двенадцать кровавых обрубков подростки зарыли в тайной могиле.
- Сколько капитанов нужно, чтобы смыться с Медуллы? - шутливо спрашивал какой-то мальчик.
- Нисколько, - вторила ему его подруга. - Их дети сделают за них всю работу.
- А как велик этот наш Корабль?
- Он с каждым днем все величавее и величавее, - смеялась другая девочка. - В отличие от мозгов наших капитанов!
Все добродушно засмеялись,
- А что на свете лучше, чем наш вождь? - спрашивал еще один.
- Кинжалокрылый на тарелке! - хором ответило несколько подростков.
- А почему?
- Да потому, что пока наш лидер развернется, почувствовав пожар, жук уже сдохнет!
Тревожные мысли Миоцен имели под собой реальное основание. Воистину среди подрастающего поколения жила уже подлинная любовь к своему миру. И глядя на мрачный блеск в нестареющих глазах этой высокой женщины, можно было поверить в отчаянную необходимость поскорее покинуть Медулла оссиум и вернуться в прекрасный и удобный мир, называемый "Кораблем".
Веселый, полный оптимизма лидер никогда бы не мог существовать на Медулле. Ради него никто не стал бы выполнять ту каждодневную безостановочную работу, которую Преданные делали добровольно и не задавая никаких вопросов.
В маленьком марширующем отряде беглецов это было ясно абсолютно всем.
Но по мере продвижения смех детей становился все громче и нервозней. Все-таки это были городские дети. Они знали джунгли вполне прилично, однако местность на протяжении всей их жизни была спокойной и ровной, и теперь вспыхивавшие огни и крутящиеся черные столбы пепла оказались для них внове. На самом деле ни один подросток не ожидал такой нескончаемой изматывающей жары. Но пока они еще нарочно совали руку в огонь, чтобы посмотреть, насколько быстро она сможет зажить. Проходя мимо небольшого очага, половина из них сразу же обварила себе легкие и сожгла языки. Надрывно кашляя, они доползли до первого дерева бай-бай и принялись обдирать его кору, чтобы добыть прохладного сока и унять боль.
В глубине души все уже понимали, что сегодня им предстоит умереть, но ни у кого не хватало мужества прямо признаться в этом, и каждый уговаривал остальных поспешить, ринуться скорее дальше в гущу черных туч, обманывая себя словами, что горы уже видны.
- Я думаю, теперь уже недалеко.
- Я надеюсь.
Используя маленький маячок, они все-таки нашли свои противопожарные костюмы и маски. Без маячка они не добрались бы до тайника, поскольку вся земля вокруг была уже неузнаваемо искажена огнем.
Все оделись, но ни на ком костюм не сидел как положено из-за больших размеров.
Но кого волновало, что остаются прорехи и дыры, и смертельный жар слишком быстро проникнет внутрь?! Они все были храбрецами, они были вместе в этом рискованном предприятии, и никто из них ни разу не видел, как неожиданно рядом открываются щели, и как фонтаны раскаленного докрасна жидкого металла выплескиваются наружу под страшным давлением, и как слепнут незащищенные глаза, и как смертельная река течет ко дну обреченной долины.
- Теснее, - кричали они друг другу. - Давайте теснее.
Они не знали ни правил безопасности, ни простого здравого смысла и все рвались поближе к краю, чтобы посмотреть, как рушится вниз пылающее железо, и почувствовать его чудовищную силу, сопротивляться которой бесполезно.
Оно было похоже на живое чудовище.
И как все чудовища, обладало удивительной завораживающей красотой.
С неуклюжей грацией железная река плавила под собою все. Старые деревья превращались в ничто. Куски холодного железа падали в поток и тонули на глубине. Огромные глыбы и камни на секунду-другую задерживали стихию, но и они уносились по течению с ужасным скрежетом и скрипом.
Один мальчик подкрался к очарованной этим зрелищем девочке сзади и обеими руками легонько толкнул ее. А потом просто схватил.
Девочка закричала, стала упираться обеими ладонями и попыталась вывернуться. Но она была слишком неуклюжа в своем костюме не по росту, сапог заскользил, и ее наполовину освободившееся тело наклонилось над расплавленным металлом. В ужасе она схватилась за ремень мальчишки и невольно потянула его за собой.
Какую-то секунду они висели в поднимавшемся от потока горячем воздухе.
Но мальчик оказался сильнее, и они медленно и неловко рухнули на холодную землю, смеясь в объятиях друг друга, забыв о только что миновавшей опасности и вновь почувствовав вкус к объятиям.
И пока другие любовались рекой, эти двое ускользнули неизвестно куда.
А затем на горящем холме, раздевшись до несгораемых сапог, они занялись любовью. Он брал ее сзади, держась за твердые молодые грудки и опираясь на бедра. Ложиться они не рискнули, поскольку земля была слишком горячей. Порой языки пламени вспыхивали у них под ногами, и они судорожно глотали воздух из масок и чувствовали мимолетное головокружение, переходившее в приятные толчки, когда их тела содрогались из-за недостатка кислорода.
Но постепенно игра потеряла свой опьяняющий шарм.