В свое время мне пришлось года три проработать в вагоне-ресторане. И я научился запоминать все, что заказывали посетители - неважно, что именно и сколько, - и точно так же без запинки оттарабанивать все это кому угодно. Это нехитрый фокус: ты как следует прочищаешь мозги, открываешь пошире уши, и туда само собой так и едет: "Два тоста с сыром с собой; бекон с помидорами, тосты из белого хлеба - без майонеза; три кофе - один черный без сахара, один сладкий со сливками, один обычный". Потом ты поворачиваешься к буфетчику, открываешь рот, и оттуда так само и вылетает: "Два т. с. на вынос, б. п. т. здесь - без майона". Затем поворачиваешься к стойке с чашками, пальцы захватывают ручки, и ты идешь к крану кофеварки. Трижды нажимаешь краник сливочника над одной чашкой, дважды - над другой; третья автоматически проходит мимо. А мысли твои - за миллионы миль отсюда. Подаешь им кофе, и эта часть заказа начисто стирается из памяти. Буфетчик дает тебе два пакета из вощеной бумаги и тарелку с беконом, помидорами и тостами. Ты подаешь их посетителям, и оставшаяся часть заказа точно так же бесследно уходит из памяти, испаряется, сделав свое дело, - а все это время мысли твои могут блуждать за миллионы миль.
Я прислушивался к трейлерам, длинной вереницей поднимавшимся к вершине холма. Питтсбург, Скрэнтон, Филадельфия… Вашингтон, Балтимора, Кэмден, Ньюарк… Когда я заканчивал повторять ему все, что он только что наговорил, мимо проскочил дизель с платформой для длинномерного груза.
- Все правильно, Лэнни. Просто замечательно.
А то! Ведь в вагоне-ресторане клиент получит все, что заказал, как бы он ни старался меня запутать.
- Будет еще что-нибудь сегодня? - поинтересовался я.
- Нет, на сегодня хватит. Я хочу немного отдохнуть. Поспи и ты. Спасибо.
- Не стоит.
- Стоит. Ты очень много для меня делаешь. Мне очень важно, чтобы все, что я тебе рассказываю, узнали твои люди. Мне уже недолго осталось…
- Ну что ты, поживешь еще!
- Нет, Лэнни.
- Все будет в порядке.
- Нет. Я ведь горел после того, как упал. Помнишь корень переменной степени в уравнении, которое я диктовал тебе первой ночью? Поле было искривлено Солнцем, и генератор разрушил… - Он продолжал еще что-то говорить, но я уже не слушал. Что я, обязан, что ли, помнить какое-то уравнение, не имевшее ни малейшего смысла, и не только помнить, а еще и понимать его? Этот фокус, благодаря которому я могу повторить ему всякие там уравнения, - штука нехитрая. Кому, скажите на милость, надо помнить, сколько бутербродов с сыром на вынос продал ты в течение дня? Попался мне однажды остряк, который специально заказал все наоборот. Так я ему все именно так и выдал - точно ленту магнитофонную раскрутил обратно; а ведь я даже не слушал его толком.
- …так что сам понимаешь, Лэнни, долго мне не протянуть. Человек в моем положении не выжил бы даже там, у нас, и даже в наше время.
- Ты не прав, старина. Тебя спасут. Они здесь хорошо знают дело.
- Ты действительно так думаешь, Лэнни? - В этих его словах прозвучал этакий грустный смешок, если вы понимаете, о чем я говорю.
- Само собой, - ответил я, прислушиваясь к шуму двигателя бензовоза, идущего с севера. Было слышно, как позвякивала об асфальт антистатическая цепь.
* * *
Они полагали, что человек, лежавший на соседней койке, попал к ним после катастрофы частного самолета. Говорят, какой-то фермер видел, как он падал с неба, - словно выпрыгнул из самолета без парашюта. Пока не удалось ни установить его личность, ни даже найти обломки самолета, так что он до сих пор числился безымянным. Первые две ночи он молчал, а на третью заговорил вдруг:
- Кто-нибудь слышит меня? Есть здесь кто-нибудь?
Я откликнулся, и он принялся меня расспрашивать - как меня зовут и что со мной произошло. Ему хотелось знать название города, страны, дату - день, месяц и год. Я ответил. Я видел его днем во всех этих жутких бинтах, а если человек находится в таком состоянии, не больно-то станешь возражать даже против самых дурацких его вопросов. Ты будешь просто отвечать ему. И будешь радоваться, что есть хоть какая-то возможность сделать для него доброе дело.
Человек он был образованный. Помимо английского, он знал еще целую кучу языков. Пытался даже заговорить со мной по-венгерски, да только вышло, что он знал язык куда лучше меня. Уж слишком давно я уехал от своих из Чикаго.
На следующий день я сказал сестре, что сосед разговаривал со мной. Доктор попытался было расспросить его, кто он и откуда, но ничего не вышло. Человек с соседней койки молчал. Врач решил, по-моему, что ночью он просто бредил. Они явно не поверили, когда я попытался убедить, что говорил он вполне связно. Тогда я решил больше ничего им не рассказывать. В конце концов, если он хочет, чтобы так было, - это его право. Не говоря уж о том, что он понял: стоит ему днем издать хоть звук, как в него сразу же всадят шприц. И не упрекайте их за это: по-своему они тоже пытались делать ему добро.
* * *
Я лежал на спине и наблюдал, как под первыми прикосновениями зари светлеет потолок. Поток транспорта на шоссе стал теперь гуще. Трейлеры шли один за другим. Должно быть, сельхозпродукты с ферм на рынок: салат и помидоры, апельсины и лук - я слышал потрескивание корзин, водруженных одна на другую, и скрип веревок, которыми они были обвязаны.
- Лэнни!
Я отозвался сразу.
- Лэнни, уравнение координации времени и пространства имеет вид… - Он очень спешил.
Я позволил всему, что он сказал, впитаться в эту хитрую губку в мозгу, а когда он попросил меня повторить, - попросту выжал ее досуха.
- Спасибо, Лэнни, - произнес он чуть слышно.
Я принялся дергать шнурок колокольчика, висевшего над изголовьем кровати.
* * *
На следующий день на соседней койке лежал уже другой человек. Новичок был охотником - молодой парень из Нью-Йорка, которому влепили целый заряд дроби в правое бедро. Прошло дня два, прежде чем у него появилась охота поговорить, так что пока я ничего о нем не знал толком.
Не то на второй, не то на третий день после появления новичка доктор, войдя в палату, направился прямиком ко мне и откинул простыню с моих обрубков. Потом как-то странно взглянул на меня и этак небрежно поинтересовался:
- Послушай-ка, Лэнни, а что, если мы отправим тебя в операционную и отхватим еще понемногу от каждой, а?
- Чудак вы, док. Что я, сам не чую запаха, что ли? Так стоит ли беспокоиться?
Больше нам нечего было сказать друг другу. Я лежал и думал о Пеории, Иллинойсе, где раньше было куда как веселее, - для водителей, я имею в виду, - о Сент-Луисе и Корпус-Кристи. Меня уже не удовлетворяло восточное побережье. Сакраменто, Сиэтл, Фербенкс и это длинное, нудное шоссе номер пять…
Была полночь, а я все лежал и вспоминал. До меня доносились звуки проходящих по шоссе грузовиков, но я прислушивался лишь к урчанию дизеля Камминса, отправляющегося в один из этих долгих рейсов через Скалистые с их безумными спусками и подъемами. И вдруг я повернул голову и шепотом позвал новичка с соседней койки:
- Приятель! Эй, парень, ты не спишь?
Я услышал, как он буркнул:
- Чего тебе?
Он явно был недоволен. Но - слушал.
- Ты когда-нибудь крутил баранку? То есть я имею в виду - тебе когда-нибудь приходилось проезжать через Нью-Джерси на своей машине? Ну так вот, слушай, если у тебя спустит баллон или сядет аккумулятор, остановись у бензоколонки Общества взаимопомощи водителей на шоссе номер двадцать два в Дарлингтоне, у Джеффри, и скажи, что ты от Лэнни Ковача. Только будь повнимательнее - там висит знак ограничения скорости, сразу за городом, его трудно заметить, особенно летом… А если захочешь как следует перекусить, зайди в ресторан Стрэнда, это ниже по дороге. А если поедешь в Новую Англию, двигай по Бостонскому почтовому шоссе и остановись у… Приятель! Ты слушаешь?
Джордж Генри Смит
Имиджикон
Перевод М. Нахмансона
Дэндор откинулся на спинку глубокого кресла, обтянутого теплым шелком, дотянулся, позволив своему взгляду сначала прогуляться по высокому потолку дворца и затем упасть на роскошную блондинку, стоявшую на коленях у его ног. Она накладывала последние мазки на его тщательно наманикюренные ногти, в то время как соблазнительная брюнетка с чувственными бедрами и полными красными губами, наклонившись, совала ему в рот очередную виноградину.
Он лениво изучал блондинку, которую звали Сесили, и размышлял о других услугах, предоставленных ею прошлой ночью. Это было прелестно… совершенно прелестно. Но сегодня он чувствовал, что она ему надоела - как и брюнетка, чье имя он не мог сейчас вспомнить, и рыжекудрые двойняшки, и…
Дэндор протяжно зевнул. Проклятье! Почему они все так благоговеют перед ним и всегда стремятся доставить удовольствие? Они ведут себя так, подумал он с кривой усмешкой, что их можно принять за фантазию, сотворенную его воображением - или, скорее, созданную с помощью Имиджикона, величайшего изобретения человечества. Эта мысль показалась ему забавной, и он едва не расхохотался.
- Не правда ли, это чудесно выглядит? - с гордостью заявила Сесили, откинувшись назад, чтобы полюбоваться его законченным педикюром.
Дэндор бросил взгляд на десять сверкающих объектов, венчающих его пальцы, и скорчил гримасу. Ничего глупее он не мог себе представить. Его раздражение усилилось, когда Сесили наклонилась и стала покрывать страстными поцелуями его правую ногу.
- О Дэндор! - промурлыкала она. - Как я тебя люблю! Дэндор подавил желание отвесить хороший пинок по круглому маленькому задику Сесили с помощью той самой ноги, на которую она изливала свою нежность. Он справился с искушением, потому что даже в подобные моменты, когда его жизнь с этими женщинами начинала казаться ему нереальной, он старался быть добрым к ним. Хотя их преклонение и обожание надоели ему до смерти, он все же старался быть добрым.
Итак, вместо того, чтобы пнуть Сесили, он только зевнул.
Эффект был почти таким же. Голубые глаза Сесили расширились от страха; брюнетка тоже подняла встревоженный взгляд от кисти винограда, которую она очищала.
- Ты… ты собираешься покинуть нас? - прошептала Сесили дрожащими губами.
Он снова зевнул и небрежно погладил ее златокудрую головку:
- Совсем ненадолго, дорогая.
- О Дэндор! - жалобно простонала брюнетка. - Ты разлюбил нас?
- Нет, конечно, но…
- Дэндор, пожалуйста, не уходи, - просила Сесили, вцепившись в его ногу. - Мы сделаем все, чтобы ты был счастлив!
- Я знаю, - сказал он, отбирая свою ногу и потягиваясь. - Вы обе очень милы. Но иногда я ощущаю тягу к…
- Прошу тебя, останься, - умоляла брюнетка, падая у его ног. - Мы устроим вечеринку с шампанским. Мы сделаем все, что ты пожелаешь. Мы возьмем еще девушек… Я буду танцевать для тебя…
- Я очень сожалею, Дафна, - сказал он, вспомнив наконец ее имя, - но все эти девушки начинают казаться мне какими-то нереальными… И когда такое происходит, я должен идти.
- Но… - Сесили зарыдала так бурно, что едва могла говорить, - когда ты покидаешь нас… это все равно… как будто… нас выключили из жизни…
Ее слова несколько его опечалили, потому что в определенном смысле это соответствовало истине. Когда он уходил, он как будто бы отключал их. Но было ли это правдой или нет, он не мог ничего с этим поделать; сейчас он чувствовал непреодолимую тягу к другому миру.
Он бросил последний взгляд на потрясающую роскошь своего величественного дворца, на своих прекрасных женщин, на теплое солнце, светящее сквозь окна, - и затем ушел.
Первое, что он услышал, вынырнув из Имиджикона, было дикое завывание ветра; первое, что он ощутил - леденящий холод. Затем до его слуха донесся раздраженный крик жены.
- Наконец-то ты изволил появиться, негодный мозгляк! - пронзительно завопила Нона. - Самое время, недомерок: тебе придется потрудиться!
Итак, он был на Нестронде; он снова вернулся в ледяной ад колониального мира на краю вселенной. Он часто думал, что никогда не сможет вернуться… Но вот он опять здесь… опять на Нестронде и опять с Ноной.
- Ты отсутствовал достаточно долго, - заявила Нона. Она была рослой костлявой женщиной со свалявшимися черными волосами и широким плоским лицом с тонкими губами. Неровные желтоватые зубы тоже не украшали ее физиономию.
"Боже, как она уродлива!" - подумал он. По сравнению с ней Сесили и все прочие выглядели богинями.
- Неплохо, что ты наконец заявился, потому что тут бродят ледяные волки и нам нужен торф, чтобы поддерживать огонь, и еще…
Дэндор стоял и слушал, как она оглашает длиннейший список необходимых дел. Почему бы ей, думал он, не нагрузить чем-нибудь полезным одного из своих приятелей из поселка у горных разработок? Он знал, что ее любовники постоянно крутились тут, когда он отсутствовал. Нона была так же вероломна, как и уродлива. А на планете, где на двадцать мужчин приходится одна женщина, даже для нее представлялось немало удобных случаев.
- …и еще надо починить крышу на сарае для скота, - наконец закончила она. Так как он ничего не ответил, она придвинулась ближе и заглянула ему в лицо. - Ты слышишь меня? Я говорю, что все это нужно сделать!
- Да, я слышу, - кивнул он.
- Тогда не стой тут, как идиот. Садись завтракать, а затем выметайся и берись за работу!
На завтрак был толстый жирный ломоть прогорклой свинины и миска тепловатой овсянки. Задерживая дыхание, Дэндор справился с едой. Затем он натянул свой теплозащитный костюм, набросил меховую накидку и двинулся к двери.
- Подожди, болван! - крикнула Нона, выуживая из кучи хлама на столе лицевую маску. - Ты хочешь отморозить свой нос?
Он быстро напялил маску, чтобы она не заметила его сердитой гримасы, открыл дверь и шагнул наружу. Ветер ударил ему в лицо, швыряя в маску зазубренные кристаллики льда. Это был Нестронд!
Боже мой, почему именно Нестронд? Обозревая унылый ландшафт, он со страстной тоской подумал об относительном тепле только что покинутой хижины. Он подумал о черном ящике, который стоял в углу его убогого жилища. Это был Имиджикон; и стоило сделать только несколько шагов, чтобы…
Но нет, он еще не мог вернуться обратно. Слишком много дел надо было тут выполнить. Итак, вскинув топор на плечо, он двинулся через кучи замерзших отбросов и мусора к древнему торфяному болоту, где жители поселка добывали топливо.
Все долгое утро он резал промерзший торф и складывал его в кучи. Вокруг него ярился ветер; жестокий холод превращал каждый вдох в смертную муку. Наконец, когда на мгновение выглянуло бледное желтое солнце и Дэндор увидел, что оно стоит прямо над его головой, он собрал большую вязанку полуокаменевших веток, тяжелых, как кирпичи. Взвалив хворост на спину, он двинулся обратно к убогим хижинам Нестронда.
Нона грохнула на стол миску с жидким супом и сунула ему кусок черствого хлеба; это называлось обедом. Он молчаливо выхлебал суп и отправился на задний двор копать новую выгребную яму. По сравнению с этим занятием его утренняя работа была легким отдыхом. Казалось, что земля, которую он долбил, замерзла еще в те времена, когда Нестронд сделал первый виток по орбите вокруг своего скупо греющего солнца. К вечеру его спина и ноги мучительно ныли от боли. Яма была выкопана на один фут, когда наступила ночь и он прекратил работу. Пошатываясь, Дэндор отправился в хижину; в голове у него была только одна мысль - спать.
Жуткий вой, который вырвал его из беспокойного забытья, пришел, казалось, из глубочайших бездн ада.
- Что… что это? - спросил он.
- Ледяные волки, кретин! - с ужасом завизжала Нона. - Они на скотном дворе! Выметайся, живо, и прогони их!
Дэндор поднялся на дрожащих ногах, нащупывая свою одежду; в этот момент новое завывание разорвало ночь. Он потянулся за лазерным пистолетом, когда Нона опять завизжала:
- Поторопись! Эти твари могут разнести хлев в щепки!
Он был уже за дверью, сжимая в одной руке пистолет, а в другой - фонарь. Теперь он увидел их, шестиногих громадных зверей, воплощение ужаса. Один, приподнявшись на четырех лапах, рвал клыками балку сарая. Дэндор услышал жалобное мычание обезумевших от страха коров.
Он с трудом двинулся через снежные сугробы к хлеву. По-видимому, тварь заметила его; пылающие яростью красные глаза уставились на Дэндора. На мгновение зверь задержался около растерзанного бревна; затем повернулся и стремительным прыжком бросился на него.
Нападение было неожиданным, и он не успел вскинуть оружие. Он выстрелил прямо от бедра, и луч лазера поразил чудовище в плечо.
Не слишком удачный выстрел. Он шагнул в сторону, когда огромное тело пролетело над ним, и послал разряд в голову монстра. А затем смерть почти настигла его - пока обезглавленная тварь издыхала в снегу, орошая все вокруг кровью. Смерть почти настигла его потому, что он на долю секунды забыл о втором чудовище.
Зверь ударил его сзади и бросил на мерзлую землю. Огромная туша возвышалась над ним; он закричал, когда когти чудовища вырвали клок плоти у него из бедра и страшные челюсти метнулись к его горлу.
Фонарь выпал из его руки, но пистолет был прочно закреплен на ремне, перекинутом через плечо. Он нашарил спуск и ударил лучом максимальной мощности. Сверкающая нить рассекла ноги ледяного волка; зверь свалился на бок, и Дэндор почувствовал себя свободным. Следующим выстрелом он прикончил зверя; затем тьма беспамятства сомкнулась над ним.
Он пришел в себя в хижине. Он лежал на столе; Нона и какой-то незнакомый человек склонились над ним.
- Ну, на этот раз ты влип в хорошенькую историю, - заявила Нона, когда он открыл глаза.
- Ногу придется отрезать, - сказал незнакомец.
- Вы - доктор? - прохрипел Дэндор.
- Единственный по эту сторону от Альфы Центавра, - подтвердил человек.
- Больно… можете вы дать мне что-нибудь?
- Я сделаю вам укол морфия… это последний морфий, что у меня остался. На Земле мы могли бы спасти вам ногу… но здесь… - Он беспомощно развел руками.
Дэндор чувствовал, как яростное пламя боли разливается в его растерзанной ноге. Его лицо исказила гримаса; затем он увидел легкую усмешку, скользнувшую по губам Ноны. Она сказала:
- Когда вы приметесь резать эту ногу - с морфием или без него, - боль, наверное, будет адская, не так ли, док?
- У меня есть немного виски в машине, - пробормотал доктор. - Схожу-ка за ним.
Он вышел. Нона склонилась над Дэндором и посмотрела ему в глаза.
- Это будет действительно больно, голубчик. Так же больно, как мне - каждый раз, когда ты уходил и оставлял меня. Когда ты уходил в свой проклятый черный ящик.
- Нет, Нона, нет! Я не хотел причинять тебе боли. Ты не… - Он почти проговорился, что она не может ощущать боли. Но остановился: он не был уверен, что это - правда.
- Теперь ты не сможешь спрятаться в этой штуке - только с одной ногой, - уверенно заявила она. - Ты останешься здесь, со мной. И ты будешь ласковым и нежным.
- Нона! Нет, ты не поймешь, никогда не поймешь! - Он хотел сказать ей что-то умоляющее, но в это время вошел доктор, держа в руках кварту виски и свой черный саквояж.