Я прикинул масштаб: ну да, примерно столько и потребуется…
- Разрешите личному составу покинуть машины?
- Разрешаю, - кивнул я.
Он ловко вынул из нагрудного кармана большой бронзовый свисток и пустил две громких пронзительных трели. Из кузовов так и посыпались солдаты, стали строиться у машин - без лишней спешки и суеты, сноровисто. Ага, вот и овчарки… Я присмотрелся: буквально все ближайшие, кого мог рассмотреть, при наградах, хоть парочка медалей да сыщется, а у многих и ордена, у некоторых нашивки за ранения. Тоже бывалые ребята, сразу видно. Вполне может оказаться (отдельный батальон, мои впечатления от увиденных бойцов), что это не просто наши войска, а Осназ (спецназ, говоря по-современному). В любом случае не стоило и спрашивать, есть ли у них опыт прочесок, - кого попало не пошлют, никак они не похожи на желторотиков…
- Личный состав не завтракал? - спросил я.
- Никак нет.
- Тут такие дела, майор… - сказал я. - На котловое довольствие я вас взять, к сожалению, не могу, полевых кухонь у меня только две, к тому же дне роты все наши запасы выметут под метелку…
Сухим пайком, я так полагаю, вас обеспечили?
- Вполне, товарищ капитан.
- Тогда сделаем так… - сказал я. - Пусть личный состав позавтракает, а сразу после завтрака вы с командирами взводов и рот - ко мне на инструктаж. Вопросы есть?
- Никак нет.
- Выполняйте.
Он козырнул, ловко повернулся через левое плечо и тем же быстрым пружинистым шагом направился к машинам. С первого взгляда мне понравился - именно такой, хваткий, со столь же хваткими ребятками тут и нужен.
С завтраком они управились примерно за четверть часа, после чего майор во главе всего офицерского состава явился ко мне. Я, он, двое ротных и восемь взводных - такой ораве в любой нашей палатке будет тесновато. Так что инструктаж я проводил в кузове того нашего "студера", что стоял пустой. Как и следовало ожидать, пока я повторял все, что говорил вчера своим, и те слушали с легкой, хорошо скрываемой скукой - не первый год замужем, ага. Но, как опять-таки следовало ожидать, оживились, когда я, дав словесное описание Факира, описал подробно его одежду - ну да, о таких фигурантах не каждый день услышишь, да и наставление немедленно завязать глаза, вставить кляп, если попадется и удастся взять, к рядовым безусловно не относилось - обычно достаточно было руки связать…
Традиционно спросив, есть ли вопросы (таковых, как я и ожидал, не оказалось), я распорядился:
- Товарища майора попрошу остаться, остальным вернуться к личному составу. - И, оставшись с майором один на один, сказал: - Ваши офицеры все равно какое-то время будут, в свою очередь, вести инструктаж личного состава… Не возражаете, если я возьму обоих ваших проводников и в темпе отработаю один маршрут?
- Весь личный состав в вашем распоряжении. Я сейчас же пришлю.
Буквально через пару минут пришли оба проводника. Как человеку с пограничным и розыскным опытом, собачки (как оказалось, Джульбарс и Маркиза) мне на первый взгляд понравились. Остановился я от них в нескольких шагах, на дистанции вполне достаточной для негромкого разговора с проводниками. Знал я наших собачек. Вплотную подходить категорически не рекомендуется, будь ты хоть маршал - запросто прыгнут из положения "сидя", и мало тогда не покажется. В данной ситуации, в отличие от некоторых других, палочкой-выручалочкой моя советская форма послужить никак не сможет - у собак войск по охране тыла тренировка своя, им порой приходится брать и тех супостатов, что нашей формой прикрываются…
Инструктаж, впрочем, был недолгим и нехитрым…
Собачки оказались неплохими не только на вид. Понюхав Катины вещички и чуть потоптавшись у палатки, они быстро выскочили на обочину, и, держа нос к земле, уверенно по ней двинулись- не настолько быстро, чтобы нам пришлось за ними бежать, но все же с шага перешли на трусцу. Хотя прошло несколько дней, и на обочине посторонними было натоптано немало, след они держали уверенно.
Джульбарс первым свернул к роднику… и, оказавшись в паре шагов от него, вдруг затормозил с маху, упираясь в землю передними растопыренными лапами, встал, щетиня шерсть на затылке, едва ли не поджав хвост, взвыл громко и жалобно. Как ни понукал его проводник, как ни пытался пустить по следу, пес только пятился с жалобным скулежом… В конце концов я распорядился:
- Отставить, старший сержант. Посадите собаку и успокойте. Пускайте Маркизу.
Как я в глубине души и подозревал, с ней произошло то же самое: едва достигнув некой невидимой черты, она повела себя в точности, как Джульбарс, упиралась, вперед не шла, хвост едва ли не поджавши, поскуливала совершенно по-щенячьи. Сюда бы Томшика с Сидорчуком, мистиков доморощенных - чует мое сердце, они бы и это истолковали как дополнительный аргумент в пользу своей версии. Лично я не сомневался, что всему тому есть какое-то вполне материалистическое объяснение, пусть и неизвестно пока какое.
Проводники были явно сконфужены: опозориться перед офицером, пусть и чужим… Старший сержант, перехватив мой взгляд, сокрушенно развел руками:
- Ничего не понимаю, товарищ капитан. Года полтора работал отлично, первый раз с ним такое. Это ведь не "присыпанный" след, тут что-то другое…
Напарник его мрачно поддержал:
- Точно, что-то другое, товарищ капитан. За год с ней впервые такое…
- Отставить, ребята, - сказал я, вздохнув. - Не виноватить ни себя, ни собак. Не виноваты собачки, точно. Просто места у нас такие… интересные. Возвращаемся в расположение.
Еще через четверть часа роты вместе с обоими проводниками (собаки выглядели вполне оклемавшимися) ушли на прочесывание - да, цепь получилась широкая, не то что у нас вчера. Судя по тощему "сидору" за спиной у каждого, обеденный сухпай они прихватили с собой - и правильно, не возвращаться же сюда ради быстрого обеда всухомятку. Вода у них имелась своя, по фляге на машину - а где родник, я майору пояснил заранее.
И вновь я весь день проболтался без дела, разве что принял принесенную сверху депешу. Сулину, новому радисту, перешифровал ее и велел передать. Радиограмма оказалась коротенькая: "Продолжаем поиски подходящей поляны".
И на сей раз нельзя сказать, чтобы я в ожидании вечера маялся нетерпением. Как и вчера, когда на проческу ушли наши, не было особенных надежд, не было отчего-то, и все…
Ну да, они вернулись пустыми. Майор, докладывая мне о результатах - точнее, о полнейшем отсутствии таковых, - выглядел чуть сокрушенным. Видимо, полагал, что обязан был хоть что-то, да найти. И в заключение сказал:
- Все было, как обычно, только в одном месте, - и показал на карте, - собаки повели себя крайне странно. Впервые на моей памяти. Они…
Я прервал его и описал поведение собак у родника. Он подтвердил: именно так они и держались. Причем испугавшее их нечто, по личным впечатлениям майора, походило на некую узкую полосу, уходившую вправо, - когда он велел проводникам обойти то место справа, собаки точно так же артачились, а вот слева обошли охотно и вскоре пришли в норму.
Я ничего ему не сказал, пожал плечами: мол, мало ли что в лесу бывает… И отпустил к его людям, наказав завтра начинать проческу с рассветом - и, если удастся, если справятся, прихватить еще кусочек сверх предписанного.
На ночлег они располагались, не разбивая палаток. Кому хватило места, устроились в кузовах, а остальные намеревались спать прямо на земле, завернувшись в шинели. Ну что же, не декабрь месяц, ночку перетерпят, ребята бывалые…
Я стоял и покуривал, когда подошел Сулин:
- Товарищ майор, разрешите обратиться?
Не козырял - я его еще раньше предупредил, что мы тут обходимся без некоторых формальностей вроде козырянья. Я, разумеется, сказал:
- Обращайтесь.
Но он молчал, и словно бы не просто мялся - маялся. Еще с утра мне пришло в голову, что с парнем что-то не то: выглядел он чертовски невыспавшимся - глаза красные, припухшие. Ну явно не спал эту ночь. Бессонница у парня, что ли? Если так, почему не доложился у себя еще до отправки? Обязан был - ни к чему на таком задании радист - да и любой другой член группы - с бессонницей. Иногда люди вот так не спят всю ночь, получив из дома какое-нибудь плохое письмо, - но он то никаких писем не получал, не ездил к нам почтальон, понятно, ввиду засекреченности. Вообще то в аптечке у меня есть и бром, и люминал, но нужно прояснить все…
- Ну, что вы мнетесь, Сулин? - с легким раздражением спросил я. - Меня с вашей биографией не знакомили, но легко догадаться, что зеленого новичка к нам не отправили бы… - и подпустил металла в голос. - Говорите!
Подействовало. Он поднял глаза:
- Товарищ майор, я, кажется, с ума схожу. Посчитал, что обязан доложить…
Только такого мне не хватало для полного счастья… Однако я припомнил кое-что и сказал:
Я, конечно, не психиатр, старший лейтенант, но слышал от знающих людей: настоящий сумасшедший, даже начинающий, ни за что не признает, что он сумасшедший или только начинает с ума сходить. Была у меня операция, когда понадобилась подробная консультация психиатров - причудливый фигурант попался… Так что не делайте заранее столь убитого вида, лучше объясните кратенько: отчего вы решили, что сходите с ума? Может, с вами ночью попросту приключилось что-нибудь… этакое? Но что, как вы полагаете, никто из окружающих не поверит? Не могу вас посвящать в детали, но места у нас, знаете ли, интересные. Совершенно внезапно может приключиться что-нибудь такое, во что вроде бы и поверить невозможно, а оно, тем не менее, происходит. Были примеры, не вы первый, честно, слово. Ну?
Кажется, он чуточку приободрился. Сказал, не отводя глаз:
- У меня в палатке ночью цветы поют.
Знаете, я даже и не удивился как-то - после всего случившегося. Сказал только:
- Подробности?
- Я где-то около полуночи проснулся, точно время не засекал, - сказал Сулин. - Как раз из-за того. Негромко, но вполне явственно пела девушка. Язык мне незнаком, я только на немецком специализировался. Потом были еще разные звуки словно бы ручей плещется, девушки смеются, потом опять запели, уже на два голоса, мужчина и женщина, и снова весело так… Потом опять всякие звуки… Вполне мирные: птицы щебечут, кто-то что-то насвистывает. И опять поют. И так - до рассвета. Причем звук шел со стороны цветов, определенно. Я вставал, зажигал лампу - и все тут же стихало. А когда гасил и ложился, снова все начиналось. Так до рассвета и промаялся. Вот и все… Товарищ майор… Я как-то слышал, что у сумасшедших звучит как бы в голове, а тут звук, точно, шел со стороны, от цветов… Вот и все, наверно…
Ну, что тут сказать? В других обстоятельствах я бы после таких признаний, не колеблясь, тут же отправил бы шифровку Первому: дескать, у радиста что-то не в порядке с головой, требуется срочно замена. Но сейчас, в данных конкретных, условиях меня что-то на подобные поступки не тянуло…
Цветы поют, говоришь… - задумчиво сказал я, - Вот цветы у нас до сих пор не пели… Да не дергайся ты! Цветы, говорю, не пели - а вот случалось кое-что и почище. Места у нас такие… интересные места. То одно, то другое.
- Так что же делать, товарищ майор? - спросил он тоскливо. - Если сегодня ночью опять начнется…
Решение у меня уже было.
- А ничего особенного делать не будем, - сказал я. - Возьму раскладушку и переночую сегодня у тебя. Инструктаж слушай сразу. Если опять… начнется, не вскидывайся, лежи тихонечко, как мышка, и слушай, будто ты в опере или там в оперетте. Можешь не сомневаться: сон у меня чуткий, проснусь я моментально - но вскакивать сразу не буду, полежу и послушаю. Все ясно?
- Так точно… А если ничего не будет?
- То ничего и не будет, - пожал я плечами. - Тогда и будем думать, как жить дальше…
Минут за десять до того, как согласно уставу должен был наступить отбой, я сложил раскладушку, скатал постель. Сказал Ружицкому, что ночевать сегодня буду у радиста - такое, мол, пришло указание, в любую минуту следует ждать чрезвычайно важной радиограммы. Он явно поверил: объяснение было вполне убедительное, такое случалось.
Цветы, как оказалось, ничуть не увяли - ага, она успела подсыпать сахарку и бросить пирамидона. Стали устраиваться спать: Сулин разделся до исподнего, а я почему-то так и прилег поверх одеяла, сняв только сапоги и ослабив ремень. Почему - сам не знаю. Под подушку сунул фонарик, гораздо ближе, под самый подушкин уголок, примостил часы, немецкие, трофейные, для подводников, с покрытыми фосфором делениями и стрелками.
Уснул, как всегда, практически сразу.
А проснулся - рывком. Тут же вытянул часы за ремешок, глянул: после полуночи и минутки не прошло. Чуть скрипнула раскладушка Сулина, судя по изменившемуся дыханию, он проснулся, но указания выполнял четко, молодец - не ворочался, не позвал меня, лежал тихонечко.
Я тоже притаился, как мышь под метлой. Со стороны столика, где стояли обе банки с цветами, раздавалась песня, как Сулин и говорил, негромко, но явственно. Девушка пела на польском, весело так, игриво, задорно:
Помнишь, в Кельцах жили?
В лесочке шли вдвоем?
Помнишь, как кружили
стрекозы над ручьем?
Что характерно, песенку эту я прекрасно знал - Томшик ее как-то пел, еще до появления Сулина, так что у нас в лагере Сулин ее слышать никак не мог. Пел только раз - на Ружицкого она наводила тоску, сам он ничего не запрещал, но Томшик мигом сообразил, что к чему, и больше ее не пел. Потому что она только поначалу веселая - парень с девушкой поют на два голоса, вспоминают весело прошлое лето, романтические свои прогулки, поцелуи и все такое прочее. А в последних куплетах вдруг выясняется, что они оба из "конспирации", из подполья, что ее убили немцы прошлой осенью, и это он смотрит на ее фотографию, и представляется ему, что они эту песенку на два голоса беззаботно поют. В общем, ничего веселого, неудивительно, что Ружицкий затосковал, у него жена как раз в подполье и погибла, вместе они там были. Но тому, кто польского не знает, вот как Сулину, песенка до самого конца должна казаться веселой…
Кончилась песенка, мужской и женский голоса смолкли. Нахлынули звуки: весело журчал ручей, а может, и небольшой водопадик, звонко шлепал по лужам дождик, не проливной, а именно что не особенно и сильный летний дождик, девушки смеялись, щенок весело тявкал…
Достал я бесшумно фонарик, посветил в сторону цветов - и все моментально смолкло. Цветы как цветы, какими были, такими и остались, не шелохнутся, стоят смирнехонько, как и полагается давно срезанным цветам при полном отсутствии малейшего ветерка…
Послышался, честное слово, радостный голос Сулина:
- Слышали, товарищ майор?
- А то, - сказал я. - Затаись и полежи тихо, я свет гашу…
Выключил фонарик, тихонько прилег, как вновь весело запели на два голоса:
- Ай лав ю, прости мне это, ай лав ю!
- Не дури…
- Дай твою я сигарету докурю?
- Докури…
- Я сверну ее из писем, из твоих…
- Дать огня?
- Словно листья, вспыхнут письма для двоих…
- Для меня…
Вот эта песенка была незнакомая. Я тогда представления не имел, что такое "ай лав ю", но пели красиво, я даже заслушался:
- Оборачиваюсь. Нету. Пустота.
- И пускай…
- Тай, как тает сигарета возле рта…
- Сам ты тай!
- Что ж, растаю в дымке лета и спою…
- Нет, я спою: ай лав ю, прости мне это, ай лав ю…
- Энд ай лав ю.
И вот чем дальше я слушал, тем больше мне ее голос стал казаться похожим на Катькин. Очень похожим. Когда это стало непереносимым, я включил фонарик, и песня оборвалась. Не выключая его, подошел к столику, чиркнул спичкой, зажег керосиновую лампу, выкрутил фитилек, чтобы пламя было поярче. Выключил фонарик. Цветы, непоседливые наши, молчали.
Оглянулся. Сулин, отбросив одеяло, сидел на койке, и лицо у него было примечательное: тут и радость оттого, что он, выходит, с ума и не сошел, тут и безмерное удивление. Удивления, по-моему, даже больше, что вполне объяснимо…
Тихонечко, чуть ли не шепотом, он спросил:
- Что же это тут у вас делается, товарищ майор?
- Да просто весело живем, сам видишь, - хмыкнул я. - То цветы у нас запоют, как дуэт в оперетте, то еще какая-нибудь хрень…
- Никто ведь не поверит, пока сам не услышит…
- Удивительно верно подмечено, - сказал я.
- Нужно же что-то делать…
- Что, чадушко? - спросил я почти ласково. - Ну что? Ученых сюда вызывать, чтобы послушали, как у нас тут по ночам букеты распевают? Во-первых, так они тебе и поедут, во-вторых, кто ж их сюда пустит, а в-третьих, в главных - радиограмма наша дальше Первого не пойдет. А Первый - давно его знаю - не в Академию наук названивать будет, а попросту мигом отзовет отсюда нас обоих, заменит в темпе, поскольку мы не пупы земли, и найдется кому нас заменить… А нас обоих засунет к психиатрам, и выберемся мы оттуда нескоро, и хрен его маму знает, какие будут последствия, могут и списать подчистую, в запас… Ну? Если в чем-то со мной не согласен, излагай смело.
- Да нет, - отозвался он уныло. - Вы все правильно говорите, товарищ майор. Это я так, бухнул не подумав…
- То-то, - сказал я.
Он кивнул в сторону букетов, смирнехонько молчавших на столике у стенки:
- Но нужно же с ними что-то делать? Не до утра же их слушать? Так и вправду рехнуться можно…
- Нервишки у тебя, Сулин, ни к черту, - по морщился я. - Чуть что - сразу рехнуться… Живенько одевайся!
Он быстро оделся, обулся, застегнул портупею и пояс с кобурой. Я тоже на всякий случай надел свою амуницию. Я взял банку с букетом-веником, велел ему взять вторую, с озерными кувшинками, и следовать за мной. В таком порядке мы следовали и далее. Откликнувшись негромко на тихий окрик часового: "Стой, кто идет?", я пошел по обочине от лагеря. Сулин исправно шагал следом, не произнеся ни одного слова.
Не видел я смысла тащиться слишком далеко. Отойдя метров на десять, вошел в лес, подсвечивая себе свободной рукой фонариком, прошел метров пять, переложил фонарик в левую руку, а банку взял в правую, размахнулся как следует и запулил цветики-лютики в чащобу. Далеко банка не улетела, влепилась в замшелый ствол сосны неподалеку. Стекло посыпалось, вода брызнула, цветы разлетелись…
Сулин без команды запустил в лес свою. То ли он специально, то ли вышло такое совпадение - вторая банка вмазалась в ту же сосну, только чуточку пониже. С теми же последствиями.
- Вот так, - сказал я ободряюще. - Пусть себе тут распевают арии ежикам и белочкам, если им охота… Пошли досыпать.
И спали мы до подъема нормально, без всяких песен и прочих посторонних звуков, которым и быть-то не полагается…