И тут он безжалостно подверг дерзкую претендентку самому жестокому экзамену. Она стояла у маленькой доски в его кабинете, а он ходил по комнате и забрасывал Машу вопросами. Часто проблемы выходили за пределы университетского курса. Девушка краснела, лоб ее покрывался испариной, иногда она просила разрешения подумать или смело требовала книгу, справочник, журнал, часто иностранный. Академик не протестовал: только знающий человек может пользоваться книгами. Маша отвечала, решала самые трудные задачи, которые он перед нею ставил, и смотрела на него то злыми, то восторженными глазами. Кто знает, сколько бы времени продолжалось это "истязание", если бы Овесян не спохватился, что ему надо "лететь" в Академию наук. Он умчался, так ничего и не сказав, а Маша разревелась.
Так Маша стала помощницей Овесяна. Скоро она сделалась ему необходимой. Строгая к себе и другим, дотошная, въедливая, как говорил о ней Овесян, она прекрасно дополняла безудержного академика, систематизировала его опыты, оформляла блестящие, стремительные, но слишком отрывочные подчас выводы.
В лаборатории Маша довольно деспотически командовала двумя техниками. А у нее был тяжелый характер. Они сначала злились на нее за безмерную ее придирчивость и требовательность, потом стали уважать за спокойствие и справедливость, наконец, даже полюбили.
Немало хлебнула горя за последние годы лаборатория Овесяна. Сколько было неудач! Пятьдесят тысяч опытов!.. Овесян сам сгоряча назвал эту цифру как предельную, к которой они должны стремиться; оп назначил эту цифру, вспомнив, что Эдисон в поисках материала для щелочных аккумуляторов испробовал пятьдесят тысяч всевозможных пластин.
В науке есть различные методы исследования. Овесян придерживался, несмотря на весь свой темперамент, метода последовательных попыток, говоря, что недаром в математике пользуются таким методом, когда другим путем решить уравнение нельзя. Маша добавила к этому методу еще и принцип "сомнения во всем". Она ничего не брала на веру, не доверяла даже, казалось бы, бесспорному результату, настаивая на проверке. Таким образом, метод уже стал методом попыток, сомнений и проверок.
Пятьдесят тысяч опытов – это сорок девять тысяч девятьсот девяносто девять неудач.
В других научных группах могло быть по-иному. Но у Маши с Овесяном каждый день в неисчислимых вариантах повторялось одно и то же. Не будь Маши, Овесян давно бы уже увлекся чем-нибудь другим. Но Маша не давала ему свернуть с намеченного пути. И каждый день в различных вариантах, казалось, получалось одно и то же. На самом деле было совсем не так! Малейшее изменение могло оказаться принципиальной новизной. Но пока что магнитные шнуры немыслимо горячей плазмы никак не помогали получить управляемую реакцию. И так день за днем.
Академик просматривал дневники научных наблюдений, горячился, сердился, иногда махал рукой и предлагал "бросить все к черту"; Маша тогда сводила брови, отбирала у академика записи и напоминала, что до пятидесяти тысяч еще далеко. Тогда-то Овесян и решил, что опыты надо вести в параллельных лабораториях. Над поставленной проблемой наряду с Машей и Овесяном стали теперь работать уже многие ученые института.
Овесян ревниво следил за тем, как идет дело у "укротителей плазмы", которые пытались с помощью сверхмощных магнитных полей и сверхнизких температур добиться управления термоядерной реакцией. Но результаты обоих направлений пока не радовали. Все было впереди.
Часто академик сам засучивал рукава, менял условия опыта. Маша тогда стояла за его спиной, ревниво следя за каждым его движением. Овесян работал быстро, уверенно, как опытный хирург.
– Заколдованный круг, – бормотал Овесян и, хлопнув дверью, уходил в свой кабинет.
Минуту спустя через дверь слышались звуки "Лунной сонаты" Бетховена. Вот уже несколько лет Овесян, ничего другого не игравший, разучивал на рояле без посторонней помощи "Лунную сонату". Рояль в кабинете, рядом с лабораторией, был причудой академика.
Маша переглядывалась с техниками и принималась готовить новый опыт, чтобы использовать "свое время" на синхрофазотроне.
Вдруг мелодия обрывалась, и возбужденный Овесян влетал в лабораторию:
– К черту! Меняйте все! Нам нужны совсем другие скорости! Кто сказал, что синхрофазотрон нужно использовать на всю его энергию? В этом и была беда!..
И прежде, чем перейти в "крытый ипподром", он для проверки осенившей его мысли поспешно налаживал в лаборатории временные схемы, включая электронные лампы, тянул провода, возился с вакуумным насосом, перемазав в машинном масле рубашку, требовал по телефону подачи в лабораторию сверхвысокого напряжения, высчитывал, сколько еще времени осталось до их очереди на синхрофазотроне. Но подходил к концу очередной опыт и… опять ничего.
Со временем Овесян стал реже заходить в лабораторию.
У него появились иные интересы. Маша стороной узнавала, что он выступает с докладами по совсем другим вопросам, наконец, услышала, что он уехал, не простившись, за границу для участия в конференции защитников мира.
Маша загрустила. Когда-то она смеялась над своей детской влюбленностью в пламенного профессора, а теперь…
Наконец пришел день, когда академик снова должен был появиться в лаборатории. Маша нервничала еще со вчерашнего дня, была особенно придирчива и даже косы спустила до плеч кольцами, как носила в студенческие годы. Часто Овесян, врываясь в лабораторию, налетал на Машу. Раскинув руки, порой даже сжимал ее в объятиях, глядя при этом на показания какого-нибудь прибора.
Сейчас Овесян молча вошел и остановился у двери. Пока Маша шла к нему из своего "заповедника", он рассеянно оглядывал лабораторию.
– Пыль, – усмехаясь, показал он Маше на заброшенные схемы.
Маша вспыхнула:
– Вы же сами не позволяли прикасаться… Овесян кивнул головой, взобрался на высокий табурет.
– Ну?
– С водородом ничего не выйдет? – с укором спросила Маша.
– Нет, почему же, – снова усмехнулся академик. – У других получается. Тяжелый водород сливается с тяжелым или со сверхтяжелым, дейтерий с тритием… Ну и… Миллионы градусов… миллионы атмосфер!..
– Так ведь это же взрыв! – возмутилась Маша. – Разве это – "получается"? Я никогда не забуду картины, которую вы когда-то нарисовали… одной глупой девочке… Помните? Холодные шары в мертвом мраке, бессмысленное движение безжизненных космических тел…
– Так, так… – поощрительно кивнул академик.
– Так что же вы думаете? – требовательно спросила Маша.
– Что я думаю? Вот вспоминаю свою последнюю встречу с великим физиком Нильсом Бором, когда он приезжал в Москву. Он сказал тогда нам, что будущее физики – в совершенно новом подходе к привычным явлениям. Нужна новая безумная идея, которая поставила бы все вверх ногами!.. А мы все долбим, долбим…
– Безумная идея? Тогда… – Маша замолчала. – Я должна буду кое-что принести вам, Амас Иосифович.
– Что еще?
– Это осталось у меня от отца… Он был инженер, конструировал гиганты-экскаваторы на Уралмаше, а во время Отечественной войны испытывал на фронте изобретенные им управляемые на расстоянии танкетки, взрывавшие тапки.
– А, помню, помню! Так при чем тут они?
– Дело не в них. Вы увидите. Я принесу вам записки отца, сделанные в блиндаже. Он мечтал когда-то стать писателем. Писал много, но не публиковал. Когда я стала физиком, он вспомнил о старых своих записках и передал их мне, сказал: "Может быть, пригодится".
– Это что? Его безумные идеи?
– Я не знаю… насколько безумные… Но не его.
– Давайте, тащите! Нужно ставить все вверх ногами… или с головы на ноги.
Глава шестая. Тетрадь из блиндажа
Овесян долго разглядывал принесенную Машей старую тетрадь в клеенчатом переплете. Потом стал жадно читать:
"…Это рассказ не обо мне, пишущем эти строки, а о моей встрече с удивительным человеком, лейтенантом Ильиным.
Это был невысокий плотный человек, душевно мягкий и хорошо воспитанный. Он тотчас вскакивал, едва я во время разговора с ним почему-нибудь поднимался. Мне даже становилось неловко. Поначалу я думал, что виной тому моя шпала военного инженера третьего ранга против двух его кубиков артиллерийского лейтенанта. Но потом я понял, что это просто черта его характера.
Мы с ним встретились на Керченском полуострове в трагические дни немецкого наступления.
Я возглавлял особую группу Главного военно-инженерного управления, в задачу которой входило испытать в бою мое изобретение – управляемую на расстоянии по проводам противотанковую танкетку-торпеду.
Кроме нескольких сухопутных торпед, на вооружении моей группы был еще легкий танк, внутрь которого была встроена передвижная электростанция-генератор, питавшая током моторы торпед.
Маленький артиллерийский лейтенант заинтересовался нашей новой техникой, с любопытством рассматривал ее, но заметил однажды, что расстилавшийся за танкеткой провод легко перебить снарядами или миной.
Конечно, это было уязвимым местом наших "жуков", как называли мои торпеды в армии.
Рядом с лейтенантом стоял сам командир дивизии, грузный озабоченный полковник, который сразу рассердился на слова лейтенанта.
– Ежели бояться снарядов и мин, так и воевать нечего! А тебя послушать, так и линию связи тянуть нет смысла: вдруг перебьет снарядом.
Артиллерийский лейтенант щелкнул каблуками и согласился с начальником. Тот продолжал, поучая:
– Важна неожиданность. Торпеды – оборонное средство. Их надо выпускать из укрытия, из-за угла, из-за поворота, из леса, а не гнать с разматывающимся проводом через простреливаемое поле. Воевать надо уметь. Вот так.
И он ушел, погруженный в свои заботы, отвечающий за тысячи жизней.
Он был из тех командиров, которые недавно смелой высадкой на Керченском полуострове отбили его у гитлеровцев и теперь держали оборону, сковывая силы врага, мешая ему развивать наступление на материке.
Полковник обстоятельно объяснил мне задачу. Он, видимо, верил в торпеды. Однако главную надежду все-таки возлагал на противотанковую батарею Ильина.
По указанию командира дивизии наши танкетки-торпеды были тщательно спрятаны и замаскированы. Танк-электростанция расположился за холмом.
Мои помощники, инженер Катков в солдатской шинели и воентехник первого ранга Печников, из специально сделанных укрытий должны были управлять торпедами.
Батарея Ильина стояла рядом с нашей позицией. Мы с артиллеристом ночевали в одном блиндаже.
Здесь, после ужина, когда он отказался выпить даже чарку водки, в полутемном блиндаже с коптилкой на столе и произошел наш странный разговор, который я, придавая ему особое значение, постараюсь воспроизвести, как говорится, стенографически. Я почему-то признался новому знакомому в своей мечте сконструировать такую машину-экскаватор, которая одна заменила бы тысячу машин.
– Знаете ли, товарищ военинженер, – в свою очередь признался лейтенант, – а я даже и здесь не могу забыть наших физических проблем. Ведь я физик.
– Да, сейчас проблемы другие, – заметил я.
– И все-таки. Проблема познания останется всегда главной.
– Это правда, – согласился я, борясь с собой, чтобы не клевать носом.
Разведчики донесли, что гитлеровцы концентрируют силы. Атаки можно было ждать каждую минуту.
– Люди могут сражаться, отдавать свои жизни за правое или неправое дело, но законы природы остаются прежними, и грядущая цивилизация будет основана на правильном их понимании. Взять, например, структуру вещества…
– Ну атомы… Элементарные частицы, – отозвался я, решив, что разговор отвлечет нас от сна, поможет быть наготове.
– Конечно, вы инженер, а не физик, – сказал лейтенант Ильин. – Но мне хотелось бы вам высказать несколько теоретических мыслей. Признаться, я даже оставил усы до той поры, пока не опубликую своей работы. Но кто знает, что случится хотя бы этой ночью, успею ли я когда-нибудь рассказать о том, что открыл…
– Открыли? – насторожился я.
– Ну, может быть, это еще рано сказать. Дело не в открытии, как таковом, а в модели элементарной частицы, как я ее себе представляю.
Лейтенант увлекся, склонясь над досками стола. Коптилка освещала часть его лица и один ус. Говорил он тихим голосом, терпеливо относясь к тому, что я не всегда сразу его понимал и переспрашивал.
– В девятнадцатом веке атом считали неделимым, – начал он. – Но в наш, двадцатый век разгадали строение атома.
– Ну да, конечно, центральное ядро, вокруг кружатся электроны, как планеты вокруг солнца.
– Да, да. Простейшая модель. Похожа на планетную систему, но далеко не соответствует ей. Итак, ныне мы знаем уже, что ядро атома состоит из элементарных частичек протонов и нейтронов, обладающих сравнительно большой массой. Электроны же обладают массой очень малой, а заряд у них противоположный по знаку, отрицательный. Но что же представляют собой эти элементарные частицы? Если помните, Ленин указывал, что наука не остановится на электроне как на конечной стадии познания, по его словам, он окажется "неисчерпаемым", этот электрон.
– Да, да, конечно, помню!
– Так вот. Все было, кажется, ладно. Есть протоны, электроны, обнаружились нейтроны. Но вот беда, стали проявлять себя еще новые частички, которым, казалось бы, делать нечего в простейшей модели атома. Появились короткоживущие, неустойчивые частички, которые не походили ни на протоны, ни на электроны. К тому же физиком Дираком были предсказаны, а потом экспериментально получены электроны с положительным зарядом, позитроны. Соединяясь с электроном, они исчезали, выделяя энергию аннигиляции.
– Должно быть, все эти протоны, нейтроны, электроны и прочее сами сложены из каких-то еще более мелких образований? – предположил я.
– Очень может быть, – согласился лейтенант. – Но каковы эти первичные кирпичики мироздания?
– Вы открыли их? – я уже с интересом смотрел на своего собеседника.
– Возможно. Но это еще потребует доказательств. У меля их пока еще недостаточно.
– Интересно. Расскажите про свои кирпичики.
– Видите ли, это совсем не кирпичики. Это кольца.
– Кольца?
– Да. Каждая элементарная частица представляет из себя два кольца, вернее две кольцевых орбиты, по которым с очень большими скоростями, близкими к скорости света, в одном и том же направлении движутся электрические заряды.
– И что же?
– Количество зарядов на внешней и внутренней орбите различно. Этим и определяется заряд "элементарной частицы", которую я предпочел бы называть микрочастицей. Вот посмотрите. – Лейтенант вынул из кармана ободок артиллерийского снаряда, потом снял с пальца весьма неожиданное для офицера обручальное кольцо и положил его на стол внутрь снарядного ободка. Затем он отщипнул от оставшихся на столе кусков хлеба мякиши и раскатал несколько белых и черных шариков. Белые шарики он равномерно насадил на внешнее кольцо, а черные на свое обручальное. – Представим себе, что это электрические заряды. Они вращаются с огромными скоростями. И по всем законам должны были бы излучать энергию.
– А элементарные частицы, кажется, не излучают, – осторожно заметил я.
– Конечно, не излучают, – согласился лейтенант. – А почему? Потому что внешние и внутренние заряды, вращаясь с различными скоростями, полностью компенсируют друг друга и в пространство не излучают.
– Разве это возможно?
– Далеко не во всех случаях. Можно очень точно подсчитать, при каких зарядах и при каких скоростях такая система излучать не будет, – он потрогал два кольца с хлебными шариками.
– И что же тогда?
– Только в таких состояниях и могут существовать микрочастицы.
– Ловко!
– Это естественно. Природные структуры в процессе образования остановятся непременно на устойчивых состояниях, когда уже не теряется энергия. Этих состояний ограниченное число, их можно расположить рядами, как в таблице Менделеева.
– Это что же? Таблица элементов атома? Так, что ли?
– Не совсем так. Но периодическая система – это точно.
Я улыбнулся про себя, услышав от физика военное слово "точно".
– Да, – подтвердил молодой ученый. – В каждом ее ряду расположатся вот такие кольца с неизменным суммарным числом белых и черных шариков, то есть электрических зарядов. Понимаете? Но диаметры колец могут меняться. Как вы замечаете, на внешнем и внутреннем кольце умещается не одно и то же количество зарядов. Разность их определяет заряд частицы. В частном случае, когда число зарядов одинаково, частица не обладает зарядом, она нейтральна.
– Нейтрон? – спросил я.
– Вы угадали. Нейтрон. В каждом ряду есть, так сказать, наиболее выгодное для частицы состояние. В таком виде она может существовать даже отдельно от других частиц, в отличие от иных ее состояний, механически неустойчивых. В первом ряду самой такой прочной системой является протон.
– Но, кроме протона, возможны и другие частицы в этом ряду?
– Не частички, а состояния частички, притом механически и электромагнитно неустойчивые. Все дело в том, что частичка-то одна! Она лишь может быть в разных состояниях, переходя в известных условиях из одного в другое.
– Как же возможен переход из одного неизлучающего состояния в другое, ведь в промежуточном будет излучение?
– С вами приятно говорить, товарищ военинженер. Очевидно, при превращениях, вернее при переходах из одного состояния в другое, отдельные заряды сливаются в общий кольцевой ток, который, как известно, не излучает. Теперь кольца могут и расширяться и сужаться, пока в новом неизлучающем состоянии смогут вновь распасться на отдельные заряды.
– Как же вы докажете, что это так?
– Дело в том, что эта модель дает возможность вычислить все характеристики микрочастицы, ее массу, заряд, магнитный момент, вызванный вращением зарядов, и потом сравнить с результатами измерений во время опыта.
– И что же?
– Совпадение полное! Например: теоретически протон должен обладать массой 1836,171,– лейтенант написал эту цифру на необструганной доске стола. – А опыт дает от 1836,05 до 1836,18. Заряд, вернее, его квадрат, по теории будет – 7,29 × 717,8 × 10. Опыт дает от 7,29 × 716 × 10 до 7,29 × 724 × 10, Наконец, величина магнитного момента, так называемого "спина", в обоих случаях равна точно 0,5. А если взять электронный ряд (это третий ряд моей таблицы), то там совпадение чисел просто полное, поскольку электрон служит как бы началом счета.
– Да-а! – протянул я, качая головой. – А ведь схема-то простая. – И я указал на кольца с хлебными шариками.
– Иначе и быть не могло, – мягко улыбнулся в ответ мой собеседник. – Все сложное созидается из простого. Кстати, хлебные шарики, то есть электрические заряды, можно расположить наоборот. – Физик поменял местами белые и черные шарики. Тогда мы будем иметь дело с античастичкой, с антипротоном, с позитроном. Я не удивлюсь, если человечество когда-нибудь займется проблемой получения энергии, соединяя частички и античастички. Впрочем, природа это сделала, видимо, много раньше. Можно представить себе Вселенную, как вакуум, заполненный когда-то соединившимися частицами. Они отдали в пространство энергию, а теперь ничем себя не обнаруживают. Но они существуют и даже передают электромагнитные колебания.
– Прежде это называли эфиром.