Друг смотрел безучастно. Он вряд ли расслышал эти слова. Зато когда Ловчан взял за локоть и повёл к жилищу старца, был послушнее овцы.
Отойдя на десяток шагов, Ловчан обернулся. Во тьме истукан казался самим Чернобогом. Но быть такого не могло – в землях словен Чернобога уважают, но капищ в его честь не ставят. Как не ставят идолов богу Локи в землях мурман и свеев. Этим богам среди людей не место.
Жилище старца встретило теплом и светом. Над большим очагом бурлил, исходя парами, котёл. Прежде чем хозяин землянки окликнул, Ловчан заглянул в лицо Розмича и ужаснулся. Друг мало отличался от деревянного истукана, коему молился: губы бездвижны, глаза безжизненны, кожа почернела, а в бороде появились седые волоски.
"Ай да Жедан! – воскликнул Ловчан мысленно. – Ай да Затея! До чего мужика довели! Да я вас…"
От раздумий оторвал голос старика:
– Веди его сюда.
Розмича усадили на скамью. Стянули сапоги и верхнюю рубаху. Старик притащил кружку с травяным настоем и велел напоить. После тем же отваром обтирали лицо и руки, били по щекам, пытались разговорить.
– Придётся самое сильное дать, – вздохнул старик, извлекая из потёртого сундука маленький глиняный пузырёк.
Ловчан не хотел, но всё-таки позволил напоить друга этой отравой. Ведь, в сущности, какая разница – от горя помрёт или от снадобья незнамо какого жреца?
– А ты кто? – без лишних поклонов спросил Ловчан. Не слишком вежливо, но старик не стал напоминать о приличиях и обычаях.
– Волхв, – отозвался он.
– А что за бог на поляне стоит?
– Велес, конечно. Другим не кланяемся, – усмехнулся старец. – Скажи лучше, отчего твой друг занемог? Беда какая?
– Беда, – признался Ловчан. – Свататься пошёл, да от ворот поворот получил.
Губы старика дрогнули, но улыбка получилась беззлобной. На такую даже Розмич не обиделся бы, если б разглядел.
– Что же, сильно хороша?
– Не без этого. Хотя, как по мне, так самая что ни на есть обыкновенная. Зато он, – Ловчан кивнул на друга, – вишь! Даже убиться готов. Дураку хоть кол теши, а он своих два ставит!
– Ну, убиваться он не хотел.
– А что тогда?
Волхв снова улыбнулся, но в этот раз от его улыбки веяло грустью.
– Не ведал, как с горем своим справиться.
Ловчан фыркнул, ничуть не беспокоясь о том, что Розмич может услышать. Отказ Жедана – штука, конечно, грустная, но не настолько же!
"Да он здоров, как два быка!" – подумал Ловчан.
– В здоровом теле здоровый дух – редкость, – весомо заметил волхв и, углядев ухмылку, продолжил, словно мысли читал: – Зря смеёшься. Знаешь, как порой бывает? Всем кажется, будто дело яйца выеденного не стоит, а для самого оно настолько важно, что даже говорить о нём лишний раз боязно. Даже думать.
– Хочешь сказать, поэтому он от неё, как от чумной, шарахался? И разговорчив был, точно дубовая колода?
– Так.
– А почему же биться за неё не стал? Почему просто ушёл, как в женитьбе отказали?
Волхв бросил взгляд на чёрного от горя дружинника, ответил, помедлив:
– У него и спросишь. Гляди: вот-вот в себя придёт.
– А если он снова? – спросил Ловчан с опаской. – Ну, это… того!
– Он сильней, чем ты думаешь, – усмехнулся старик. – Много сильней…
Глава 5
Розмич возвращался к жизни медленно и, как казалось со стороны, неохотно. Даже когда взгляд стал осмысленным, а рука потянулась за предложенной миской похлёбки, на живого человека походил мало.
Лицо по-прежнему тёмное, движения рассеянны, голос хрипит. И постоянно морщится, будто каждый звук невмоготу.
Он коротко отвечал на вопросы волхва, ещё короче отвечал Ловчану. Благо, первый спрашивал по делу – как чувствует ноги и руки, не ноет ли в груди, нет ли перед глазами тумана. А вот второй говорил абы что – просто хотел убедиться, что друг пришёл в себя. Розмич понимал беспокойство Ловчана, но всё-таки злился. Насколько может злиться обессиленный, выжатый до капли человек.
После ужина волхв снова напоил отваром, велел лечь и укутаться.
Как ни странно, спать Розмичу не хотелось. Он бесстрастно разглядывал потолок землянки, пересчитывал брёвна, которыми тот укреплён. Про себя отметил, что жилище не просто удобное, а роскошное. Не для горожанина, конечно. Но одинокие старцы на затерянном в лесу капище, по представлениям Розмича, должны жить гораздо скромнее.
Говорить, а уж тем более объяснять, сил не было. Но разве от Ловчана отвяжешься?
Тот улёгся рядом, на соломенный тюфяк. Сперва ворочался, устраиваясь поудобнее, после уставился на Розмича. Взгляд скользил по лицу подобно назойливой мухе, не обращать внимания – невозможно.
– Что? – устало выдохнул Розмич.
– Ты как? Болит?
Вопрос звучал не в первый и даже не в третий раз.
Болит – не болит… какая разница? После нескольких часов, проведённых под взглядом бога, мир кажется совсем иным. И боль ощущается по-другому.
– Всё хорошо, – ответил он.
– Что видел? – не унимался друг.
К таким откровениям Розмич готов не был. По правде, даже если захочешь – язык не повернётся рассказать. Да и кто поверит, что перешагнув предел, будто в волчью яму провалился и только?
Все думают, будто за гранью жизни какой-то особый мир – луга с изумрудной травой, бесконечно-синее небо, коров тьма-тьмущая… Гудмунд вообще бает, дескать, Там стоит общинный дом, где столы ломятся от яств и красивые девы наливают столько браги, сколько даже изголодавшийся в походе дружинник не выпьет. На самом же деле Там пусто, как в миске бедняка.
Впрочем, может, за чертой жизни действительно есть лучший мир, просто открывается не всем? Вдруг Розмич просто не заслужил ничего, кроме пустоты? Слишком мало пожил, совершил ещё меньше. Или дело в преданной судьбе?
Ловчан уже догадался, что ответа не дождётся. Снова завозился. Помолчав, всё-таки не удержался, спросил опять:
– Зачем ты из дома Жедана ушёл? Мы с Полатом почти добились согласия, а теперь… Боюсь, князь на нас осерчает – столько его стараний псу под хвост. Да и народ, поди, за животики схватился, когда узнал, что такой сват без невесты восвояси убрался.
– По-твоему, зря? А по мне, так иначе и быть не могло. Сам посуди: ну отдал бы купец Затею, а дальше? Жить, зная, что не добром взял, а принудил?
– Подумаешь… – протянул Ловчан. – Будто ты первый, кто так поступил! Если любишь, все средства хороши. Вспомни, ты ж сам Сивого поучал, когда тот по дочери кузнеца сох. Он же по твоему навету девку из дома выкрал да тайно под ракитовым кустом… просватал. И ведь счастливо жили!
– Дураком был, – буркнул Розмич. – Не понимал.
– Не… Это ты сейчас дурак. От любви мозги набекрень съехали. Как баба рассуждаешь, честное слово. Из мухи чудище хоботастое раздуваешь. Сделал бы по-простому: хвать за косу – и на сеновал. А уж после Жедан сам бы к тебе пришёл, с поклонами и гостинцами.
– Нет! – голос дружинника прозвучал твёрдо и неожиданно зло. – Лучше подохнуть, чем так жить!
– Да как так? – горестно вздохнул Ловчан. – Она же согласная. Любит тебя. Чего ещё надобно? Обряд соблюсти? Да кому он сдался, обряд этот?
Сказал, а сам вдруг испугался. Огляделся, пытаясь найти волхва. Божий прислужник за подобные слова по голове не погладит. Но хозяин землянки не слышал – мирно посапывал в дальнем углу.
– Не в обряде дело, – отозвался Розмич. – Женись я на Затее, Жедан бы меня до скончания дней этим сватовством попрекал. И племянницу научил бы. Но хуже всего другое…
– Какое?
Розмич непроизвольно сжал кулаки, заскрежетал зубами. Его вдруг взяла такая злость, что, окажись рядом Жедан, не раздумывая, накормил бы железом. Не по-воински, по-простому: вставил лезвие меча в рот и провернул разочек.
– Я для них пахарь в чужом доспехе. Не по мерке примерил. И что бы ни сделал, всегда пахарем останусь. И детей моих этим попрекать будут, и внуков.
– Да брось! Велика ли беда!
Велика. Только сам Розмич о ней позабыть успел. Благо, "добрые люди" напомнили.
…С Ловчаном подружились уже в Алоди, он при тамошней крепости вырос.
Отец воином был, из тех вагров, что ещё с Гостомыслом пришли. На матери Ловчана, словенке, так и не женился, зато двоих сыновей от неё прижил. И, как подросли, обоих к себе взял, чтоб дружинниками выросли добрыми.
Судьба дозволила ему выжить в последней битве со свеями, увидеть смерть пресветлого князя Гостомысла и приход в словенские земли княжьего внука Рюрика. Именно он смог выдержать остатки алодьского воинства в строгости, чтобы после передать новому наряднику – мурманину Олегу. Ещё сумел воспитать сыновей.
Когда Одд-Олег повёл своих людей в Алодь – приданое сестры Едвинды, Ловчану и одиннадцати вёсен не исполнилось. А Розмичу – целых тринадцать стукнуло.
Меченый сын пахаря к тому времени первейшим из отроков князя стал, его даже в дозоры брали. И старшие дружинники относились к Розмичу с уважением – подтрунивали над мальцом гораздо реже, чем над остальными. Впрочем, и работой не обделяли, чтобы нос не задирал. А задирать было с чего – стоило отроку на шутейный поединок выйти, так половина воинства и мужичья сбегалась. Сам Рюрик тоже не брезговал поглядеть.
Лучше драк Розмичу только каверзы удавались. Угадать, что учудит в следующий раз, не мог никто. А поймать с поличным или доказать, что накуролесил именно он, – тем более. Этим отрок снискал особое расположение сверстников. Даже алодьские, которые часто побивали пришлых, прониклись.
Так что, когда прознали о прошлом Розмича, смеяться и не думали. Наоборот, совестно стало – сын пахаря, а так воинских отпрысков обставляет!
Но поначалу, когда жил в Рюриковом граде, всё было совсем иначе…
Олег привёз Розмича, звавшегося в те времена просто Роськой, и отдал в руки воеводы – старого своего знакомца Сигурда. Умел ли сын пахаря сражаться? Разве что оглоблей, и той лишь, которая потоньше. Княжьи ж отроки такие штуки с мечами выделывали, что не посвящённый в воинскую науку Роська мастерство волшебством считал.
Бить его, конечно, не били – опасались гнева воеводы и князя Олега. Зато высмеивали на все лады. С первого дня прозвали пахарем. В устах княжеских отроков слово звучало хуже самого грязного ругательства. Обидней только когда рукоблудом нарекут.
Розмич чувствовал себя таким одиноким, таким несчастным, что едва не выл от горя. Даже о побеге подумывал. И если бы знал, что дома соврать, точно удрал бы.
Продолжалось это недолго, потому как вскоре пришёл Вадим… Двоюродный брат Рюрика хотел забрать власть, для чего напал на только что отстроенный город, перерезал всех, кто подвернулся под руку. В княжьем дворе крови по щиколотку было. И местные его поддержали, в спину княжьим слугам ударили.
Полат, Рюриков сын, и сестра Полатова – Златовласка, и Роська, и прочие отроки успели схорониться в детинце. Укрыть отроков укрыли, а вот глаза завязать не додумались и ушей не заткнули. Не до того было. Узрев побоище, отроки перетрусили. Не думали в играх своих шутейных, что так жесток мир. А когда подоспели дружины самого Рюрика, выйти из крепости и помочь князю никто не решался. Розмич был первым, кто подхватил выпавший из рук старшего меч и ринулся рубить врага. И самого Полата опередил.
Бил как умел. Мастерство заменяла злость, нехватку силы – страх и накопленная обида. И хотя окровавить варяжский меч так и не смог, попрекать Розмича больше не смели. Пахарем звать перестали, носы при виде деревенского мальчишки не морщили.
Потому слова Жедана – как пощёчина из прошлого. Звонкая и до того обидная, что злость до костей продирает.
И что же теперь? Ещё раз доказывать своё право зваться воином? Кому? Кого убеждать? Купца?
– Нет, Ловчан. Если не люб таким, какой есть, значит, не судьба!
Кажется, ответа друг не расслышал, потому как через несколько мгновений по землянке разнёсся мерный, гулкий храп.
– Правильно, – усмехнулся Розмич. – Нечего голову мыслями забивать. Не по нам такая работа. Воин должен быть силён и зол, а думы пусть вон… волхвы думают.
Проснулись от истового шепота:
– Вставайте! Беда пришла!
Вскочили разом, да так резво, будто волхв не словом разбудил, а ушатом колодезной воды.
– Что стряслось? – воскликнул Розмич.
Старик приложил палец к губам, бросил короткий взгляд на вход в землянку. Жилище освещал крошечный огонёк, пляшущий в очаге, да россыпь углей. В красноватом тусклом свете землянка казалась особенно мрачной. Будто не волхву принадлежит, а чёрному колдуну.
– Гости у нас, – сообщил старец. – Незваные.
Дружинники прислушались: снаружи тихо, даже шелеста ветра не слыхать. Но подумать о старике плохо – мол, тронулся умом, живя в одиночестве, – никто из них не отважился. У волхвов свои умения, а вдруг и точно что-то учуял.
– Кто? – одними губами спросил Ловчан.
– Пока не знаю. Кажись, весь пожаловала.
– Вепсы?
– Да, они.
Розмич нахмурился, всё ещё не понимая происходящего. Ловчан же тихонечко выдохнул: весь там, или бьярмы с данами – уже без разницы, главное – люди! Как людей бить, известно, хуже, если нечисть нападёт. Эту, если верить молве, простым железом да отвагой не одолеть.
Старик на цыпочках прокрался в другой угол, вытащил оттуда две личины и бурые шубы.
– Надевайте, – распорядился он.
Розмич удивлённо повертел в руках маску, сделанную вроде той, что видели на волхве. Но возразить не успел, Ловчан оказался быстрее:
– Зачем? Мы их и так порубаем! – В подтверждение своих слов дружинник потянул из ножен меч. Красноватый свет очага заиграл на вычищенном до блеска железе.
– Просто так нельзя, – отозвался волхв.
– Это почему же?
– Вас узнают.
– И чё? – Ловчан даже брови вскинул от удивления.
– А то. Вы завтра уйдёте, а они, прознав, что капище без защиты осталось, снова явятся. Надевайте личины. И мечами пока не машите.
– Но как же так случилось… – начал было Розмич.
– После объясню, – шикнул волхв. – Близко уже! Облачайтесь! Извиняйте, но окрутить не поспею.
– И так хороши, – острил верный себе Ловчан.
Шубы оказались впору, будто страж капища точно знал, кто явится на помощь, и шил по размеру. Рукава, к удивлению дружинников, были глухими – заканчивались не прорезями, а хитро скроенными варежками, внешне походившими на медвежьи лапы.
Розмич первым разглядел, что "лапы" непростые – между "пальцев" закреплены ножи. Железо тронуто ржавчиной, но острей иного меча будет. Если сжать кулак, ножи аккурат меж костяшек становятся.
– И как такими драться? – тихо спросил он.
– Как бер дерётся, – пожал плечами старик. – Не сможешь – бей кулаком, как обычно. Ну а совсем худо станет – сбрасывай личину и руби мечом.
"Мда… – подумалось Розмичу. – Не видел ты, дед, настоящего сражения. Когда же там раздеваться-то?"
– Они обычно без броней приходят, – пояснял волхв, натягивая шубу белого зверя. – Вооружены ножами и охотницкими луками. Лучников я на себя возьму, а вы бейте тех, кто в круг пройдёт.
– Насмерть бить? – уточнил Ловчан.
– А пускай и насмерть, – поразмыслив, заключил старик. – Только одного живым оставьте.
– Добре, – кивнул дружинник.
Из землянки выбрались беззвучно, след в след. Снаружи было темно, как в бочке с дёгтем, даже звёзды отчего-то попрятались. Ноздрей коснулся студёный воздух, наполненный запахом хвои и сырости. Чудно́ ощущать дыхание осени, когда лето ещё в силе. Ещё чуднее поджидать врага не на поле брани, а в святом месте.
Волхв, который шел первым, сразу же растворился в ночной тьме. Розмич с Ловчаном разделились – первый отправился к живой изгороди, второй к идолу. Оба, как ни старались, ходили гораздо громче старца, да и звериного проворства выказать не сумели. Будь на дворе день, ни один враг не поверил бы, что перед ним нелюди.
Несмотря на ночной холод, в меховых одеяньях было жарко. Зато личины оказались на удивление удобными – на головах сидели прочнее шлемов и обзор почти не скрадывали. Хотя на кой тот обзор, если вокруг темень, в которой собственную руку с трудом различаешь?
Замерли. Каждый вслушивался в происходящее, пытаясь определить, с какой стороны нападут. Но в лесу было тише, чем на старом кладбище. Только деревья постанывали от порывов налетающего ветра да изредка потрескивали ветки.
Высокий кустарник стоял полукругом, защищая капище с южной и западной стороны. Остальную часть прикрывал валежник – перебраться через такие завалы невозможно, тем более в темноте. Так что, если придут, будут штурмовать ежевичный плетень. За ним-то Розмич и присматривал. Сперва ходил, после присел у самой ограды.
Немного погодя Розмич начал молчаливо костерить волхва, – видимо, старик и впрямь умом тронулся! Весь к нему, видите ли, идёт! Да на кой этой веси словенское святилище? Своих капищ мало?
Он уже подумывал снять личину и отправиться досыпать, как за изгородью послышалось бряцанье.
Воин, как мог тихо, отстранился. По-звериному припал к земле.
Короткий свист, и кусок ограды, кажется, шевельнулся. За свистом последовала приглушенная, неразборчивая брань. Надо думать, покусившийся на колючее растение не озаботился защитить руки и лицо.
Опять свист, уже отчётливей. Следом – треск веток и недовольное бурчание.
Розмич поймал себя на том, что наблюдает за нарушителями с огромным интересом. Так старый, умудрённый жизнью пёс глядит на крадущихся к курятнику воришек. Не посвящённым в охотницкие забавы кажется, будто страж ленив или глух, а тот всего лишь упрощает свою работу: пусть супостаты осмелеют, оставят осторожность и подойдут ближе… Разумнее совершить единственный прыжок, чем гоняться за ними по всему двору.
Он даже усмехнулся мысленно – вот что с людьми звериная личина делает! Особливо если волхвом дадена.
"Гости" проникали на капище по одному и, несмотря на царящую темень, видны были отчётливо. Розмич тут же обозвал пришельцев остолопами – иные не сообразят чёрной ночью в белоснежные рубахи вырядиться. Громко клацнул зубами, чтобы обозначить своё присутствие, но враги не обратили внимания на посторонний звук.
"Тем лучше, – заключил дружинник. – Дураков бить не жалко. Их в последние лета слишком много расплодилось".
Только веселье кончилось быстро – отряд чужаков разделился. Двое остались сторожить вырубленный в изгороди проход, а четверо воровато двинулись к идолу. В том, что Ловчан четверых сразу не остановит, сомнений не было.
Поспешить на помощь Ловчану – "охранники" точно сбегут, заслышав схватку. Порезать их – тоже шум поднимется, и те, что пошли к сердцу капища, услышат, станут в разы опаснее. Тогда Ловчану точно не поздоровится.
Видать, правильно учил воевода: над глупостью врага можно смеяться только после того, как съешь его печень.
И всё-таки Розмич рискнул.
Он поднялся, на цыпочках обошел дозорных и, ухватив за волосы, хряпнул головами друг о друга – благо стояли рядом. Те даже вскрикнуть не успели.
"Тьфу ты! – выругался воин мысленно. – Пустые горшки и то звонче бьются!"