- Об этом мы поговорим тоже, - пообещал я и вышел из костюмерной.
Погода резко ухудшилась. Теперь дождь не просто падал с неба - он хлестал обледеневшую землю наотмашь. Ветер усилился, резкие, злые порывы рвали на части аккуратные кроны вечнозеленых деревьев. Слева накатывался ритмично повторяющийся шум беснующегося прибоя.
Свин выставил пятак к небу, пошевелил ноздрями и озабоченно покачал головой.
- Я, конечно, не спец… Но дело движется к шторму.
Мне нечего было сказать. Радости никогда не приходят скопом, только поодиночке и то на короткое время. Беды же всегда наваливаются кучей. Только шторма нам сейчас не хватало….
- Давай искать госпожу Троцкую!
- Давай, - согласился Свин и встал в особую позу, которая у него считалась медитативной. - Напомни, как она выглядит…
- Короткая стрижка, золотые очки, большая грудь, - описал я фотографию, которую мы видели в Интернете.
Свин закрыл глаза, повертелся на месте волчком, несколько раз с шумом вытолкнул воздух из ноздрей и торжественно провозгласил:
- Корпус 1-Б!
- По-моему, это за кинотеатром, - сказал я, пытаясь разглядеть издалека надписи на зданиях.
Корпус 1-Б отличался от корпуса 2-А только пластиковой табличкой, привинченной возле входа: такой же безликий белый кубик с однообразными рядами лоджий. Возле ступенек стояло несколько машин с открытыми багажниками. В глубине вестибюля мерцал мягкий свет люминесцентной лампы. Мы зашли внутрь и обнаружили несколько групп людей, уныло ужинающих бутербродами. Все столы были завалены апельсинами: видимо, молва о халявном грузовике распространилась по лагерю быстро. Троцкой среди ужинавших я не заметил. Вообще здесь преобладали пожилые женщины и мужчины в дорогих спортивных костюмах. Единственная молодая девушка, одетая в короткую юбку и рыжую дубленку на козьем меху, очков не носила; волосы у нее были черные и длинные, почти до пояса. Скорее она походила на брюнетку с фотографии, что я предъявил дяде Мише в качестве пропуска, чем на стервозную столичную журналистку.
Я укоризненно посмотрел на своего старшего офицера.
- В приметах госпожи Троцкой значилось: короткая стрижка, золотые очки и очень большая грудь, а не просто - большая грудь…
- Накладочка вышла, - признался Свин, смущенно хрюкнув. - Уж больно хороша эта фотография.
- Ищи, пожалуйста, - попросил я. - У нас мало времени.
Свин снова повертелся на месте и провозгласил:
- Столовая!
- Точно? - переспросил я.
- Сто процентов!
Мы вышли из корпуса 1-Б и столкнулись лицом к лицу с Чуком и Геком. По причине непогоды эсэсовцы были одеты в черные кожаные плащи и водонепромокаемые шляпы с широкими полями. Гешко вертел в руках свой пресловутый телефон. Увидев нас, парни многозначительно переглянулись.
- Как купание? - сквозь зубы поинтересовался Чалов. - Повысилась ли ваша потенция?
- Мы тоже очень рады вас видеть, - буркнул я, пожалев время на ссору.
Но просто так отпускать нас эсэсовцы не хотели.
- Значит, вы все еще работаете, - задумчиво протянул Чадов. - Несмотря на заявление о якобы имевшем место выходе на пенсию. Ничего не понимаю… Откуда тогда у вас кресты?
- А тебя и не просят что-либо понимать, - огрызнулся Свин. - Делай свое дело и не суй нос куда не следует.
Эсэсовцы потоптались на месте.
- Что? - раздраженно спросил Свин.
- Мы знаем вас двоих довольно давно, - начал Чадов.
- Без прелюдий, пожалуйста! - попросил я.
- Хорошо, без прелюдий. Здесь и сейчас происходят очень важные события, связанные с верой народа.
- А именно? - хрюкнул Свин.
- А вот что именно, вам двоим знать не положено… хотя вы наверняка в курсе.
- Ну раз мы в курсе, то говори прямо! Дело связано с "Обломками кораблекрушения"?
- И эти парни вешали нам лапшу на уши про купание в холодном море… - картинно возмутился Гешко.
- Вы не должны защищать эту рок-группу, - твердо произнес Чадов.
- Чем же вам не угодили "Обломки"? - спросил у эсэсовцев Свин.
- Нам? - поиграл бровями Чадов. - Лично нам - ничем. Я сам люблю послушать, рок на досуге.
- Кто бы мог подумать…
- Но вот народ…
- Да народ не знает про этих ребят! - сказал я. - У них даже пробный диск не записан…
- Народ не знает, - согласился Гешко и, хитро прищурившись, добавил: - Но народ верит.
- Верит во что?
- В то, - громко, словно его слова записывали на видеокамеру, продекламировал Чадов, - что отечественная группа никогда не сможет покорить вершины мировых хит-парадов.
- А "Обломки" могут? - поинтересовался Свин.
Эсесовцы синхронно кивнули. Я вытер холодную дождевую воду со лба и закурил сигарету.
- Кстати, у тебя моя зажигалка, - напомнил Гешко.
- Я оставил твою зажигалку в казино… Ладно, народ не верит. Но при чем здесь Сгусток?
- Значит, вы знаете и про Сгусток, - минорно промурлыкал Чадов. - Ну что же, раз знаете, то должны понимать: каждый получает по своей вере. И если народ верит, что наша музыка всегда будет на вторых ролях, если почти все считают, что на нашей сцене властвуют одни бездарности, то так и должно быть. А Блуждающий Сгусток - всего лишь инструмент.
- Каждый народ сам творит свою эстраду, - подобострастно подтвердил Гешко.
- Мы говорим о разных вещах! - сжал кулаки я. - Пусть народ считает наших музыкантов пригодными лишь для кабаков! Но вы же знаете, что читатели "Независимого Творчества" отчаянно завидуют талантам и неосознанно посылают Блуждающему Сгустку приказы об их умерщвлении!
- Чувство зависти - не наша епархия, - равнодушно пожал плечами Чадов.
- Значит, вы будете стоять и смотреть, как мысли завистников уничтожат ребят из "Обломков"? Что хоть с ними должно случиться? - с невинным видом хрюкнул Свин.
Хитрость не сработала. Эсэсовцы лишь издевательски усмехнулись. Я развернулся на каблуках и пошел прочь, надеясь, что верно угадал направление к столовой.
- Не держите зла, - крикнул вслед нам Чадов, - но, надеюсь, вы с пониманием отнесетесь к тому, что мы сообщим о вашем местопребывании руководству Службы! Работа есть работа!
- А дерьмо есть дерьмо, - сплюнул Свин и потрусил за мною следом.
Нам пришлось дать приличный круг, чтобы прийти к столовой. Учитывая погоду, занятие это можно было классифицировать как крайне неприятное. Но очень уж хотелось красиво уйти от эсэсовцев - и мы сделали это.
Столовая находилась рядом с высоченным старым тополем. В больших стеклянных окнах стояли кадки с фикусами. Фикусы были засохшими, листья - в дырках. В кадках лежало множество окурков.
Прежде чем войти, Свин решил провести небольшое совещание.
- Итак, что мы собираемся делать?
- Надо нейтрализовать возможный источник атаки на группу.
- Это - теория. А что на практике?
- Может, дадим ей по голове? - банально предложил я. После всего увиденного в Приморске, меня стало тянуть к насилию.
- Силовые методы не решают проблему, а лишь усугубляют ее, - недовольно хрюкнул Свин. - Надо проявить изобретательность.
- Вот и проявляй, - пожал плечами я.
- А как же демократия?
Я недоуменно посмотрел на своего старшего офицера.
- Насмотрелся я на этот тоталитаризм и захотелось чего-то свеженького. Давай принимать коллективное решение! - пояснил Свин и, заметив мой удивленный взгляд, добавил: - Новое мышление, понимаешь…
- Против нового мышления не попрешь. Ладно, давай думать. Чем может быть опасна Римма?
Свин подфутболил упавший каштан так, чтобы тот попал в большую лужу и поднял в ней девятый вал локального значения.
- Она может написать заметку на сайт. Ее прочтут тысячи людей…
- …которые ненавидят отечественные рок-группы и завидуют их возможному успеху. Поэтому они неосознанно пошлют отрицательные импульсы Блуждающему Сгустку.
- Верно. Отсюда у нас два варианта. Номер один: сделать так, чтобы барышня не смогла написать заметку.
- Значит, все-таки по голове? - с надеждой произнес я.
Свин отрицательно повертел рылом из стороны в сторону и в раздражении топнул копытом об асфальт.
- Если ты ударишь ее слишком сильно, испортишь себе карму. Она и так у тебя не фонтан.
- Спасибо, что позаботился.
- Пожалуйста. Если ударишь слишком слабо, она может очухаться и послать свою заметку. Можно, конечно, ее связать, разбить ноутбук и телефон и продержать в таком состоянии два дня. Но завтра утром мы улетаем. И если народ увидит связанную Римму, придется многое объяснять. А род наших занятий не предполагает объяснения с народом…
- Ладно, - вздохнул я, - переходим к рассмотрению второго варианта.
- Второй вариант заключается в том, чтобы Римма не захотела писать свою заметку.
- То есть нам предстоит переубедить ее?
- Абсолютно верно.
Я тяжело вздохнул. Переубеждать кого-то - самое тяжелое занятие на свете. Ведь каждый человек - единственная и неповторимая вселенная, каких больше нет. И пусть эта вселенная населена одними мрачными злобными тараканами - все равно она заслуживает право на существование и практикует, вдобавок, более-менее активную самозащиту. Поэтому с изначальных времен бытовала следующая истина - легче снести голову оппонента с плеч, чем вложить в эту самую голову свои идеи. Тем не менее мы со Свином знали более миролюбивые, хотя и более энергоемкие способы.
- У тебя есть предложения, чем можно заинтересовать Римму?
- На месте разберемся, - посмотрел на меня снизу вверх Свин. - Сам знаешь, творчество - вещь спонтанная и проявляется только при непосредственном контакте с объектом.
- Ладно, пошли…
Холл столовой приветствовал наше появление гулким эхом. Везде валялись перевернутые столы и стулья, лишенные чьей-то безжалостной рукой ножек и поролоновой обивки. На стене висел медный барельеф, изображавший радостных пионеров, бегущих к морю. Пионеры эти почему-то были одеты не в плавки, а несли на себе полный комплект парадной формы: шорты, рубашку с галстуком, сандалии и пилотку. У некоторых в руках красовались барабаны и горны. Сутулый мальчик нерусской наружности держал в руках знамя с толстенным древком. Над всем этим непотребством парил увековеченный в металле лозунг: "Вперед, к светлому будущему!"
Свин повертелся посреди разгрома, несколько раз громко чихнул от попавшей в ноздри пыли и уверенно указал пятаком на маленькую дверь в конце зала.
- Туда! Кстати, есть идея… Ты можешь представиться западным продюсером. Ду ю спик инглиш?
- Дую, но дуже погано, - хрестоматийно пошутил я.
- Эх, подключить бы тебя к языковой Субстанции - через три часа цитировал бы Эдгара По на языке оригинала…
- Я лучше буду говорить на русском, но с акцентом. Выход?
- Выход, - согласился Свин.
Мы пересекли холл, открыли небольшую деревянную дверь и оказались на кухне. Везде стояли огромные печи и пустые стеллажи. Печи холодно сияли распахнутыми черными духовками. Одна, правда, работала, поскольку в ней, потрескивая, горели деревяшки, в которых я опознал ножки от стульев. Возле печи на деревянном ящике сидела Римма Троцкая собственной персоной. Рядом с ней стоял перевернутый чан с надписью: "Отряд 33. Диета". На донышке чана разместились открытый ноутбук и портативная веб-камера.
Повернув голову на скрип двери, Римма вопрошающе блеснула на нас очками. Она была в черных обтягивающих джинсах и пуховой псевдоспортивной куртке. Обрезанные на кончиках пальцев лыжные перчатки демонстрировали сиреневый маникюр. На полной груди журналистки блестел огромный, хотя и несколько безвкусный серебряный кулон. Вся кухня пропиталась сладковатым ароматом "Опиума".
Окинув взглядом нашу цель, Свин удовлетворенно хрюкнул. Случается, что люди выглядят на фотографиях гораздо лучше, чем в жизни. Но бывает и наоборот. Мы имели дело именно со вторым случаем.
- Здраффствуйте! - натянул на себя выбранную маску я.
- Здравствуйте, - кивнула Римма - вежливо, но без особого энтузиазма.
- Ви есть Римма Троицкая?
- Троцкая, - поправила меня женщина.
- Отчинь корошо. Лет ми интродьюс… то есть позвольте представиться: Тимоти Хаттон, продьюссер.
Выражение лица Риммы несколько изменилось. Точнее сказать, на нем отразилась определенная работа сознания. Похожее происходит, когда вы заходите в элитный магазин. В первый момент продавщица смотрит на вас бесстрастно, хотя внутри ее начинается колоссальный оценочный процесс. Иногда мне казалось, что я даже видел мелькающие в глазах девушек цифры. Тренч, джемпер, туфли, брюки, часы - ко всем этим предметам прикрепляется маленький невидимый ценник. Затем полученные цифры суммируются и на их основании выносится вердикт - заслуживаете ли вы внимания и заботливого обхаживания или же на вас не стоит тратить время и можно просто отвернуться с небрежным, плохо замаскированным презрением.
Благодаря вещам Священника я выдержал проверку с честью. Оторвав взгляд от "Патэка", Римма посмотрела мне в глаза и растянула свои тонкие губы в улыбку.
- Хай, мистер Хаттон. Ю кэн спик инглиш, иф ю вонт.
- Ньет, ньет, - поспешно замахал руками я. - Это есть мои принципы: когда ты в чужой стране, ты должен говорить только и только на ее языке. Ви меня понимать?
- Да, я вас понимаю, - с уважением посмотрела на меня Римма. - Очень похвальные принципы. Проходите, присаживайтесь. Извините за некоторую убогость обстановки, но это временные трудности. Во всех остальных местах полным-полно народа. А мне нужно уединение для работы. Вот я и забралась сюда. Здесь, по крайней мере, меня не беспокоят жалобами на жизнь и просьбами о помощи…
Я постарался выразить мимикой сочувствие, после чего подошел к женщине, перевернул валявшийся поблизости чан с надписью "Вожатые" и постарался устроиться на нем с максимальным комфортом. Свин примостился у моих ног.
- Это есть мой личный свинья, - пояснил я Римме. - Отчень люблю его и везде с собой таскаю. Он побывать даже на Великий Китайский стена.
Римма нагнулась и брезгливо потрепала Свина за ухом. Следовало начинать беседу.
- Я знать, что вы - журналист…
- Вы прекрасно осведомлены, мистер Хаттон.
- О, это есть моя работа. Я хочу продюссировать местный группа "Обльомки кораблекрушения". И ребята говорить мне о вас.
- Но ими, кажется, заинтересовался Фил Гольдштейн? - удивилась Римма.
- Я перекупить "Обльомки" у Фила.
- Вы так богаты?
- Ну, я не мочь сравнивать себя с Билл Гейтс. Но я могу купить целая конюшня таких Гольдштейн.
Римма достала из кармана тонкую пачку "Вог" и закурила. Я обрадовался данному факту: если ваш собеседник курит - значит, он волнуется и хочет скрыть в клубах дыма свои эмоции. Очень, очень хорошо. Когда ь чьей-то голове неспокойно, в нее легче вложить нужную тебе мысль.
- Странно, - произнесла госпожа Троцкая после некоторой паузы.
- Что есть странно?
- Вы уже второй заокеанский продюсер, заинтересовавшийся провинциальной группой с вторичным названием и абсолютно немодной музыкой.
- Ничего странного, - заверил я. - У нас в Амэрика все наедаться Бритни Спирс и Мэрлин Мэнсон. Народ нужен новый суперстар.
- И вы готовы рисковать, вкладывая деньги в совершенно неизвестную группу, поющую к тому же на русском?
- Мы всегда готовы рисковать. Поэтому мы часто выигрывать.
Римма закашлялась дымом и раздраженно бросила окурок в пустую банку из под напитка "Красный дьявол", что заменяла ей пепельницу.
- Хорошо, мистер Хаттон. Ваша позиция мне понятна. Но чем могу быть полезна вам я?
Хороший вопрос. Следовало приступать к основной теме разговора, а ее как раз и не было. Пока. Дело в том, что Свин активно сканировал ауру Троцкой, в то время как я трепался с ней о ничего не значащих вещах. Это было необходимо для осуществления наших планов. Никогда нельзя заставить человека сделать то, что тебе нужно, просто так. Жизнь, несмотря на Библию, гуманизм и книги Достоевского, это джунгли. Грязные, жесткие, коварные джунгли. Где сильный ест слабого и каждый делает только то, что ему выгодно. Поэтому, если хочешь, чтобы человек сделал нужную тебе вещь, дай ему почувствовать выгоду. Его выгоду, которую он сможет унести к себе домой, спрятать в свой личный, никому не доступный мешок и таким образом оградить свое личное существование. Эта выгода - необязательно деньги. Для кого-то это - слава. Для кого-то - возможность почувствовать в душе, что ты совершил нечто великое, что ты созвучен Христу, Магомету или Будде. Все люди чего-то хотят. Не денег, так славы. Не славы, так возвышенных чувств. Не чувств - так слез. Желания - их слабое место. Ударь в него - и ты достигнешь своего результата. Надо только определить эту слабость в конкретно взятом человеке. Чем сейчас как раз и занимался Свин. По-видимому, нужного результата он еще не достиг. Поэтому я решился на импровизацию.
- Вы писать статья про "Обльомки"…
- Да, это - моя работа, - кивнула Троцкая, закуривая новую тонкую белую палочку.
- Насколько я знать, статья очень злой.
- Я бы предпочла называть ее не злой, а критичной. Что поделаешь, у нас в стране свобода слова. И каждый журналист имеет право писать то, что считает нужным. Даже если это кому-то неприятно.
- Я понимаю, понимаю. Демократия есть очень короший вещь.
- Самый лучший на свете, - в тон мне сказала Троцкая. - И лично я всегда пишу только то, что думаю. Это мои принципы.
- О-кэй. Я уважать ваши принципы. А камера зачем?
- Я не только пишу статьи, - пояснила Римма. - я ещё делаю репортажи. На нашем сайте предусмотрена возможность сообщать новости он-лайн. Я говорю в камеру - меня видят тысячи посетителей сайта. Удобно, правда?
- Отчинь удобно, - согласился я.
В этот момент Свин подключил меня к своим чувствам. И не только к своим: мой офицер опутал своей аурой ауру госпожи Троцкой. Так что мы трое - я, Свин и журналистка - на какое-то время стали одним целым. И я смог заглянуть ей в душу. Я смог почувствовать ее радость, ее боль, ее горе, ее желания и стремления.
Не могу сказать, что увиденное очень поразило меня. За десять лет работы я выучил психологические типы людей наизусть. Это только в теории каждый человек - неповторимый мир. На практике - десятка два схожих психотипов. И не более того.
Римма Троцкая представляла из себя тип умной и оттого несчастной женщины. В детстве каждому человеку дается талант. У Риммы был талант к писательству. Впрочем, она его не использовала из-за тайной школьной влюбленности. В начальных классах школы ей нравился один мальчик. Мальчик этот имел обыкновение препираться с учителями. Не потому, что очень не любил их. а потому, что видел в этом единственный способ заработать авторитет среди товарищей. Ведь детская жизнь - очень жестокая штука. Намного более жестокая, чем взрослая. Хочешь увидеть стадо пираний - отправляйся в класс к первоклашкам. Там все очень просто, первобытно. Аутодафе - каждый день. Суды Линча - каждую перемену. Любой малец, любая девчушка с бантами в косичках хочет возвыситься над себе подобными. Для этого используются таланты. Если он у тебя есть и ты на пути его реализации, можно обрести некоторую безопасность и рассчитывать на уважение соплеменников. Если нет, ты обречен, и каждый день превращается в медленную, вялотекущую пытку.