Далеко-далеко надо мной на чудесной тверди небес, созданных искусством Гофаннона маб Дон, мерцали воздушные дворцы божественных родителей Ллеу - чародея Гвидиона и серебряной Арианрод. Врата их в тот миг были открыты, и на одно мгновение весь мир залил чудесный свет, чьи тепло и яркость были не из мира сего.
Вокруг меня снова сомкнулась ночь, но тепло это осталось в моем теле. Я сорвал одежды и лежал нагой, истекая потом, рядом с каменным столбом, что стоял подле Древа. С трудом положив себе на живот большой камень, так что я лежал между камнем и камнем, окруженный камнями, я начал жевать кусок свинины из королевского котла, что принес с собой из пиршественного зала.
Зажатый между камнями - тем, что лежал на мне, и голой скалой подо мной, покрытый потом, что все сочился из моего измученного тела, я ощутил, как мое мужество уходит из меня вместе с потом в холм. Изо всех тварей, чьи обиталища находятся на холме Динллеу Гуригон, я один имел способность потеть, и мой пот уходил в трещину в камне подо мной. Его струйки проникали мимо нор барсуков, где они резвились со своими детенышами в своих пятивратных крепостях, и дальше, ниже, за стены мира лис, что у Врат Аннона. Рыжий разоритель, его жена-лисица и их воровской выводок занимались кровавой плотью и костями, и потому они не заметили, как я просочился за их логовом в темные Чертоги Аннона. Я прошел из мира живых в мир мертвых, и покуда я крался его бесконечными галереями, я мельком видел во мраке тварей более странных и страшных, чем любая, что вызывают в воображении пророчества гадателей. Из тьмы выглядывали драконы, Адданк, крылатые змеи и прочие чудовищные твари, слишком огромные и страшные, чтобы описывать их. Все они были ребристые, чешуйчатые, одетые холодным камнем. На их гигантских телах плясали тени, когти их изгибались словно серпы, зубы их, острые как кинжалы, казалось, злобно угрожали мне во время моего тайного спуска Но все они были холодны, мертвы и обращены в камень чарами столь же могучими, как те, которыми Угольно-Черная Ведьма, дочь Снежно-Белой Волшебницы из Пени Нант Говуд, сковала каменные фигуры что стоят в ее сырой пещере у границ Ифферна.
Недаром та бездна, в которой я брел на ощупь, зовется Аннон, бездонная. В ее пустых склепах находится королевство, столь же огромное, как и то, что лежит наверху под сводом светлого неба. Но не найдешь ты там ни радостных пиров у пылающего очага, ни освещенного порога, где с приветом встретят одетого в пурпур странника, ни разговорчивых людей, весело проводящих время за кружкой зля, ни влюбленных, пришедших на свидание под желтым ракитником. Там по бесконечным коридорам и идущим вниз лестницам летучими мышами летают тени мертвых, а лестницы эти завершаются провалами столь широкими, что в бездне их целый мир, покинутый и безжизненный, как руины королевской крепости, где ныне живет одно воронье и род короля ее давно забыт бардами.
Так шел я проходами и залами времени, которых без числа в огромных Чертогах Аннона. Иногда я двигался в непроглядной тьме, черной, как вороново крыло, пересекал чертоги, укрытые беззвездным небом. Временами я видел вдалеке подземелья, где в пламени горнов по маленьким наковальням звенели молоты эльфов, видел чертоги пламенные, плавящиеся, полные демонов - они вопили и сыпали проклятьями. Видел я каменные выступы, с которых вода капала в непроглядно черные озера, проливные дожди, что в темноте проходят над бесконечными торфяными болотами, жилы золота, заключенные в камне, сверкающие во мраке, как королевские фибулы. Видел я драгоценные сокровища и целебные камни, громадные кости чудовищ, слышал далекие голоса, бормочущие что-то на языках, что звучали на земле задолго до чистой бриттской речи, возникшей из Головы Брана. Я прошел прямо у вонючего логова Ката Палуга и рощи каменных деревьев, где живет Ведьма из Каэр Лойв со своими Девятью Дочерьми. Их горящие глаза с ненавистью смотрели на меня из мрака, пока я спешил пройти мимо.
То, что я видел, было по большей части смертоносным, мерзким, отвратительным. Но видел я и золотые, блистающие образы. Я видел крепость, где под охраной лежали Тринадцать Сокровищ Острова Придайн, но войти в нее я не мог. Я открывал железный сундук с девятью замками, где были Письмена Придайна, в которых записаны все тайны и святые дела Острова Придайн, книги заклятий Гвидиона и Мата, Книга Законов Дивнаола Моэлмуда, записи, в которых была вся мудрость земли и неба - знания о движении звезд, о величине вселенной и земли, об устройстве вещей, силе и власти бессмертных богов. Сердце мое быстро заколотилось, когда узрел я среди кучи томов ту книгу, которую ты сейчас читаешь. Тогда она звалась мудрыми Книгой Мирддина, Лливр Мирддин, но веком позднее она стала Желтой Книгой Майвода. Монахи в черных рясах, что переводят ее строки, боятся моего имени - и все же они надеются извлечь пользу из моих слов! Печально мне то, что после друидов и мудрецов старины столь малоученые люди будут владеть Письменами Придайна.
Как ты вскоре увидишь, Бездна Аннона место небезопасное. И все же гам живет Мудрость, и поэты и пророки в поисках своего ауэна идут трудной дорогой к Источнику Ллеуддиниауна, где могут они испить воды, бьющей из Бездны. Не зря же то, что находится внизу, люди называют Пуйлл Пени Аннон, что, как ты знаешь, означает "Мудрость Головы Аннона". Глупые люди и карлики, попав в затруднение, скребут свою собственную голову, ковыряют землю и скалы в поисках золота и серебра, но не Мудрость находят они в своих копях. Куда глубже придется тебе копать, если ты собираешься добыть истинное сокровище Головы Аннона.
Когда Он, чьи семь слов сотворили все, что есть, было и будет под сводом небесным, начал Свой великий труд, кого Он призвал на помощь? Пуйлл, Мудрость, была в самом начале, прежде чем поднялись над землею холмы, моря ушли в свои берега, забили источники или звезды засверкали на пологе ночи. Мудрость трудилась рядом с Ним, когда с любовью создал Он сущее, Мудрость была в семи словах творения, Мудрость была единой с Ним - и при разделении Его, когда Он говорил со своею Мудростью, сказав: "Да сотворим человека!"
Мудрость есть труд и понимание творения. С самого начала твердо были проложены пути луны и солнца, и люди познали чудеса в те первые века, которые они помнят лишь смутно - так велик круг минувших времен. Этот осыпанный драгоценными камнями ларец не дураком сделан, и лишь тот поймет цену его сокровищ, кто обладает ключом и не страшится приподнять крышку.
Ныне Пуйлл, которая и есть Голова Аннона, установлена посреди звездной пустыни, и воистину пустынны ее продуваемые ветром неизмеримые просторы, что тянутся за пределы внешних сфер. Когда Он пожелал себе товарища, Он пожелал Сына. Как говорится в пословице:
"Человек без сына все равно что одинокое дерево на ветру". И хотя вскоре было посажено Древо, и девять его корней вросли в скалы Преисподней, и вершина его поднялась до Небесного Гвоздя, стон ветра, что летит среди планет в пустынной вселенной, холоден и неласков. Разве не изведал я этого в своем одиноком убежище в Лесу Келиддон - когда ветер гнет деревья, насыпает кучи снега и гонит на берег ревущие буруны? Яростен сырой ветер, и белы пни, олень бредет по голому холму. Слаб и измучен изгой, и тяжко идти ему. Так вышло, что из Древа появился человек. И когда искусством Гофаннона маб Дон была создана из кости защита для Его создания в середине пустоты, то Он поместил туда Свою Мудрость, дабы не остаться Ему без друга, которого мог бы Он любить.
Теперь в Голове Аннона находится великое множество палат, в каждой из которых содержится часть божественной Мудрости. И в эти палаты есть ход людям - кому больше, кому меньше, все согласно их природе, склонностям или умению. Но каждому достается только малейшая частичка всего знания, поскольку век даже старейших мужчин и женщин слишком краток, и их деяния и мысли постоянно накапливаются во все новых палатах в Пен Аннон.
Как медовые соты - соединенные коридорами чертоги Головы, и, как пчела, медлил я сначала перед первым, затем перед другим, с назойливым любопытством заглядывая во все по очереди. Наслаждаясь своим новым времяпрепровождением, я стал творить узоры из того, что я видел, как искусный арфист трогает струну то на том, то на другом ладу своего инструмента. И как арфист переходит от легких кратких интерлюдий, шуток и упражнений к полной плавной гармонии своего творческого сознания, так и я бессознательно встраивал все вокруг меня в узор, который быстро приобретал свой ход и нрав.
Я вспомнил давнее-давнее время, когда я вместе с моей милой белорукой подругой проводил долгие летние дни, присматривая за козами на горных хаводай среди томных лугов Ллеудциниауна. В жаркий полдень лежали мы в тени благоуханной яблони, звон колокольчиков мешался с плеском прозрачного ручейка под нашим тайным холмом. Долгие-долгие часы лежали мы, глядя на пятнистую листву, и наши полусонные мысли рисовали нам в их изменчивых тенях образы овец и змей, замков и берегов, львов и пустынных земель.
Так, на грани сна и яви, создавал я в мечтах королевства, населенные фантастическими существами, чье предназначение постепенно становилось в чем-то доступным моему пониманию. Из чертогов Головы Аннона переходили они в чертоги моего разума, и это мой разум, играя с ними, как ветер, что ласкает струны Арфы Тайрту, устанавливал среди них гармонию простоты и порядка. В наших головах в уменьшенном виде находится Аннон, и внутри своего разума могут созерцать люди созвездия, ища удачи среди планетных сфер.
Видишь ли ты на моем посохе двух змей, о Кенеу маб Пасген, ты, носящий на шее своей гадюку? Посмотри, как переплетаются они - одно извилистое тело невозможно отличить от другого! Посмотри снизу вверх - и ты вернешься взглядом туда, откуда начал.
Пусть будет твоим провожатым безумный Мирддин со змеиным посохом, и тогда ты едва ли потеряешь дорогу. Ведь одна змея - самец, другая - самка, как солнце и луна, небо и земля. Из их единения происходит гармония, которую ты ищешь, и, когда цель твоя будет достигнута, ты обнаружишь, что солнце всего лишь в одном шаге от океана, где лежит, умирая в пустынных краях Кернуна, блистательный Ллеу с Верной Рукой Его, и тело его возвращается туда, откуда он явился. Иди за радугой, пройди Двенадцать Домов, что стоят на Каэр Гвидион, вернись туда, откуда ты пришел, к изначальной гармонии:
Владыка! О, если бы мне лежать на груди любимой моей,
Когда люди Придайна ложатся спать и дрема на дне их очей.
Усталые люди крепко уснут, им всем отдохнуть пора
А мы с возлюбленною моей не будем спать до утра!
О ты, прелестнейшая из дев, бела и нежна всегда!
Моя возлюбленная, сестра, моя Утренняя Звезда!
Пускай священники нас клянут, пусть местью кипит родня,
Но в том, что любовь наша - смертный грех, никто не уверит меня!
Таковы были мои размышления и открытия по пути через Пуйлл Пени Аннон, Голову Мудрости, лежащую в Бездне. В Анноне нет ни дня, ни ночи, потому я не мог знать, сколько времени я шел. Долго и трудно брел я черным берегом, что опоясывает бессолнечное море, мрачный соленый океан, из которого на рассвете выходит все сущее и погружается в него с наступлением ночи. Под тускло и гладко блестящей поверхностью в проникающем издалека бледном предрассветном свете передо мной лежал Ти Гвидр, Стеклянный Дом, в котором без конца распадаются и возникают элементы.
Вступив в пыльные, чадные коридоры, я подошел ко входу в замок Артура у Келливига в Керниу. Там сидел он среди воинов своего госгордда, и все они были недвижны и холодны, как камень, ожидая того дня, когда призовут их спасти Остров Придайн от чужеземной Напасти. И пока шел я своим путем, услышал я вдалеке во тьме горестный стон. Когда спросил я, кто там стонет и от чего страдает он, я услышал слабый шепот:
- Я Иддауг Кордд Придайн, чьи лживые слова вызвали вражду между Артуром и Медраудом, что привела к резне при Камлание. За три ночи до битвы я уехал далеко на север к камню, что зовется Ллех Лас в Придине. И здесь должен я претерпевать муки, поскольку из-за моего деяния Напасть пришла на Остров Придайн, и лживый народ ивисов вцепился своими когтями в юг Острова.
Ужасны были мучения Иддаута - по мере его преступления Ибо стал он петлей для врат, что ведут под камень, в Аннон, и каждый раз петля поворачивалась в его глазу. И когда открывалась дверь, скрежеща ржавчиной, так же кричал Иддауг Кордд Придайн, и чей вопль был ужаснее, никто не сможет сказать.
Я покинул это сырое место, поскольку дело мое не терпело дальнейших отлагательств. Я шел туда, где среди переплетенных корней могучего Древа, что растет в Середине Острова, соединяя небо и землю, в скале вырезан вход в пещеру. У этих врат на огромном узловатом корне сидел здоровенный неприветливый парень, положив на колени дубину. Когда я спросил его, как его зовут (хотя я прекрасно это знал), он угрюмо ответил:
- Я Глеулвид Гаваэлваур, здешний привратник, и входа сюда нет.
- Кто запретил входить сюда?
- Мой хозяин, - проворчал привратник, поднимая свою огромную дубинку. - Он не желает, чтобы ты входил.
- А кто твой хозяин?
- Этого я не могу тебе сказать и пройти тебе не дам.
Я страшно разозлился на наглость этого низкорожденного и выложил ему все, что было у меня на уме:
- Сдается мне, что твой хозяин не кто иной, как Хавган, Владыка Аннона. И можешь сказать ему, что если он не даст мне войти, то я опозорю его имя хулительной песней, от которой выскочат у него на лице три нарыва - стыда, позора и поношения. И когда вскочат у него три этих болезненных нарыва, я прокричу о них так, что этот крик услышат люди от Пенвэда на Юге до Пенрин Блатаон на Севере, и эхом прокатится он до проклятого Хребта Эсгайр Оэрвел в Иверддон. И от крика этого все женщины двора Хавгана выкинут плод, а те, что не были беременны, останутся бесплодны, как сброшенная змеиная шкура, до конца времен. Подумай об этом, Глеулвид Гаваэлваур!
- Значит, такой выбор предлагаешь ты моему господину? - спросил привратник.
- Именно, - ответил я. - И запомни: лишь одна часть моей жизни истекает, а твоей истекло уже шесть частей.
Глеулвид Гаваэлваур прорычал что-то себе в бороду. Но он не мог не признать основательности моих доводов и неохотно подвинулся, пропуская меня.
Прямо передо мной в непроглядную бездну уходил туннель. Я на ощупь искал свой путь вниз по узкой лестнице. И пока я спускался, меня охватил такой леденящий страх, какого я никогда прежде не испытывал, даже когда мне, младенцу, угрожала злоба кровожадного Кустеннина Горнеу на берегу у подножья Башни Бели, ни когда я висел над приливом в рыболовной запруде Гвиддно Гаранхира. Я приближался к священному месту, где сам воздух был вот-вот готов разродиться бедой.
Некоторое время я слепо пробирался через лабиринт ходов, идя на ощупь вдоль каменных стен, пока не увидел впереди еле заметное свечение. Поначалу оно было как светлячок, укрывшийся в густых кустах, затем, когда я два-три раза повернул за угол, я внезапно попал в длинный мрачный коридор, освещенный приземистыми сальными свечами, установленными в нишах вдоль стен. Они горели неверным пламенем, неприятно пахнущий чад облаком висел под закопченным сводчатым потолком.
Впервые вступив в Чертог Чудес (как это выяснилось), я невольно вздрогнул от удивления и страха. Во мраке вокруг меня сгрудились толпы огромных тварей. Там были туры, дикие лошади, большие олени и прочие твари с пограничья Севера. На миг мне показалось, будто бы я стою среди промерзших равнин, что опоясывают север за Ллихлином, потерявшись в беззвездной ночи среди тварей, что царят в этом пустынном краю.
Быстро оправившись от страха, я увидел, что то, что я принимал за живых существ, было лишь прекрасно выполненными рисунками на стенах галереи, причем очертания животных были подогнаны к очертаниям поверхности скалы. Красновато-коричневые, охряные, черные - цвета были переданы совершенно точно. Хотя я и знал, что это всего лишь изображения живых существ, я с трудом мог отделаться от впечатления, что из ноздрей лошади исходит теплое дыхание, что щетинистый вепрь точит клыки о камень или что грациозный рогатый олень ест лишайник у моих ног.
Все эго было по-настоящему живым, хотя и не было живо. Здесь собирались души животных, что бродят среди ветра по свету там, наверху. Здесь они оставались на веки веков, когда их смертная плоть гибла то от стрелы, то от мора, от копья охотника или древнего топора. Там, в верхнем мире, их плоть пожирали враги, которые потом собирали их кости и заворачивали в их засохшие сморщенные шкуры. Они исполняли обряды, чтобы вернуть этим костям прежний образ, что хранится здесь, в своей вечной первозданной силе, блеске и мощи.
Это было место чистоты и святости, и страх мой прошел. Двигаясь дальше, я обнаруживал все больше нарисованных на стенах изображений животных, еще более живых, чем прежние. Некоторые из них были сделаны из глины, и казалось, они идут за мной следом. Повернув в новую галерею, я, к удовольствию своему, обнаружил среди окружавшей меня толпы зверей Волка из Менвэда и Орла Бринаха, что были зачаты и рождены в один час со мной. На огромном рельефе там была изображена и ощетинившаяся свинья Хенвен, что века назад родила их на холодном склоне Риу Гивертух. А сверху, со скалы, пялилась на меня старая глазастая мыше-хватка, Сова из Кум Каулуд, ночная крикунья, что всегда предвещает снег и дождь, птица смерти, спутница Гвина маб Нудда. А рядом со мной плыл по грани тени древний одноглазый Лосось из Длин Ллиу, что вывел меня из логова Адданка Бездны.
Я радовался душой, поскольку воинство зверей и птиц давало мне силу даже большую, чем мой ауэн. Ведь ауэн - в земле, в желтизне первоцветов, в ветре, что летит среди планет. Он могуч и может создавать миры в мирах. Но эти миры отживут свой срок и затем, как лето в Гуйл Ауст, сползут в Бездну Аннона. Со зверьми же я делил их жизнетворную силу и животворную энайд, что струится во всех них, как ветер, который незаметно шевелит листву в зарослях в летний день. Человек обладает только одной энайд, которая по смерти его покидает тело и уходит за воды в Каэр Сиди. Но энайд птиц, и зверей, и рыб принадлежит им всем, как и земле, и вселенной, в которой они живут. Вот почему, когда люди убивают животное на охоте, они выполняют обряды, которые умиротворяют энайд животного и его друзей, что вместе владеют им. Так дошли мы до святилища в самом сердце лабиринта Я прекрасно понимал, что его Страж ненавидит меня (и было за что, честно говоря), и, кроме того, нелегко было вернуться назад, в верхнее царство, спустившись в лабиринт ходов. Но была нить, что связывала меня с Руфином, с его дорогами и акведуками и толпой чиновников, что составляют отчеты в Равенне и Каэр Кустеннин. Еще более крепкая нить связывала мой разум с разумом Талиесина - нитью его понимания земли с ее Четырьмя Четвертями вокруг ее Пупка, семью словами, сказанными при сотворении земли, семью планетами и семью нотами Арфы Тайрту и девятью элементами всего сущего.
Но теперь я страшился, как бы где-нибудь позади меня в переходах лабиринта не оборвалась моя жизненная нить, поскольку крепчайшие из уз - это пуповина земли. Я был отсечен от нее в моей продуваемой ветрами комнате над морем Хаврен, но сейчас я чувствовал, как она тянет меня вниз, в ночной покой.