- Ну, по сравнению с другими, ты просто кладезь знания, - было видно, что Мышонок уже полностью овладел собой. - Не обижайся, Карл. Дело поправимое. Я научу тебя трейскому языку, и начнем мы уже с завтрашнего утра. После того, как протрезвеем, разумеется. А пока давай выпьем, и за ужином я расскажу тебе то, что знаю о Мотте Сарайе, Алмазной Мотте Виктора де Майена.
- Это как-то связано с Трейей? - удивился Карл.
- Возможно, а, возможно, и нет, - Леон пригубил вино и чмокнул губами от удовольствия. - Твое здоровье, Карл! Но с трейским языком это связано точно.
Он сделал еще один медленный глоток, с нескрываемым удовольствием смакуя густое темное вино, и еще один, и вдруг снова посмотрел на Карла.
- Никогда не понимал людей, разбавляющих вино водой, - сказал он расстроенным голосом, печально глядя на Карла поверх кружки, которую даже не отвел от лица. - Скажи, Карл, зачем они это делают? Ну, зачем?!
- Мало ли зачем, - усмехнулся Карл и мысленно покачал головой. Вот уж действительно: какие вопросы могут, оказывается, волновать одного из самых умных людей своего поколения. - Пей, Лон, - предложил он вслух. - Пей и ни о чем не жалей. Ведь мы-то вино не разбавляем, не так ли?
- Еще не хватало! - почти искренне ужаснулся Леон. - Сохрани нас боги, от такого святотатства. Аминь! - Он сделал еще один длинный глоток и, отставив кружку в сторону, придвинул к себе блюдо с паштетом.
- Все дело в словах, Карл, - Мышонок, по-видимому, "на пробу", подцепил кончиком ножа и препроводил в рот малую толику паштета, и глаза его тут же закатились от удовольствия. Но говорить Леон мог и с полным ртом, и начатую фразу все-таки завершил.
- Все дело в словах, Карл, - сказал он, почти не разжимая губ. - В словах и их смыслах.
- Вот как?! - неожиданно праздный разговор "ни о чем", как это нередко и случалось между ними, приобрел чрезвычайно интересный характер. Но спешить было некуда, впереди у них с Леоном была целая ночь. И значит, торопить друга было в высшей степени не осмотрительно. Хорошую беседу, например, такую, как эта, можно смаковать с ничуть не меньшим удовольствием, чем вино из солнечной Риены. А возможно, и с большим. Ибо, что есть вино, и что есть слово? Можно ли вообще сравнивать две эти сущности?
- Вот как?! - Сказал он.
- Именно так, - кивнул Мышонок, уже всерьез принимаясь за еду. - Канатчик, Карл, если ты этого не знаешь, был совершенно не грамотен и вообще никак не образован. Почитай его песни глазами и ты сразу все поймешь. Огромный талант, удивительное для такого неотесанного мужлана владение словом и его музыкой, если ты понимаешь, о чем я говорю. Какие созвучия! Боги! А его аллитерации могут заставить покраснеть любого из ныне живущих поэтов. Но! - Леон на мгновение даже перестал жевать и воздел перед собой длинный указательный палец, желая, по-видимому, подчеркнуть этим свою мысль. - Но он был верхогляд, Карл. Не имел никакого систематического образования и плохо представлял себе многие вещи, о которых пел. Ну, кроме вина и баб, разумеется. Вот в этом он был истинный знаток. Помнишь это… Лиловые цветы любви на крутых склонах заснеженных гор… Чудо, а не метафора, но во всем остальном… Мужик, он и есть мужик. Черная кость, пусть у него даже семь пядей во лбу. Откуда же тогда взялся в песне о Викторе де Майене трейский ланг? Кое-кто обратил на это внимание едва ли не сразу, как эта баллада прозвучала в первый раз. Мотта Серайя, Задон, Киятта, Корха… Девятнадцать трейских слов и три словосочетания. Случайность?
- Это риторический вопрос? - Карл отпил еще вина и подумал, что Мышонок прав. Вино было не просто хорошее, оно было таким, что святотатца, вознамерившегося убить это чудо водой, следовало казнить на месте.
- Естественно, риторический, - улыбнулся Леон. - Но дело даже не в количестве трейских слов, а в том, что все они многозначны. И, если прибавить к этому все те символы, которые словно бы невзначай Канатчик разбросал в тексте песни, саму структуру сюжета, общее число слов и строф, сдвоенный ритм - а Эзра никогда и нигде им больше не воспользовался - и переменную, но не случайную длину фраз, то внутри вполне тривиальной истории возникает нечто совсем другое.
- Шифр? - Уточнил Карл, промакивая губы кусочком белого хлеба.
- Несомненно, - не отрываясь от еды, подтвердил Леон. - Но при том, Карл, шифр не простой, из тех, какими в новое время и не пользуется уже почти никто.
"Значит, кто-то такими шифрами все-таки пользуется, я тебя правильно понял?"
- Песню пытались расшифровать несколько раз, - продолжал между тем рассказывать Леон. - Во всяком случае, мне известно, как минимум, о четырех более или менее успешных попытках. Однако сделать это оказалось невозможно до тех пор, пока кое-кому не пришло в голову записать звуки загорских слов буквами трейского алфавита.
Карл уже обратил внимание на то, что, рассказывая о песне Эзры Канатчика, Мышонок не упомянул ни одного имени. Ни одного. Тогда это его удивило, но, впрочем, не настолько, чтобы встревожить или по-настоящему смутить. У всякого человека есть право на тайну. И у Леона оно, естественно, имелось тоже. Так что же спрашивать о том, о чем человек не желает говорить? Однако теперь - спустя годы и годы после этого разговора - когда Карлу была уже известна правда о том, кем на самом деле являлся его друг, все недоговоренности стали вполне понятны. Ну, кто еще, кроме Филологов, мог почуять неладное и заинтересоваться этой героической балладой? Кто еще мог ее расшифровать? Возможно, Геометры и Мельники, однако Мышонок не был ни тем, ни другим. Его Даром было Слово, а не Число или Дух.
- И что же случилось, когда это было сделано? - спросил Карл, подливая вино в быстро пустеющие кружки.
- Тогда обнаружилось еще сорок семь трейских слов, - как ни в чем, ни бывало, объяснил Леон. - А сорок семь и девятнадцать, это уже шестьдесят шесть.
- Задон? - вот теперь Мышонку действительно удалось его удивить. - Неснимаемая печать?
- В принципе, да, - согласился Леон, отламывая между тем кусок белого хлеба. - И это самое темное место во всей этой истории. Понимаешь, Карл, - он на мгновение поднял взгляд на Карла и как-то рассеянно улыбнулся. - То, что шестьдесят шесть это Задон, известно всем. Да и само это слово появляется в тексте, как бы подтверждая именно такую трактовку. Но, тогда, не понятно, в чем тут смысл. Если все дело в намеке на шифр, как думают некоторые, то зачем нужно было шифровать еще и этот смысл? Или это указание на то, что в песне существует еще один тайный слой, добраться до которого нам пока не удалось? Все возможно. Но правильного ответа я не знаю.
"Зато теперь его знаю я".
- Любопытно, - согласился Карл. - И таинственно. Кому и зачем вздумалось скрывать тайное послание внутри сказки, которую на каждом углу распевал пьяный менестрель?
- Ну, что тебе сказать, - задумчиво протянул Леон, снова отставляя кружку с вином. - Было высказано предположение, что такова, собственно, и была цель отправителя. Такие песни - тем более, песня Канатчика! - имеют привычку долго гулять по миру. Возможно, умысел был именно в том, чтобы донести ее когда-нибудь и где-нибудь до ушей адресата. Не знаю, верно ли это предположение, но оно мне нравится. И логике не противоречит, если, конечно, представить, что они не знали где он, их неведомый адресат, находится.
"Или когда".
- Оригинальный ход, - согласился Карл. - И кто бы это мог быть? И что же, в конце концов, содержится в этом послании?
- Кому оно предназначалось, действительно не известно, - Леон пошевелил кружку пальцами, но пить не стал. - Я это тебе уже говорил. А вот про то, кто мог быть автором послания кое-что сказать можно. Как раз в то время, когда Канатчик написал свою песню, он путешествовал по северу вместе с Василием Вастионом.
- Канатчик был знаком с Вастионом?
- Не знал? - усмехнулся Леон. - И не просто знаком. Они дружили и по некоторым известиям, Вастион и был тем человеком, который впервые записал песни Эзры на пергаменте.
- Допустим, - не скрывая своих сомнений, согласился Карл. - Но учти, Лон, Вастион был всего лишь художником…
- Ты в этом так уверен, Карл? А что ты про него знаешь? Откуда он, например, был родом?
- Не знаю, - признался Карл, который, и в самом деле, этого не знал. О детстве и юности Вастиона действительно ничего известно не было.
- А то, что он был близок к иерархам храма Единого, ты знаешь?
- Нет, - снова покачал головой Карл, удивляясь, откуда все это может быть известно Мышонку. До сегодняшнего дня он был твердо уверен, что знает про историю живописи все, что вообще возможно знать. - Так Василий верил в Единого, но продолжал при этом писать богов и богинь Высокого Неба?
- Близок - не означает, верил, - объяснил Леон, возвращаясь к вину. - Он еще и с человеками был как-то связан. Не знаю, впрочем, как, но такая связь, уж поверь мне, Карл, существовала.
- Час от часу не легче!
- Вот и думай! - Леон приник к кружке и на некоторое время замолчал.
- Он пришел ниоткуда, - сказал Леон, оторвавшись, наконец, от кружки. - И ушел в никуда. Через год после коронации Романа Саффы, Вастион просто исчез, чтобы уже никогда и нигде не объявиться.
А вот про это Карл, разумеется, знал. Василий Вастион ко времени своего таинственного исчезновения успел стать знаменитым художником. Его росписи украшали самые великолепные дворцы и храмы того времени. Его имя было известно многим. И исчезновение мастера Василия естественным образом не могло не произвести на современников самого сильного впечатления. Михаил Кай - гофмаршал Саффы-Завистника - оставил об этом запись в своих "Мемориях", отметив, между прочим, что по его сведениям Вастиону было тогда чуть более сорока лет, и был он человеком крепкого здоровья и спокойного нрава. В нескольких городских хрониках, записях видных людей того времени и даже в королевских анналах дома Рамонов, остались и другие заметки об этом событии. Случай, что и говорить, из ряда вон выходящий. Ведь Вастион, в отличии, скажем, от того же Канатчика, не был ни праздным гулякой, ни искателем приключений. Жизнь его была на виду, и тем не менее, выехав однажды из Капойи в Цвирг, он просто растворился в прохладном воздухе той давней осени, не оставив ни следа, ни указания на то, что же с ним на самом деле случилось.
"Вастион!"
- Любопытно, - кивнул Карл и решительно вернулся к вопросу, на который Мышонок пока так и не ответил. - Но лично я пока знаю только то, что знают и все прочие люди. Виктор де Майен добыл Алмазную Розу, хотя, видят боги, стоило это ему очень дорого, и подарил ее своей возлюбленной.
- Глупости, - отмахнулся Мышонок, возвращаясь к еде. - Не было никакого кавалера де Майена, Карл. И города такого, насколько я знаю, никогда не существовало. Все это красивая сказка, но к истине не имеет никакого отношения.
3
Мышонок ошибался. Земля Майен не была землей "где-то нигде", и Виктор де Майен не был мифическим персонажем, существующим благодаря одной лишь людской фантазии. Но, по-видимому, Леона ввела в заблуждение изощренная тайнопись послания, отправленного в никуда. Тайна, укутанная в тайну, прикрытую другой тайной. Его увлекли шифры и коды, игра слов и значений великолепной песни, и мнящаяся пытливому уму еще большая тайна, возможно, запрятанная в глубине текста, как кочерыжка в толще капустных листьев. Вот в этом, последнем, он, судя по всему, действительно не ошибся, хотя последняя тайна песни о кавалере де Майене так и осталась не разгаданной.
- Ты знаешь, - спросил Мышонок, тщательно прожевав кусок ветчины. - Откуда взялась эта клятая Алмазная Роза? - он хитро усмехнулся и запил ветчину добрым глотком Риенского. - От дремучего невежества и великолепной хитрости шифровальщика!
- Вот как? - поднял бровь Карл. Ему уже приходилось слышать мнение, что Мотта Серайя это не столько название некоего ювелирного чуда, сколько аллегория выбора. Однако тот, кто ему об этом рассказал, объяснить ничего не мог, просто потому, что и сам был всего лишь сорокой, без смысла и умысла повторяющей чужие слова.
- Именно так, - с видимым удовольствием подтвердил Леон. - И я не зря спросил тебя, Карл, насколько хорошо ты знаешь трейский язык. Все дело в значении слов и контексте, который их выявляет.
Мышонок был доволен собой, и, видят боги, имел на это полное право.
- Начнем с того, - сказал он после паузы, которую использовал, для того чтобы снова приложиться к кружке. - Что "роза" по-трейски "карса". Надеюсь, ты обратил внимание, не Мотта, а карса, и розовый цвет, поэтому, звался у них не "моттада", как в этом случае следовало бы ожидать, а "карсида". Почему-то мне кажется - хитрый взгляд из-под бровей. - Что ты это знаешь. Я ошибаюсь?
"Знаю, знал… какая, к демонам, разница?" - но, разумеется, Мышонок был прав. Карл это знал. "Карсида эсселенца", так называлась красная светлая в Венеде и в Во. А что такое красная светлая, если не розовая?
- Но Канатчик этого мог и не знать, - возразил Карл.
- Мог, - не стал спорить Мышонок. - Но, видишь ли, знал он об этом, или нет, однако он совершил очень любопытную ошибку. Или, вернее, подмену, потому что обыкновенной ошибкой случившегося не объяснить. С одной стороны, Канатчик настойчиво повторяет словосочетание "алмазная роза" и делает это семь раз - запомни, пожалуйста, это число - семь раз на протяжении всего текста песни, как если бы хотел, чтобы мы безоговорочно приняли именно такой перевод словосочетания "Мотта Серайя", которое - вот диво! - появляется в песне всего лишь однажды. Приняли и выучили наизусть! Долей мне, будь любезен, этого чудесного вина. Речь радует слух, но сушит глотку!
- Но Мотта, - продолжил он после того, как снова отдал дань красному Риенскому. - Хоть и не роза, как мы с тобой уже установили, но тоже цветок.
- Трейский цвет, - подтверждая его слова, кивнул Карл.
- Именно так, - согласился довольный Леон. - Именно так, мой друг! И цветок этот, что любопытно, называется "трейский цвет". Тебе приходилось его видеть?
- Да, - ответил Карл и, в свою очередь, отпил из кружки. - В Высокой Земле он по-прежнему расцветает поздней весной на склонах пологих холмов. Розовый, редко, красный, семь больших ажурных лепестков… Что бы еще ты хотел услышать?
- Он действительно похож на розу? - с искренней завистью к много путешествовавшему другу, вспыхнувшей в его глазах и прозвучавшей в голосе, спросил Мышонок. Сам он редко покидал город, да и то только для того, чтобы достичь какого-нибудь другого города.
- Возможно, - пожал плечами Карл, вспоминая трейский цвет. - Дело фантазии. С некоторой долей воображения и при плохом знании ботаники его, пожалуй, можно принять за дикую розу.
- Ну, вот! - искренне обрадовался Леон. - Значит, те, кто говорил, что это хитроумная обманка, были правы. Но главное здесь число семь. Ты не забыл? Семь! Семь лепестков, семь спутников, семь ворот, которые должен был миновать кавалер Майен. Вот, что на самом деле хотели они сообщить. Ты понимаешь, теперь, как они действовали? Это же классический прием трейской риторики: троекратное повторение главной мысли! А какая буква трейского алфавита обозначает семь?
- Шур, - сказал Карл. Получалось, что его не обманули. "Шур" ведь это не только буква и число, это еще и весы - аллегория выбора…
- Вижу, что ты знаешь, о чем я говорю, - кивнул Леон. - Выбор, Карл! Выбор! Знать бы еще, что следует выбирать и из чего!
- Дорогу? - предположил Карл.
- О! - искренне обрадовался Мышонок. - А ты, оказывается, не только мечом махать умеешь!
- Я много чего умею, - усмехнулся в ответ Карл.
"И знаю", - добавил он про себя. Но и то верно, что такой анализ текста, какой предложил ему сейчас Мышонок, Карл слышал впервые. Другое дело, что если бы не "философское" расположение души, возникшее у него тем вечером, Карл вряд ли заинтересовался тайнописью баллады о Викторе де Майене. Не то, чтобы это было ему вовсе не интересно, но тайна старинного текста не была для него притягательна в той же мере, в какой интересовался ею тот же Леон. Однако вечер был замечательно хорош, а компания Мышонка делала его и того лучше, да и настроение сложилось подходящее, так почему бы не поговорить о песнях старого пьяницы Канатчика или "Сказаниях о богах и героях" божественного Корвина, или еще о какой-нибудь книге, легенде или песне, ведь о чем и говорить с Леоном, как не об этом?
- Ну-ну, - улыбнулся Леон. - Пойдем дальше?
- Вперед, - улыбнулся и Карл. - Я готов следовать за тобой так далеко, как скажешь. Знать путь, и пройти его - не одно и тоже.
- Ха! - Мышонок был явно доволен ответом. Он любил куртуазный стиль и был в нем непревзойденным мастером. Его собственная речь могла быть проста и незатейлива, как, например, сейчас, но могла, если он этого желал, становиться великолепным инструментом, способным делать с людьми едва ли не все, что хотел от них этот маленький нескладный человечек. А что творили его речи с женщинами, когда и если Леон из Ру давал волю своему таланту, трудно было даже вообразить. Однажды Карл нашел в постели этой сладкоречивой "серенькой мышки" настоящую графиню, и при том не какую-нибудь высохшую внутри своего корсета старую придворную клячу, а едва ли не первую красавицу Немингенского двора Тильду Виг. Так что о силе слов забывать не следовало никогда.
- Трейский язык, Карл, - сказал Леон через мгновение, закончив смаковать очередную "мужицкую мудрость", преподнесенную ему Карлом. - Интересен своей многозначностью. Контекст - вот что, в конечном счете, определяет значение слова. И слово "Мотта" не исключение. У него есть еще, по крайней мере, два значения, Карл. И одно из них "перекресток" или, вернее, "скрещенье дорог", что в трейской традиции может означать и "выбор". А второе - очень редкое и требующее специального контекста - "место", но не просто место, а особое, чем-то отмеченное место. Ты понимаешь, что получается? Впрочем, нет. Откуда? Ты же не проделал весь этот путь, хотя и имел карту. Но поверь, автор, кто бы это ни был, использует все три значения и даже их оттенки, только намеки на выбор необходимого значения тоже искусно спрятаны среди обычных, казалось бы слов. А ведь есть еще и "Серайя", и одно из восьми значений этого слова - "черный алмаз".