Когда это произошло впервые, Сергей Антонович решил, что в жизни не станет больше смешивать портвейн с пивом. Однако и вечером следующего дня, проведенного с примерной трезвостью, Гологвай снова заговорил, вернее, не заговорил, а, лучше сказать, вышел на связь.
Питиримов заикнулся было насчет Гологвая при жене. Антонина Ивановна отнеслась к этому с надлежащим сочувствием. "Дура я была, когда за тебя пошла", - указала она Сергею Антоновичу и добавила, чтоб насчет рубля в субботу даже не заикался. Питиримов хотел сперва обидеться, но потом раздумал, решив, что, в сущности, Тоська и не может ничего понимать, потому что куда ей.
- Вовка! - сурово спросил сына Сергей Антонович. - Ты уроки учил?
- Ты чего? - удивился Вовка. - Мать уже в школу ходила!
- Мало ли что ходила! Ты вот скажи-ка, что у вас сейчас по географии?
- Азия, - сказал Питиримов-младший.
- А ну, скажи, - небрежно сказал Сергей Антонович, - где страна такая находится - Гологвай?
- Гологвай! - захохотал Вова. - Нету такого! Это Уругвай есть! И еще Парагвай! Гологвай! Ха-ха-ха!
- Ладно, - мрачно сказал Питиримов. - Это я тебя проверял. Смотри у меня…
Теперь Сергей Антонович принимал гологвайские сигналы почти каждый день. Это было ни на что не похоже - ни на телевизор, ни на радио, ни на телефон. Это был какой-то язык без слов - сразу в голове получались мысли. Начиналось всегда с мысли: "Привет тебе, далекий друг!" Ощущать себя далеким другом было приятно. Обыкновенно это слово Питиримов слышал, когда возле магазина его просили: "Слышь, друг, добавь семь копеечек!" А тут… Нет, это было хорошо.
И вскоре Сергей Антонович оказался в самой гуще разных гологвайских дел. Дела были разные, странные и удивительные, пищи для переживаний хватало. Узнав, например, что гологвайцам нельзя иметь больше сорока детей, Сергей Антонович так огорчился, будто этот закон перечеркивал его личные жизненные планы. Он даже купил Вовке фонарик. На каждую следующую новость Сергей Антонович отзывался все сильнее. И самое глубокое впечатление произвело на него последнее полученное им телепатическим путем известие - о том, что некоторые гологвайцы хотят уничтожить дрокусы.
Что такое дрокусы, Сергей Антонович не понял, но сообщение его потрясло. "Что делают! - гневно подумал он. - Что хотят, то и делают! Уничтожить! Вот паразиты!"
От возмущения Сергей Антонович не мог заснуть до утра.
Придя на работу, он разыскал водителя электрокара, с которым был в приятелях.
- Здорово, - сказал Алеха. - "Спартачок"-то, а?
- Слушай, Алеха, - сказал Сергей Антонович. - Надо что-то насчет дрокусов делать.
- Само собой, - понял Алеха. - В обед сбегаем.
- Не надо бегать, - сказал Питиримов. - Это ж до чего додуматься надо! Уничтожить! Прямо за глотку хотят взять!
- Антоныч! - заржал Алеха. - С утра захорошел, что ли?
- Дурак ты, - сказал Сергей Антонович.
- Сам ты дурак, - не обиделся Алеха. - Приходи вечерком, сообразим!
И Алеха поехал на электрокаре пить газводу.
Питиримов остался один.
Оглядываясь, чтоб не увидел никто из знакомых, Сергей Антонович пошел в заводскую библиотеку и попросил том Большой Советской Энциклопедии на букву Д.
"Дрозофила", - читал он. - "Дройзен", "Дромедар"… Дрокусов в энциклопедии не оказалось.
- А другой энциклопедии у вас нету? - спросил Питиримов.
- Что вы имеете в виду? - строго посмотрела библиотекарша. - Есть Малая, есть словари, есть справочники по различным областям знания. Что вас конкретно интересует?
- Да нет, - сказал Питиримов. - Я так, вообще…
",По различным областям"! - передразнил он про себя эту бабу. - Доктора, так их, академики…"
Он отдал том на букву Д и ушел.
В воскресенье Питиримов смотрел "Клуб кинопутешественников". На экране мелькали дворцы и хижины какой-то страны контрастов, мягкий голос за кадром рассказывал про латифундии и олигархии. Было такое ощущение, что вот-вот скажут и насчет дрокусов. Но ничего не сказали.
Назавтра Питиримов не пошел на работу. Письмо в газету с требованием, чтоб по вопросу дрокусов были приняты все меры, он запечатал в конверт и написал обратный адрес: "До востребования".
Ответ пришел быстро. Какой-то хмырь отписал "уважаемому Сергею Антоновичу", что дрокусов в природе не существует, равно как вечного двигателя и философского камня, и посоветовал Питиримову направить свои силы на решение практических задач, стоящих перед народным хозяйством.
"Камни-то тут при чем? - в сердцах подумал Питиримов. - Не знает, так уж молчал бы лучше…"
Сергей Антонович все еще стоял у окна и размышлял, когда в комнату вернулась Антонина Ивановна.
- Прибьет он ее когда-нибудь, - сказала она. - Сам-то хлипкий, а ручищи - будь здоров, как грабли. Слышишь ты?
- Мгм, - сказал Сергей Антонович.
- Чего ты все мычишь-то? - грозно спросила Антонина Ивановна. - Язык проглотил, что ли?
- Отстань, Тося, - кротко сказал Сергей Антонович. - Я тебя не трогаю.
- "Не трогаю"! - закричала Антонина Ивановна. - Я б тебе тронула! Чего ты все дни ходишь как мешком ударенный? На складе, что ль, чего?
- Ничего, - пробормотал Сергей Антонович. - Сказал - отстань.
Антонина Ивановна уперла руки в бока, набрала полную грудь воздуха, но, взглянув на выражение лица Питиримова, не взорвалась, а растерянно спросила: - Ты чего, Сереня, а? - И заплакала.
- Ну, завыла, - нежно сказал Сергей Антонович. - Чего ревешь-то?
Он придумал, что делать дальше.
Он взял лист бумаги, ручку, сел за стол и, посопев, стал писать: "Мы, жильцы квартиры 1 18, как и жильцы всей лестницы нашего дома, осуждаем маневры против дрокусов, которые…"
У Антонины Ивановны, которая прочитала из-за спины Питиримова слово "маневры", от ужаса высохли слезы.
Сергей Антонович завершил письмо восклицательным знаком и пошел по квартирам собирать подписи. В целом жильцы подписывали охотно. Правда, в девятой квартире потребовали, чтоб Питиримов написал еще и про хулиганов, которые на стенках пишут, а бабушка из двадцать второй квартиры хотя и поставила закорючку, но при этом хотела непременно дать Питиримову три рубля - должно быть, приняла его за водопроводчика. Обойдя весь дом, Сергей Антонович вернулся и велел Антонине и Вове тоже поставить подписи.
- Сереня, - осторожно спросила Антонина Ивановна, - а куда ты эту бумагу направишь?
Сергей Антонович помрачнел. Это ему и самому было пока не очень ясно.
- Найдем! - сказал он сурово. - Отыщем управу. Пусть не думают. Ты вот сходи-ка, пусть Клава с Колькой тоже подпишут.
- Нету их, - сказала Антонина Ивановна. - Пока ты ходил, милиция его забрала. А она в поликлинику пошла… Гад такой! Хоть бы посадили!
- Гад! - подтвердил Сергей Антонович. - Тут каждая подпись на счету…
В этот вечер за стенкой было, как никогда, тихо. Никто не мешал Сергею Антоновичу размышлять о гологвайских делах и думать, что же еще можно сделать для дрокусов, которым срочно требовалась помощь.
Голос
Тот день начинался как обычно.
Валюшин проснулся, полежал, глядя в потолок, потом сел и зевнул. Из кухни слышалось шипение - супруга готовила завтрак. Валюшин встал, натянул брюки, пошел в ванную. Побрившись, он направился к кухне, чтобы сказать супруге: "Скорей, а то я из-за тебя каждый день опаздываю!" Валюшин открыл рот и…
- Товарищи! - раздалось в кухне. - Работники нашего предприятия единодушно поддерживают почин пекарей кондитерской фабрики - работать только без опозданий.
Звук шел из Валюшина.
- Сделай потише! - не оборачиваясь, сказала супруга. - Весь дом разбудишь.
Валюшин хотел сказать, что это не радио, но внутри него что-то всколыхнулось и изо рта вылетело:
- Растет радиотрансляционная сеть города. Разнообразными стали передачи, ширится их тематика…
Испуганно уставившись на жену, Валюшин замолк. Жена посмотрела на него.
- Гриша, - сказала она, - если ты это из-за того, что мама говорит, что с ремонтом можно подождать, так постыдился бы!
Валюшин хотел возразить, но почувствовал, как внутри опять что-то заколыхалось, и скорее закрыл рот ладонью.
Молча пережевав завтрак, Валюшин вышел на улицу. Подошедший автобус вывел его из задумчивости, Валюшин проник внутрь и был сжат до половины естественного объема. Кто-то уверенно встал ему на ногу. Валюшин попытался повернуться, чтобы сказать этому хаму пару ласковых.
- Товарищи! - выскочило из него. - Мы, пассажиры автобусного маршрута номер пять, как и пассажиры других маршрутов, испытываем чувство горячей благодарности к работникам автобусного управления. День ото дня улучшается работа транспорта, на карте города появляются новые маршруты.
В автобусе стало очень тихо. Даже дизель перестал чихать. Валюшин с ужасом вслушивался в прыгающие из него слова.
- Достигнутые успехи не пришли сами собой, - звенело в автобусе. Это плод кропотливой работы…
Вырвавшись на воздух, Валюшин постоял, тяжело дыша, и решил сказать что-нибудь для проверки самому себе. Сначала он попытался ругнуться. Попытка удалась. Он сделал еще несколько успешных попыток и заторопился на службу, решив сегодня говорить только в случае крайней необходимости и, если будет время, забежать в медпункт.
Валюшину удалось молча проработать до обеда. Затем его позвали к начальнику отдела.
- Как дела с проектом? - спросил начальник.
Валюшин насупился.
- Тут такое дело, - сказал начальник, - я у тебя Голубеву хочу забрать. Группа Змеевича зашивается.
Валюшин хотел стукнуть кулаком по столу и высказать все, что он думает об этой практике постоянной перетасовки сотрудников и о Змеевиче лично и что если заберут Голубеву, то он сорвет к чертям все сроки и вообще снимает с себя ответственность.
Валюшин стукнул кулаком по столу и услыхал свой, победный голос:
- Трудящиеся моей группы, как и весь отдел, испытывают чувство небывалого подъема. Энтузиазм, вызванный переводом сотрудника Голубевой в группу товарища Змеевича, является надежной гарантией выполнения и перевыполнения моей группой плановых заданий, которые…
- Постой! - сказал встревоженный начальник. - Это все, конечно, правильно, но…
- Нельзя стоять на месте! - выскочило из Валюшина. - Надо беречь каждый час, каждую минуту. Включившись в поход за экономию рабочего времени, наша группа…
- Перестаньте паясничать! - обозлился начальник. - Скажите Голубевой, пусть подключается к Змеевичу. Идите!
С красными пятнами на лице Валюшин сел на свое место. Сослуживцы подходили с какими-то вопросами, но Валюшин, сжав зубы, молчал.
Перед тем как пойти в медпункт, Валюшин написал про то, что с ним произошло, на листке бумаги.
- Раздевайтесь, - прочитав листок, строго предложила Валюшину девушка в белом халате, с переброшенными через шею резиновыми трубочками.
Валюшин оголил торс. Девушка довольно ловко сунула себе в уши концы трубочек и приложила к животу Валюшина холодный кружок стетоскопа. По окончании прослушивания она потребовала, чтобы Валюшин открыл рот и сказал "а".
- А-а-а-а-а, - осторожно сказал Валюшин.
- Бюллетеня не дам, - категорически объявила девушка. - Небо чистое.
Валюшин пришел в ярость. "Какое, к чертям, небо?! - хотел он закричать. - Какой ты, к черту, врач!"
- Невиданных успехов добилась медицина! - рявкнул он вместо этого. Полностью побеждены такие болезни, как чума, брюшной тиф, сибирская язва…
Далее шедший из Валюшина голос отметил прогресс в лечении наследственных заболеваний, после чего перешел к вирусологии. Объявив, что прежде в горных районах Алтая вообще не было врачей, а теперь их там больше, чем в странах Бенилюкса, Валюшин выскочил из кабинета в коридор и из коридора - на улицу…
Последнее в тот день выступление Валюшина состоялось в гастрономе, где он покупал с горя "маленькую", а его голос произносил яркую речь о достижениях антиалкогольной пропаганды. Люди, стоявшие у прилавка, посмотрели на Валюшина с уважением и позволили взять без очереди.
Валюшин пришел домой поздно. Он долго ворочался в постели, а в голове его ворочались тяжкие мысли… На следующий день Валюшин написал заявление и явился в милицию.
- Кого подозреваете? - спросил лейтенант, изучив заявление. - Может, над вами подшутил кто-нибудь?
Со слезами на глазах Валюшин рассказал лейтенанту о росте преступности в странах капитала, помянул недобрым словом торговлю наркотиками, заклеймил индустрию игорного бизнеса, после чего забрал заявление и ушел.
После этого Валюшина повели на прием к светилу. Светило скрупулезно обследовало Валюшина, изучило данные анализов, посопело и задумалось.
"Ни черта мы, медики, не знаем, - подумало светило, - ведь ничего я у него не нахожу. Ну что ему сказать?"
И светило вздохнуло и сказало:
- Применяемая нами методика лечения неврозов дает в большинстве случаев положительные результаты. Разрабатываются новые препараты, все шире применяются электронная техника и радиоактивные изотопы. Статистика убедительно доказывает…
Валюшин сидел и слушал.
Синяя история
Начать с того, что нос посинел у Анны Львовны.
Посинел тотчас после того, как все выпили тот последний коростылевский коктейль, о котором предварительно два слова. То есть не о коктейле два слова, а о проклятом Коростылеве.
Это Анна Львовна несчастная сама его и откопала. По ее словам, она с ним в отпуске познакомилась, в Ялте, но уже только в последний день, так что оставьте ваши дурацкие намеки, ничего такого не было, а наоборот, очень милый, такой начитанный, такой остроумный и вообще геодезист. И сама-то она его к Муркиным привела, и, действительно, очень он на всех произвел благоприятное впечатление, особенно когда выдал тот анекдот, как там у мужа с женой чего-то не получалось. Все прямо обхохотались, особенно сам Муркин наш, Михаил Павлович, этот от хохота прямо чуть из штанов не выпрыгнул. Он еще не подозревал, что скоро через этого проклятого Коростылева ему будет не до смеха.
Ну и все стали Коростылева к себе в гости приглашать, а потом уже он сам к себе всех позвал. Причем не просто так - а на коктейль.
Оказывается, этот проклятый геодезист еще тогда рассказал Анне Львовне, когда они с ней вместе из Симферополя летели, - да перестаньте вы! просто случайно попали на один рейс! - так вот, он ей рассказал, что у него есть такое хобби - коктейли.
Ну и когда к нему пришли, оказалось, правда. Оказалось, этот Коростылев помешан на приготовлении всяческих смесей - всяких там пуншей, флипов, джулепов и тому подобное. У него оказалась целая библиотека всяких рецептов со всего света, а на кухне все просто было забито разными миксерами, шейкерами, выжималками и сотрясателями, которые этот чертов Коростылев с большой охотой всем демонстрировал.
Но самое страшное оказалось не это, а то, что гости должны были его смеси непременно дегустировать. Он уединялся в кухне, невероятно долго там звякал, стукал, жужжал и булькал, в то время как гости сидели в комнате и ждали начала дегустации. Причем те, которые были тут впервые, ждали с интересом, а которые не впервые - с содроганием.
И вот наконец открывалась дверь, и в комнату въезжал столик на колесиках, на котором покачивались бокалы, уже наполненные очередным коростылевским кошмаром, а за столиком входил сам Коростылев, с таким видом, словно он не дряни всякой намешал, а открыл философский камень. Ну и все, значит, должны были эту его гадость пробовать, нюхать, глядеть на свет и ахать - какой потрясающий запах, и вкус, и особенно послевкусие.
Этот Коростылев, чтоб его, утверждал, что чем дольше послевкусие, тем изысканнее напиток. И надо ему отдать должное, однажды он исхитрился устроить всем послевкусие недели на полторы. Ему удалось изготовить такое нечеловеческое пойло, что каждый из тех, кто усилием воли смог всосать его в себя, полторы недели после этого провел в автономном режиме, без выхода наружу. Ибо если кто и успевал еще добежать до выходной двери, то ему сейчас же приходилось бежать обратно.
Конечно, после той дегустации на Коростылева все были несколько обижены, но он сам был больше всех расстроен, всем звонил, извинялся и объяснял, что неприятность проистекла потому, что в тот коктейль, как он упорно называл свою отраву, следовало по рецепту положить еще какую-то, африканскую, что ли, травку, которой у него не было, но теперь ее ему привезли, и он просто обязан искупить свою вину и всех угостить уже по-настояшему, по фирме. И до того он был милый, и так переживал, да еще бедная Анна Львовна, черт бы ее драл, тоже так за него страдала, что все Коростылева простили и опять у него сошлись, чтобы он угостил всех уже по фирме.
И на сей раз действительно никакого такого послевкусия не было. Вкус гадчайший был - это да, а послевкусия - ни-ни. Но назавтра всех обзвонила жена Муркина и объявила, что она этого Коростылева убьет, потому что после фирменного напитка у ее Михаила Павловича напрочь отнялась речь. И она это так говорила, что у всех возникло ощущение, что у Михаила Павловича от коростылевского зелья пострадала не только речь. И никто даже не сомневался, что Коростылеву осталось жить недолго, потому что все очень хорошо знали супругу Муркина. И это счастье для проклятого Коростылева, что Михаилу Павловичу быстро достали какие-то лицензионные таблетки, отчего у него вновь заработал речевой аппарат и вообще.
Как ни странно, но и на этот раз геодезиста простили. И даже опять стали к нему ходить, дегустировать: во-первых, не хотели огорчать Анну Львовну, милую женщину, черт бы ее драл, а во-вторых, надеялись, что, может быть, Коростылев еще сделает что-нибудь не такое уж гадкое, а какое-нибудь другое.
Дождались!
И очень даже символично, что именно с Анны Львовны все и началось.
В тот раз опять все сидели у Коростылева. И Анна Львовна, и Муркин с женой, и Сергей Арташезович без жены, он вообще предпочитал бывать в разных местах без жены, потому что в разных местах могли быть какие-нибудь интересные встречи, а какие могут быть интересные встречи, когда рядом жена? И еще какие-то были люди, которых сейчас не вспомнить. И все сидели и беседовали об искусстве, что один режиссер опять сошелся с артисткой, с которой раньше жил, а ту, с которой сейчас жил, бросил. Потом стали говорить, что вообще бог знает что творится. И, разговаривая, нервно прислушивались к бульканью и звяканью на кухне.
Наконец, как всегда, появился Коростылев проклятый со своим столиком, и все, конечно, лицемерно захлопали и заахали. Только жена Муркина погрозила как бы шутя пальчиком и говорит: "Ну, на этот раз смотрите мне, Коростылев!" А сам Муркин при этих словах заерзал и покраснел.
Бедная же Анна Львовна, черт бы ее взял, как всегда, первая схватила бокал и принялась его нюхать, изображая на лице неслыханный восторг. И остальные тоже стали нюхать и вертеть свои бокалы, с большим подозрением разглядывая довольно-таки мутную жидкость какого-то голубоватого цвета. Потом - деваться некуда - хлебнули. Мол, за здоровье, значит, хозяина.
Лучше б они выпили не за его здоровье, а чтоб он сгорел.