– Да. Старт состоится через полтора часа. Топливо для межпланетника залито, ракета-носитель в норме. Персонал под мороком, так что на борту никого не будет. И огня никто не увидит. Предвкушая твои нудные вопросы, сообщаю: на космодромах Штатов, Китая, Японии и Индии тоже все готово.
– А Хаммагир? Оттуда ведь должны доставлять преобразовательные модули.
– Все нормально, доставят, – отмахнулся Гефест. – Ты знаешь, а я ведь чертовски привык к этим семечкам.
Зевс помолчал и еле слышно проговорил:
– Да мы все здесь к чему-то привыкли.
В комнате вдруг наступила тишина. Боги посмотрели на громовержца и замерли. Лишь осел Монтгомери продолжал мерно цокать по кафельному полу.
Через некоторое время Гера отставила недопитый четвертый стакан и тихо сказала:
– Может, вернуть им…
– Он! Им! Не! При-над-лежит!!! – взревел Зевс.
Все вздрогнули от этого дикого вопля. Даже хладнокровный Apec.
Зевс вскочил, сверкнул глазами. В этот момент он был по-настоящему страшен – ничего не осталось от той рассудительности и степенности, которая была ему свойственна. В каждом движении громовержца сквозила ярость.
– Они ведь могли стать совершенно другими! – заорал он. – А стали приспособленцами! Забрали огонь – хер с ним! И так проживем! Тряпье! Они недостойны разума! Они недостойны сострадания! Они недостойны даже самой обыкновенной смерти! А вы… – Он перевел дух. Поджал губы и сказал уже на тон тише: – А мы стали такими же, как они. Знаете, что я чувствую в последнее время все чаще и чаще? Падение. Вам снятся сны? Мне иногда снятся. И в них я снова и снова падаю.
– Это не наша вина, – тихо произнес Аид.
– Категории вины вообще не существует, дурак.
– Да ладно вам, – попытался сменить тему Дионис, беря осла за ошейник и подтягивая к себе. – Хотите прикол? Меня недавно один пропойца вывел из себя. Можно сказать, до белого каления довел. Ну я ему и устроил перманентное состояние жуткого похмелья. До самой смерти. Пусть помучается!
Никто не засмеялся.
– Самое пугающее даже не в том, что мы стали похожи на них, – прошептал Зевс, засовывая руки в карманы джинсов. – Самое пугающее, что мы так и не сумели стать их совестью. Жестокости не хватило. Мы всего лишь одиннадцать…
– Двенадцать, – перебил Гефест, разгрызая семечку. – Двенадцать.
В это время в релаксационную комнату, постучав, зашел подтянутый офицер в форме военно-космических сил России.
– Предстартовая подготовка корабля завершена, – отчеканил он с опустошенным взглядом. – Вы можете проследовать на борт.
Шагая по заснеженному полю космодрома Плесецк в сопровождении нескольких генералов под мороком, боги больше не сказали друг другу ни слова. Перед выходом из административного здания Дионис потрепал Монтгомери по загривку и легким пинком отправил обратно. Осел обиженно посмотрел на него, но, как ни странно, настаивать не стал. Зацокал внутрь помещения.
Через несколько часов отошедший от морока персонал космодрома будет ошарашен наличием серого копытного, разгуливающего по залам местного ЦУПа…
Специальный автобус помчал богов к высоченной "Энергии-М", возвышающейся на стартовых опорах в двух километрах от зданий космодрома. На боку мощной ракеты-носителя был пришпилен здоровенный шаттл, похожий на белую, слегка вытянутую ракушку правильной эллиптической формы. Эта разработка самарского завода "Прогресс" уже давно просилась к звездам, но пока ее готовили к старту, огня на планете не стало. И вот теперь шаттлу предстояло поднять на орбиту одиннадцать космонавтов и доставить их к так и недостроенному межпланетному кораблю "Конкистадор II".
Предстояло вернуть богов на небо.
Чтобы прорезать в борту межпланетника дырку, пришлось основательно попотеть. Сверхтвердые сплавы внешней обшивки довольно долго не желали поддаваться маломощному лазеру, который обнаружился среди инструментов на "Подснежнике".
Дело в том, что наружное кольцо стыковочного рукава было не совместимо со шлюзами "Конкистадора II", поэтому Фрунзику пришлось хитро присобачивать рукав к боку и делать в обшивке самую настоящую дырку.
– Ф-фу… Наконец-то, – выдохнул он, сдувая со лба крупные капли. – Нагрелся-то как, зараза! Макс, иди-ка сюда. Помоги эту железяку оттащить. Только возьми огнеупорные рукавицы. Тут даже скафандр расплавиться может…
Вместе с Долговым они втолкнули кусок обшивки внутрь межпланетника, и тут же остатки воздуха, бывшие в стыковочном рукаве, унеслись в глубь "Конкистадора". Там царил вакуум.
– Та-ак… Сейчас мы с тобой доберемся до топливных резервуаров, вытащим шланг сюда, – проговорил Герасимов, ворочаясь в громоздком скафандре. – Потом я выйду в пространство, закреплю на "Подснежнике" дополнительные баки, подсоединю к ним шланг, а ты включишь подачу топлива. Затем то же самое повторим с окислителем. А после поколотим аппаратуру. Ясно?
– Да. – Максим никак не мог привыкнуть к треску помех.
– Тогда – вперед…
Межпланетник оказался громадным кораблем. Десятки помещений, набитых приборами, установками и кабелями, длиннющие коридоры, иные из которых доходили до трех метров в поперечнике, задраенные наглухо люки, ведущие к исполинским плазменным установкам…
Около двух часов возились Максим и Фрунзик с закачкой топлива. И вот, когда последние тонны окислителя уже заливались в баки "Подснежника", а кислород в баллонах подходил к концу, в наушниках неожиданно раздался встревоженный голос Егорова:
– Эй! Алло! Фрунзик, ты меня слышишь? Я хрен знаю – включил я эту штуковину или нет? Отзовись, если слышишь!
– Слышу-слышу, товарищ ветеринар от космофлота, – откликнулся Герасимов. – Чего орешь?
– О, круто! Я в этой абракадабре электронной, конечно, не разбираюсь, но тут на экране какие-то точки стали появляться. И пара лампочек замигала красным.
– На каком экране? – быстро уточнил Фрунзик. – На том, что прямо на пульте управления возле иллюминаторов, или на правом?
– На правом.
– Твою мать! Сколько точек?
– Сейчас подсчитаю… два… пять… семь. Семь, Фрунзик, слышишь?
– Да. Тормоши Торика и передай ему слово в слово! Запомнишь?
– Попробую…
– Слава, считай траекторию для двух витков с уходом на расчетную точку к орбите Марса. Учти угловое смещение на три градуса четырнадцать минут. Запомнил?
– Ага. Только он же… не станет ничего считать без пресловутого доктора Звонкова.
– Заставь! – гаркнул Герасимов. – А то максимум через полчаса мы превратимся в кучку свободных фотонов! Маринке скажи, пусть пристегивается к амортизирующему креслу и не вылезает оттуда! Все понял?
– Да.
– Так, Макс! Слышишь меня?
– Прекрасно. Потише говори, а то у меня в ушах уже звенит.
– Вырубай подачу! И живо дуй к шлюзу!
– А как же торжественное битье дорогой межпланетной аппаратуры?
– Не успеем. Живо в шлюз, сказал! Я сейчас шланг отсоединю и тоже подскочу. Хорошо хоть смогли достаточно горючки залить…
Долгов перекрыл подачу окислителя и, осторожно хватаясь за кронштейны, полетел в сторону стыковочного рукава. Фонари, встроенные по бокам гермошлема, освещали давно заброшенные тоннели межпланетника. Кое-где на стыках толстых шлангов виднелись наросты льда.
– Скорее, скорей! – Фрунзик махнул рукой. – Нужно быстро сваливать!
Собрав рукав в гармошку и затащив его в шлюз, Фрунзик дернул оранжевый рычаг вниз и вдавил кнопку герметизации. Тяжелая плита люка бесшумно встала на место, отсекая космонавтов от морозной бездны космоса. Через несколько секунд раздалось шипение, и возле наружной стенки загорелась красная лампа. А возле внутренней – зеленая. Это означало, что шлюзовая камера наполнилась воздухом, и давление стабилизировалось.
На борт "Подснежника" Долгов с Герасимовым ввалились растрепанные, уставшие и мокрые от пота.
– Нужно будет подрегулировать систему обогрева-охлаждения скафандров, – фыркнул Фрунзик, снимая шлем и закрепляя его в специальных пазах на стене.
В рубке Торик сидел в кресле навигатора и отрешенно смотрел на экран. Возле него мотался Егоров, раскинув конечности, словно ущербный осьминог, и что-то еле слышно шептал в самое ухо.
– Слава! – резко сказал Герасимов, пристегиваясь в кресле пилота и косясь на экран. – Ты понимаешь, что происходит? К нам летит полдюжины ракет, под завязку накачанных топливом! Если мы не стартуем через четверть часа, то произойдет столкновение! Хватит валять дурака! Прошу, помоги рассчитать траекторию. Ты же прекрасно разбираешься в этих навигационных прогах. Я один не успею…
Торик закрыл глаза и принялся монотонно произносить числа и непонятные для непосвященного термины. Он говорил минуты полторы – Фрунзик еле успевал стучать пальцами по клавиатуре.
– Это невозможно, – промолвил наконец Герасимов, закончив ввод данных. – Это просто-напросто невозможно посчитать в уме.
Торик вновь открыл глаза и уставился в обзорное стекло, где сейчас виднелись звезды и косо освещенный солнцем бок гигантского "Конкистадора II".
– Он что, очень сложные расчеты выдал? – спросил Егоров.
Герасимов обернулся, и его красные глаза сделались бешеными. Белые волосы разметались в воздухе и стали похожи на змей Горгоны.
– Вы какого хера до сих пор здесь?! Параша гражданская! Через пять минут стартуем! Если в кресла не залезете, вас по всему кораблю размажет! 10 g будет! Я вас сейчас в космос собственноручно вышвырну! Я вам глубокую декомпрессию жопы устрою…
Пулей вылетев в коридор, ведущий к пассажирским местам, Юрка и Максим еще долго слышали, как праведно матерится Фрунзик.
Через несколько минут включились жидкостные двигатели, и "Подснежник" плавно отделился от неуклюжей туши межпланетника. Теперь шаттл уже не имел той грациозной обтекаемой формы, которая так поразила рядового Грачева. Под крыльями и по бокам были вмонтированы шесть пузатых топливных резервуаров. Еще четыре немного другой формы находились в нижней части фюзеляжа.
Неспешно, но неотвратимо набирающий орбитальную скорость "Подснежник" теперь походил на мула, навьюченного бурдюками.
Топлива хватало аж до самого Марса…
Только вот на обратный путь, к сожалению, – нет.
После первых десяти дней полета у Максима стало пропадать чувство ориентации во времени. Внутренний биологический ритм окончательно сбился от суток отупляющей невесомости и тягостных минут, а иногда и часов, которые шаттл шел с ускорением, изматывающим тело пятикратными перегрузками.
Скорость корабля относительно орбиты Земли неуклонно возрастала, а количество топлива так же неуклонно сокращалось. За это время они уже сбросили два опустевших бака.
Фрунзик, когда "Подснежник" шел на инерционном ходу, что-то вычислял, иногда консультируясь у Торика, который отчужденно глядел в космос через носовые иллюминаторы. Егоров во время невесомости занимался изучением корабля, доставая Герасимова глупыми вопросами, чем нередко выводил последнего из себя. В конце концов Юрка жутко обиделся и заявил, что если вдруг у Фрунзика случится флегмонозный аппендицит, то он и не подумает спасать никчемную жизнь этого грубияна. На что Фрунзик, в свою очередь, тоже осерчал. Он на сутки пристегнул несостоявшегося ветеринара к амортизирующему креслу и дал восьмикратную на целых полчаса. После этого воспитательного инцидента Маринка, особенно чувствительная к перегрузкам, чуть было не надавала Юрке по мордасам.
Сам Максим много времени проводил в рубке, маялся от безделья и читал с экрана книжки, которые добрый конструктор заложил в память "Подснежника" почти полвека назад.
Советские производственные романы поражали мозг охрененным размахом формы и абсолютной, подчас космической, пустотой содержания.
Несколько раз Долгов сталкивался в коридорах с пролетающей Маринкой – вечно чем-то озабоченной. То у нее не клеилось с новыми кулинарными экспериментами из содержимого пищевых тюбиков, то барахлила система регенерации воды, за исправность которой с легкой подачи Фрунзика она отвечала, то мужики вовремя не сдали спецкостюмы в чистку… В моменты таких столкновений в пустых помещениях шаттла Максим старался не смотреть девушке в глаза, перебрасываясь с ней ничего не значащими словами. Одно ее присутствие рядом в последнее время выводило его из равновесия. Появлялась раздражительность, быстро сменяющаяся вспышками необъяснимой радости. Когда он попытался проконсультироваться насчет внезапной смены настроения у Егорова, тот хмуро взглянул на него исподлобья, попросил зачем-то показать язык и поставил несокрушимый диагноз: циклотимия.
И вот примерно сутки назад, во время очередной передышки между ускорениями, Максим вновь столкнулся в осевом коридоре с Маринкой.
– Белье сдал в чистку? – сварливо поинтересовалась она.
– Вчера еще. Или уже сегодня – тут разве разберешь! По бортовому времени я только жру да сплю.
– Ты почему злой такой?
– Я не злой. У меня циклотимия.
– Чего-чего?
– Понятия не имею, у Егорова спроси. Наверное, с мозгами что-то.
Маринка вдруг рассмеялась.
– А эта циклотимия… она не заразна?
Долгов удивленно посмотрел на нее и тут же отвел взгляд. Внутри опять что-то заколотилось – то ли сердце, то ли рыба под маринадом снова заворочалась в желудке от недавнего перехода с "шестикратки" на невесомость.
– Пойду я… то есть полечу. – Максим попытался протиснуться между девушкой и потолком.
– И чего ты забыл в двигательном отсеке? – мягко оттискивая его обратно, поинтересовалась она.
– Я… посмотрю… как там дела? Все ли в порядке…
Маринка неожиданно крепко ухватила Долгова за шиворот спецкостюма и подтянула к себе. От нее едва уловимо пахло терпкими духами.
"Интересно, откуда она парфюм на борту взяла?" – подумал Максим, чтобы хотя бы что-то подумать. Голова вмиг опустела.
– Знаешь что, дружок, – хищно прошептала Маринка, – ты у меня больше не отмажешься никакими внутренними чудовищами.
Она, цепляясь за что попало, потащила его за собой.
– Т-ты чего? – вякнул он.
Молча втолкнув Максима в круглое помещение кают-компании, Маринка задраила люк и плотоядно развернулась, глядя, как он кувыркается, пытаясь за что-нибудь ухватиться, чтобы остановить движение.
– Мне надоело наблюдать, как любовь ускользает от нас в космос, – с прорезавшейся вдруг хрипотцой в голосе сказала она и сорвала с себя спецкостюм, завертевшись при этом волчком…
Максим никогда не думал, что секс в невесомости настолько прекрасен и в то же время забавен. Они с Маринкой кувыркались в кают-компании добрых два часа. Вокруг летало сброшенное белье, выбитые из зажимов полотенца и неизвестно как отстегнувшийся амортизационный ремень. А они кружились в безумном танце тел, лишенных веса, но не лишенных заряда. Одинакового заряда: "плюс" и "плюс" – поэтому Маринка и Максим сближались на короткий миг блаженства, а потом снова разлетались в стороны, отталкиваемые энергией друг друга. И вновь сближались до расстояния, на котором начинали действовать ядерные силы…
– …свои совковые производственные талмуды зубришь? Нудно же…
Максим встряхнул головой и протер ладонью вспотевший лоб. Он с удивлением обнаружил, что уже в десятый раз, уткнувшись в экран, перечитывает одно и то же предложение и пытается понять его смысл. Воспоминания о диких событиях суточной давности начисто лишили его контакта с внешним миром.
– А? Что? – переспросил он.
– Говорю, не надоело тебе читать эту лабуду? – повторил Фрунзик.
– А есть альтернативные варианты?
– Нет.
– Вот и не выдрючивайся. Считаешь себе свои циферки – и считай.
– Грубо, – беззлобно констатировал Герасимов.
– Грубо, – эхом отозвался Святослав.
– Да ну вас… космонавты хреновы, – миролюбиво усмехнулся Максим.
Фрунзик отстегнулся и, подлетев к холодильнику, вытащил тюбик с консервированным печеночным паштетом. Хрустнул герметичным колпачком.
– Никогда не думал, что буду так балдеть от космической жрачки. Уже сколько дней прошло, а все никак не налопаюсь от пуза. После противной сойки и железобетонного хлеба – лафа! Словно в деликатесный рай попал.
– Да, только все впечатление нивелируется перегрузками и невесомостью, – проворчал Долгов. – Калории – впустую.
– Первое начало термодинамики, – произнес Торик, не оборачиваясь.
Максим посмотрел на его черноволосый затылок и решил не уточнять, как связана его пищеварительная система с началами термодинамики.
– Я вот думаю, как они шобираютша наш оштановить? – прошамкал Герасимов, выдавливая в рот остатки паштета.
– Но ведь наши корабли пока разделяет всего около недели, – сказал Долгов. – И скорости, как ты сам говорил, примерно одинаковые. Вдруг мы не найдем на Марсе никого. Я не говорю, что там никого нет, но это ведь целая необитаемая планета, а не супермаркет. Вдруг мы просто не успеем за неделю найти Прометея. Тогда они нас догонят, и крышка…
От этой мысли Долгова уже не бросало в дрожь. Когда, через несколько дней после старта, пришло осознание, что обратно им все равно не вернуться, то отношение к смерти как-то резко и довольно безболезненно изменилось.
– Во-первых, мы знаем точное место посадки первой экспедиции. Поэтому круг поисков автоматически сужается на пару-тройку порядков. Кстати, там остался жилой модуль, если нам удастся вернуть его в рабочее состояние, наши шансы на длительное выживание резко возрастут. А если сохранились резервуары с водородом, привезенные тогда с Земли, то считай, нам неслыханно повезло. Используя химическую реакцию Сабатье, из углекислого газа, взятого прямо из марсианской атмосферы, и водорода получают кислород и метан.
– А во-вторых?
– Во-вторых, когда мы сливали топливо с "Конкистадора II", я проверил – на его борту не было челноков. Их используют, чтобы спуститься с орбиты на поверхность планеты. А шаттл, на котором боги стартовали с Земли, не приспособлен для полетов в разреженной атмосфере.
– А наш что – приспособлен?
– Скажем так – гораздо более приспособлен, чем их. Я сумею посадить "Подснежник", но их колымагу не посадит даже сам Зевс.
– Они сядут на "Конкистадоре", – тихо сказал Торик.
Герасимов повернулся к нему, цыкнул зубом и спокойно проговорил:
– Это невозможно, Слава. Невозможно посадить межпланетник весом в две с половиной тысячи тонн с аэродинамическими характеристиками топора на планету.
– Это так же невозможно, – еще тише ответил Торик, – как рассчитать в уме двухвитковую траекторию с выходом на курс. Поэтому запомните, по прибытии на Марс у нас будет лишь неделя, чтобы отыскать двенадцатого.