На самом верху я ни разу не была, да и есть ли он, этот "самый верх"?.. Здесь можно бродить бесконечно долго. Чем выше поднимаешься, тем квартиры роскошнее; пол в коридорах покрыт ковровыми дорожками, а стены – полированным деревом. Но верхняя часть стен отсутствует, и из коридора видно всё, что происходит внутри. Вход в эти квартиры свободный; пару раз я заходила туда, но ничего интересного не обнаружила. Там жили обычные семьи – то ли мёртвые, то ли духи; какая-то старуха готовила на плите еду, кто-то мирно беседовал на кухне…
Ниже находятся квартиры попроще. Их двери всё время заперты, но, если позвонить, вам откроют… здесь всегда и всем открывают. А вот что будет дальше, трудно сказать. Может быть, обругают и выгонят; может быть, спросят, кто вы и что вам нужно; может, примут за своего знакомого и встретят с распростёртыми объятиями… Самое трудное – попасть именно к себе, а не в чужую квартиру. Надо знать, как это делается, – а иначе можно проблуждать несколько часов; здесь всё постоянно меняется, как и на улице.
Я знаю, как попасть домой быстро: меня научила Полиморфа. Для этого надо удерживать в памяти место, куда хочешь добраться. Обычно по дороге домой я представляю нашу дверь, – и это помогает. Но в этот раз я отвлеклась; со мной была Иренка, и её мысли вносили диссонанс в картинку, созданную моим воображением.
Лифт несколько раз мигнул лампочкой и застрял. В нём стало темно, как в гробу.
Иренка принялась давить на кнопки, – наощупь, вслепую; похоже, она немного испугалась, хотя и знала, что находится во сне.
– Бесполезно, – сказала я. – Это не поможет.
– И как же нам теперь быть?.. – спросила она дрогнувшим голосом.
– Ты обещаешь, что не испугаешься, когда я открою двери? – я знала, как освободить нас из лифта, но не была уверена, что Иренка воспримет такой способ спокойно.
– Ну… предположим, нет. Что ты собираешься делать?!
– Сейчас увидишь.
Я закрыла глаза и представила, что стою в коридоре, снаружи. Лёгкое облачко просочилось из лифта наружу и скользнуло над полом; потом оно поднялось вверх, постепенно принимая очертания моего тела; секунда – и в коридоре уже стоял мой двойник.
Двойник вызвал лифт, и двери мгновенно открылись. Зажёгся свет; удивлённая Иренка в замешательстве переводила взгляд то на меня, то на моего двойника, соображая, кто же из нас настоящий.
Этому трюку меня тоже научила Полиморфа. Она умела раздваиваться, а иногда даже и раздесетеряться; я почерпнула у неё немало полезного для жизни здесь…
Та я, которая стояла в лифте, исчезла, а та, которая была снаружи, улыбнулась и пригласила Иренку в квартиру. Потому что на этот раз мы приехали туда, куда нужно. Напротив была наша дверь…
Вопрос, какой из двойников – настоящая я, в этом мире не имел смысла. Моя душа могла вселиться в любого из них, а могла и в обоих; правда, управлять сразу двумя телами с непривычки было трудновато. Я перестала думать о втором двойнике, и лишнее тело исчезло, растворившись в воздухе. Иренка смотрела на меня, как на фокусника, доставшего кролика из шляпы…
Я открыла дверь своим ключом; Иренка вошла в квартиру следом за мной, полагая, что уж теперь-то неприятные сюрпризы закончились, и можно вздохнуть спокойно. Но это было не так. Потому что в прихожей она споткнулась о гроб…
Гроб был красный, обитый ярким атласом. В нём кто-то лежал; я заглянула внутрь и обнаружила старуху с синим лицом. Она явно умерла не своей смертью; старуха была похожа на удавленницу, а её шею пересекала тёмная полоса – след верёвки.
В комнате, за столом, сидел неизвестный мне дядечка лет пятидесяти, с внушительной лысиной и жалкими остатками волос на затылке. Перед ним на столе лежали какие-то бумаги; он перебирал их и радостным голосом повторял:
– Четыре комнаты… двор – восемь соток… летняя кухня, сарай… Гараж пристроить, стены облицевать… ремонт… Итого получается… итого… итого…
Широко раскрытыми глазами, – не то удивлённая, не то испуганная, – Иренка наблюдала эту странную сцену. Я могла бы, конечно, спросить, что, собственно, здесь происходит, – какого чёрта эти двое делают в моей квартире, они ведь мне даже не знакомы, – но я не спросила ничего. Я знала, что это штучки Полиморфы. Когда я ухожу в школу, она обычно пугает живых, – ведь у людей наступает ночь. Не знаю, каким именно способом она затащила очередного спящего в нашу квартиру… ибо дядя, сидевший за столом, без сомнения, был спящим, а в гробу лежала сама Полиморфа, превратившаяся в его родную тётку в надежде напугать.
Но дядя вовсе не испугался и не расстроился, увидев родственницу в гробу. Тётка должна была оставить ему неплохое наследство, и он радостно принялся подсчитывать прибыль, не ведая, что находится во сне…
Однако радость его длилась недолго. Полиморфа, которой наскучило лежать и ничего не делать, вылезла из гроба и, шаркая туфлями, медленно вошла в комнату, к своему мнимому племяннику.
Радостный племянник оторвался от бумаг и с удивлением увидел, что его умершая вроде бы тётя стоит перед столом, – с распухшей синей физиономией, с растрёпанными седыми космами и со следом верёвки на шее.
– Уууу! – сказала Полиморфа.
От такого поворота событий кого угодно пробрала бы дрожь. Но лысый дядя, наверное, был материалистом и в жизнь после смерти не верил.
– Тётя… так вы, значит, не умерли?.. – разочарованно произнёс он. – А зачем здесь тогда этот гроб?..
Я едва сдерживала смех.
– Да она ещё вас переживёт… Видишь, он тебя не боится, – сказала я Полиморфе, всё ещё стоявшей перед нами в образе старухи. – Может, отпустим его?.. Ко мне гостья пришла.
Поля взмахнула рукой, и спящий исчез – проснулся. Где-то далеко, в другом городе, по другую сторону мира, лысый дядя заворочался в постели, толкнув в бок жену.
– Знаешь, мне сейчас такой сон приснился… – сонным голосом поделился он. – Как будто тётка наконец откинулась, а нам оставила дом и дачу… что скажешь, а?..
VII
Спящий пропал, а мы с Иренкой остались наедине с Полиморфой. Она всё ещё была в облике покойницы, с синим лицом и седыми космами. Поля ещё не успела выйти из образа, словно талантливая актриса, перевоплотившаяся на сцене. Когда лысый дядя исчез, она недолго думая переключилась на другую спящую – Иренку, то ли забыв, что она моя гостья, то ли не расслышав моих слов…
Поля обернулась к Иренке и сказала:
– Уууу!
Иренка, к тому времени уже успевшая вспомнить мои рассказы о Полиморфе и сопоставить их с тем, что она видит, отреагировала более чем странно. Она широко улыбнулась и сказала:
– Я тебя узнала. Ты Поля, да?..
От такой наглости Полиморфа потеряла дар речи. Обычно спящие боялись её, – а эта рыжая девчонка улыбалась, глядя в синее мёртвое лицо…
Образ старухи сделался размытым, поплыл; Поля приняла более привычный облик – превратилась в мою мать; именно так она и выглядела почти всегда…
– Ой, – сказала Иренка, когда на месте старухи неожиданно возникла молодая черноволосая женщина с бледным, как мрамор, лицом. – Ну, приятно познакомиться… Как дела?
Иренка явно хотела завязать какое-то подобие светской беседы.
– Ну, пойдёмте в кухню, подогреем чай, – пытаясь улыбнуться, пригласила я. – Я из школы пирожных принесла…
VIII
Иренке всё-таки удалось растопить лёд: она завязала знакомство с Полиморфой, хотя раньше та никогда не дружила со спящими. Через несколько минут мы втроём уже сидели на кухне и мирно беседовали. Казалось, так было всегда: на плите закипал чайник, на столе красовались пирожные со взбитыми сливками и шоколадом, а Иренка, мило улыбаясь, рассказывала какую-то историю, как будто она была в гостях у обычных людей, а не у мёртвой и призрака…
Наверное, она смогла бы пожалеть и понять даже страшного сказочного монстра…
Я догадываюсь, почему она такая. Иренка просто ещё не знает, что любовь придумали люди, чтобы обманывать друг друга. Если узнает, – станет такой же, как я… такой, как все здесь… Тогда ей тоже будет всё равно, с кем она говорит и кого встречает. Сегодня одни люди, завтра другие… какая разница?.. Она просто не знает… Ну и пусть.
IX
– Ну и гадючник там у вас, – сказала Иренка, когда мы встретились в школе на следующее утро.
– Ну а чего ты хотела?.. Конечно, дом странный, но я привыкла. Я же мёртвая. Нежить как нежить… Думаешь, самоубийцы попадают в рай?..
Между нами иногда происходят очень странные разговоры. Как-то раз я спросила Иренку:
– Сколько тебе лет?
– Тридцать…
– Так много?! – удивилась я.
Взрослые часто попадают в нашу школу; воспоминания детства влекут их сюда, и в этом нет ничего удивительного. Но Иренка казалась мне девчонкой, да она так и выглядела, – худенькая, веснушчатая, рыжая; она была небольшого роста, и мне казалось, что мы с ней ровесницы, что ей не больше пятнадцати-шестнадцати лет… Впрочем, в мире смерти и снов всё выглядит немного иначе.
В другой раз я спросила её об имени: почему Иренка? Почему не Ира или Ирина, например?..
– Ну, понимаешь, – смутилась она, – вообще-то я и есть Ира… Иренка – это мой ник. Меня так зовут на одном сновидческом форуме… на сайте о снах. Недавно мы со знакомыми из инета решили встретиться в сновидении… чтобы проверить, возможно ли вообще такое. Договорились встретиться в школе… поэтому я и прихожу сюда.
Я молчала. Инет, ник, сайт… Эти слова мне ничего не говорили.
– Ты знаешь, что такое Интернет?..
Я отрицательно мотнула головой.
– Сколько же тебе лет?..
– Пятнадцать… – неуверенно ответила я. – Наверное, пятнадцать. Я точно не помню, но Ритка, – а мы с ней ровесницы, – говорит, что ей пятнадцать лет…
– Ты можешь сказать, в каком году умерла?
Я назвала ей точную дату. Я многое забыла, но это число ещё помнила. Для меня оно давно перестало быть просто набором цифр, – чёрные закорючки в календаре стали как будто живыми, зловещими, окрасились алым пламенем моего последнего заката…
Я умерла в середине шестидесятых, а Иренка родилась в семидесятые, – в другом городе, в другой семье. В мире живых мы не встретились. Она родилась через десять лет после моей смерти…
Я умерла в шестидесятые, а сейчас, как оказалось, был уже другой век. Двухтысячные, – начало тысячелетия. Это звучало, как фантастика; такого я не могла увидеть даже в снах. Мир, должно быть, изменился, но я ничего об этом не знала. Здесь всё было таким, как всегда; все дни были одинаковыми, и время, наверное, текло как-нибудь иначе…
Я смотрела на Иренку, – на её распущенные волосы, на платье странного покроя, расстёгнутое красное пальто… всё это выглядело таким неуместным в нашей школе, где ученицы носили коричневую форму и заплетали косы. Наверное, она не врала, что на земле наступило будущее… а я навеки осталась там, в прошлом, и уже никогда не вернусь…
Прошло сорок лет, и мои родители, должно быть, уже состарились. Интересно, как они там? Живы ли ещё?..
В памяти вдруг всплыла строчка из давно забытой песни: "Смерть не страшна"…
Смерть не страшна: дует синий ветер,
Гаснет призрачный, тусклый свет…
Встань у окна, – ты и не заметишь,
Как промелькнёт десять тысяч лет.
Смерть не страшна: звёздными лучами
Освещаются все пути.
Ты не одна; долгими ночами
Верь и жди меня, верь и жди…
Мне представилось: в полутёмной комнате у окна стоит женщина и плачет. Наверное, моя мама плакала, когда я умерла…
– Хочешь, я заберу тебя отсюда? – неожиданно спросила Иренка.
Я молчала. Просто потому, что не верила. Я ведь давным-давно мертва… ну куда она меня заберёт?..
"Ночь так темна"… – вспомнилась мне ещё одна строчка.
Ночь так темна; детская кроватка
Вдруг опустела, и гаснет свет.
"Смерть не страшна", – шепчут липы сладко.
Ты не знаешь, что смерти нет…
Я представила: в незнакомой комнате у пустой детской кроватки сидит Иренка. Она ждёт меня. Но мы никогда не встретимся. Потому что я в одном мире, а она в другом. Потому что:
Тысячи лет; звёзды за порогом…
Синий ветер, лети, лети…
Тысячи лет – долгая дорога,
Я не успею её пройти.
В солнце и в дождь, днём и ночью звёздной
Голос мой не развеет грусть.
Ты позовёшь, только будет поздно:
Я не вернусь назад, не вернусь.
Теперь я вспомнила всю песню целиком. Я слышала её уже здесь, в мире смерти и снов. Эту песню передавали по радио, когда я умерла, – возможно, специально для меня… у нас такое часто случается. Когда кто-нибудь умирает, его приветствуют; бывает, даже устраивают праздник… В мире живых тогда пели другие песни. В одной из них тоже были ночь и разлука; она была не о том, но, вспоминая её, я всё равно представляла незнакомую комнату и плачущую у детской кроватки Иренку, которая меня ждёт…
– Хочешь, я заберу тебя?.. – повторила она. – Тогда протяни руку.
Её рука коснулась моей, – и ничего не произошло. Я стояла и вопросительно на неё смотрела. Иренка вложила мне в руку какой-то предмет. Сначала я не поняла, что это такое. Потом раскрыла ладонь, – и увидела маленький жёлтый цветок, – из тех, что растут в лесной чаще… Такие цветут только в мире живых. У нас вообще нет цветов. Здесь даже трава не растёт…
Он был уже увядший, этот цветок; тёмно-зелёные листья поникли, и лепестки безжизненно свесились вниз; казалось, он знал, что умирает.
– И что мне с ним делать?.. – разочарованно спросила я. Но тут зазвенел звонок; пора было возвращаться в класс, и я сунула цветок в карман, надеясь снова встретиться с Иренкой после урока…
X
На перемене мы с Иренкой вышли на улицу. Она взяла меня за руку и повела на пустырь, лежавший за школой. Слева от него была дорога и ржавые рельсы, по которым уже давно не ходили трамваи; справа – другая дорога, по которой изредка проезжали грузовики. За пустырём лежал облетевший парк, – мрачный, угрюмый; ветви деревьев, на которых уже сорок лет не росла листва, напоминали скелеты мёртвых чудовищ. Земля на пустыре была сухая и пыльная, покрытая трещинами: здесь никогда не идут дожди…
Иренка взяла у меня цветок и воткнула его в одну из трещин в земле.
– Неужели будет расти?.. – удивилась я. – Цветы не растут без воды…
Она ничего не ответила, лишь хитро улыбнулась, снова взяла меня за руку и повела назад, – в школу, откуда мы и пришли. Учителя не разрешают нам ходить на пустырь. Если бы они узнали, что мы были там, нас бы, наверное, ругали; но мы вернулись быстро, так что никто ничего не заметил…
А на другое утро я увидела, что цветок подрос. Через несколько дней он стал совсем большим, а потом пустил новые ветви; прошла неделя или две, – и это уже был цветущий куст, красивый, как частица другого мира. Иренкиного мира…
XI
Дни в мире мёртвых текут незаметно, похожие один на другой. Я по-прежнему хожу в школу, но теперь мою жизнь освещает солнце; оно смотрит на меня из каждого жёлтого цветка… Куст становится больше с каждым днём. Я наведываюсь к нему каждое утро. Каждый раз, отправляясь в школу, я нарочно иду через пустырь. Теперь у меня есть тайна. Мне радостно, что он растёт…
В школе я встречаюсь с Иренкой. На уроках мы сидим рядом; мне с ней хорошо и легко. На душе у меня спокойно. Теперь у меня есть подруга, но дело даже не в этом. Что-то произошло. Я чувствую, что мир изменился и уже никогда не будет прежним…
Иренке удалось побывать в моём родном городе; в нашей квартире теперь жили другие люди. Мои родители состарились и умерли. Через год после моей смерти на свет появился мой брат, – мальчик с золотыми кудряшками и синими глазами. Ему было уже сорок лет, и у него была своя семья.
Вот и всё, что удалось узнать. Когда я ещё была жива, мне очень хотелось иметь младшего брата или сестру; но теперь его рождение меня не радовало: я понимала, что, если бы не моя смерть, его никогда бы не было на свете. Моим родителям нужен был только один ребёнок. Или он, или я. Рождение брата ровно через год означало, что они забыли меня и утешились; я была рада за них и надеялась, что он смог стать для них идеалом, – идеальным ребёнком, о котором они всегда мечтали. Я ревновала… возможно, я была не права, и они долго горевали за мной, – когда я услышала о брате, такая мысль не пришла мне в голову, а правду об их чувствах я так никогда и не узнала. Мы с родителями не встретились за гробом. Наверное, они попали куда-то в другое место, – не туда, куда я. Не в школу…
Иренка продолжала приходить к нам почти ежедневно. Её эксперимент – попытка встретиться со знакомыми сновидцами – давно закончился; ей так и не удалось разыскать кого-нибудь из них, но это её не огорчало. Теперь она приходила в школу из-за меня. Так продолжалось несколько месяцев, а потом…
XII
Однажды утром, навещая свой цветущий куст, я увидела, что рядом с ним стоит моя бывшая подруга Ритка.
Как она узнала мою тайну?.. Трудно сказать. Возможно, проследила за мной; возможно, ей рассказал кто-то, уже давно следивший за нами… Нам было запрещено держать животных и выращивать растения; правда, в парке и возле школы были деревья, но они уже сорок лет стояли облетевшие, мёртвые… на них никогда не росла листва. Здесь были только люди и духи; другим существам вход сюда был заказан. Всего один раз за сорок лет мне удалось увидеть собаку, да и та, скорее всего, была духом, принявшим облик животного…
Я ни разу не видела, чтобы кто-то отважился нарушить этот запрет. Да никто и не хотел: каждый был занят учёбой или работой; на всё остальное не оставалось ни времени, ни сил. Что случается с теми, кто идёт против воли учителей, я не знала; мне вообще было мало известно об этом мире, хоть я и прожила здесь четыре десятка лет. Раньше мне приходилось нарушать разные здешние правила, – прогуливать школу, например, – и ничего особенного не случалось; меня иногда ругали, и только. Обычно учителя относились к нам с холодным равнодушием; никто не рвался наказывать нас за проступки, но этот запрет казался серьёзным, и я чувствовала: что-то случится, если Ритка наябедничает им…
Я волновалась, но старалась выглядеть спокойной.
– Что ты здесь делаешь? – спросила я Ритку с деланным безразличием, как будто мне было всё равно, что происходит и что теперь со мной будет…
…Помню, как будто это было вчера: на пустоши, в серой сухой земле, под хмурым пасмурным небом, растёт прекрасный цветущий куст, – настоящее чудо; две золотистые бабочки порхают вокруг него… а чуть поодаль стоит моя подруга Ритка в своей старой коричневой форме и, насупившись, смотрит на меня. Кажется, она вот-вот заплачет.
– Ну, что случилось? – спрашиваю я.
Ритка долго молчит и наконец выпаливает, – совсем по-детски, со слезами в голосе:
– Я пришла, чтобы сказать… Эта Иренка… она плохая. Злая и подлая. Она хочет разлучить нас с тобой…
Я не верю ей. Здесь все врут. У Ритки хитрые зелёные глаза; она немного косит, и кажется, что Ритка всегда неискренна. Но в этот раз она, похоже, не врёт. Слёзы текут по её лицу.
– Да что случилось?.. Почему ты плачешь?
– Ты ничего не знаешь! – выкрикивает Ритка. – Когда куст вырастет, ты уйдёшь!..