Неужели все самое лучшее осталось позади? Неужели Кемпбел прав и он уже никогда не сможет нарисовать ничего, что хоть отдаленно сравнится с Ясмин? И холст останется навечно неудовлетворенным. Как и он. Слезы разрезают смуглое лицо араба. Отчаяние разделяет действительность и вымысел. Все кончено. Никогда больше он не будет счастливым. Никогда не испытает того, что чувствовал, создавая картину Ясмин, наблюдая ее наготу, вдыхая ее запах, мечтая о ней. Он может лишь забыть о ней. Вычеркнуть из памяти. Но разве стоит жизнь того, чтобы продолжать ее без Ясмин? Без чувств, которые она будила в нем?
– Я не могу, – шепчет араб, содрогаясь от рыданий. – Не могу повторить свой шедевр!
Мольберт остается за его спиной. Фибл призывно протягивает к нему руки.
– Мы сгорим вместе, – араб открывает бар, извлекая припасенный спирт. – Наша страсть умрет вместе с нами.
– Боюсь, столько нам будет не выпить, – говорит Фибл, разглядывая бутылки в его руках.
– Картины сгорят, – шепчет он. – Мир сгорит. Даже мы превратимся в пепел, но наша страсть будет жить вечно.
Он снова вспоминает Кемпбела. Видит, как он забирает картину Ясмин. Его картину, в которую он вложил всю свою жизнь. Картину, на которую теперь будут смотреть тысячи тех, кто никогда не сможет понять то, что на ней изображено. Для них это будет лишь тело. Красивое, желанное тело, о котором они будут мечтать. Их сальные мысли будут насиловать его снова и снова. Их фантазиям не будет конца. Грязным, отвратительным фантазиям.
– Прости меня, – шепчет араб, захлебываясь рыданиями. – Прости, что продал тебя.
Он поджигает холст с нагромождением неудачных мазков, наслаждаясь желтыми языками пламени, пожирающими шедевр. Не было никакого Кемпбела. Он не мог продать ту, что принесла ему столько счастья. Он сжег картину. Уничтожил, не позволил надругаться над ее чистотой.
– Хочешь напоить меня?! – смеется Фибл, открывая рот, наполняя его спиртом, которым поливает ее араб.
– Никто больше не сможет нарисовать тебя, – обещает он. – Даже я.
Он чувствует, как спирт холодит его кожу. Спичка вспыхивает в дрожащих руках.
– Ты останешься навсегда невинной, – шепчет он, вглядываясь в глаза Фибл. – Чистой, как слезы. Настоящей, как огонь…
* * *
Окованные медью ворота встречают гладиатора тишиной и безумием. Мускулистый стражник, который должен был встречать новоприбывших, лежит в придорожной канаве, заливая пыль сочащейся из распоротого брюха желчью. Еще один стражник замер у стены, зажав руками разорванное горло. Темноволосая девушка с корзиной крохотных фиолетовых цветов и безумным взглядом стеклянных глаз порхает между растерзанных тел, заполняя их раны семенами. Солнце согревает семена, позволяет пускать корни. Голова охранника у ног гладиатора откидывается назад, и у него изо рта появляются фиолетовые цветы. Чистые и невинные. Их лепестки трепещут и тянутся к солнцу, благодаря его за возможность расцвести в этом мире.
– Они уже здесь, – шепчет ка-доби на плече художника.
Мышцы гладиатора напрягаются. Он вглядывается в опустевшие улицы, ожидая нападения.
– Безумие уже здесь.
Они идут по улицам. Торговцы с вырванными языками предлагают им залитые кровью фрукты. Жаровни коптят, поджаривая плоть продавцов, которую они молча предлагают купить. Несколько женщин самозабвенно снимают со своих мертвых мужей кожу. Другие женщины вывешивают кожу на натянутые веревки под палящие лучи солнца. Дети с блестящими остро наточенными мечами рассекают груди поверженных противников, извлекая сердца. Молочные зубы впиваются в окровавленную плоть. Лишь где-то далеко плачет младенец. Чистый и невинный.
Он лежит в колыбели, укрытой балдахином. Молодая мать суетится в дальней комнате. Художник зовет женщину, но она не отвечает.
– Эй, – он проходит в темноту.
Молодой отец висит в центре комнаты. Пеньковая веревка сдавливает петлей его шею. Большие глаза налиты кровью. По ногам на пол стекают экскременты. Бесконечная светло-коричневая жижа, которую женщина пытается вытереть тряпкой, но жижа снова и снова заливает пол.
– Эй, – художник судорожно сглатывает вставшую поперек горла слюну.
– Оставь ее, – шепчет ему ка-доби. – Мы уже ничем не сможем помочь.
– А ребенок?
– Ребенок слишком молод, чтобы жить без матери, и слишком стар, чтобы вы смогли забрать его в свой мир, – ка-доби вздыхает.
– Нас ждет то же самое? – спрашивает гладиатор.
– Ваш мир другой.
– Но зверь есть в каждом, – художник оборачивается и смотрит гладиатору в глаза. – Ты все еще надеешься найти тихий уголок и умереть?
Гладиатор молчит. Ребенок в колыбели смолкает, погрузившись в спасительный сон. Высокие пальмы склоняются к дороге, вымощенной белым камнем. Под ногами хлюпает густая, нагретая солнцем кровь, сочащаяся из самой земли между камнями. Белый дом, к которому ведет дорога, пульсирует незримыми волнами, которые ощущаются скорее сознанием, чем улавливаются глазами. Огромные змеи обвивают уходящие в небо колонны. Змеи прячутся в темноте, охраняют затянутый мраком вход.
– Чем тебе не тихое место? – пытается съязвить гладиатор, спрашивая художника.
– Со змеями я справлюсь, – обещает ка-доби. – И может быть, со своим братом. Но все остальное будет зависеть от вас.
Он еще что-то говорит о колодце скорби, но гладиатор уже не слышит его. Старое тело скрипит, готовясь к последнему бою. Холодные голубые глаза смотрят вперед. Инстинкты ждут. И мысли трезвы и свежи, как воздух перед грозой.
Глава третья
Когда-то давно. Когда тело планеты Мнемоз не обезображивал отель "Амелес", реки не упирались в город Хорнадо-дел-Муэрто и брюхо гор не вспарывала лаборатория.
Ромула Уиснер и Тиен Уиснер. Сестра и брат. Молодые и полные сил. По крайней мере, Ромула. Они стоят на ничейной земле необследованной планеты и смотрят на лилово-розовые реки.
– Думаешь, они смогут помочь? – спрашивает Тиен.
– Надеюсь, – Ромула смотрит на его впалые щеки. Худые ноги с трудом удерживают ослабевшее тело. – Пока есть хоть один шанс, я не отпущу тебя, – она берет брата за руку.
За их спинами падают спиленные деревья. Десятки механических строителей закладывают фундамент нового комплекса. Ученые уже работают в установленных палатках.
– Наша фантазия рождает много легенд, – говорит Ромула. – Но некоторые легенды рождены намного раньше нас.
Ночь укрывает своим саваном планету. Тиен засыпает, слушая нескончаемый шум работы. Строительство не прекращается ни на минуту. Впрочем, как и исследования, болезнь, сны… Особенно сны.
Сначала они приходят долгими ночами. Потом отвоевывают себе часть дня. Больше и больше. Они зовут его, но он слаб, чтобы присоединиться. Иногда Тиен кричит, умоляя сестру подойти к нему, но сестры нет. Она оставила его, сославшись на неотложные дела. Давно. Очень давно. И даже медперсонал не приходит, чтобы дать ему обезболивающее. А может быть, никого и нет? Может быть, он один? Эти мысли приходят ему все чаще и чаще в голову. Он лежит в палатке, слышит, как продолжают работать машины, но звук этот больше не напоминает о жизни. Иллюзия. Сон. Мираж, который уготовила для него сестра. Но почему? Зачем нужны были все эти клятвы и обещания спасти?! Тиен чувствует, как жизнь покидает его. Единственным желанием остается закончить все это как можно быстрее. Но сил нет даже на то, чтобы поднести к запястью нож и вскрыть вены. Лишь сны и безумие его одиночного заточения.
– Тиен, – голос кажется чужим и далеким. – Что здесь случилось, Тиен?
Лицо сестры склоняется к нему. "Еще один сон", – думает он. Его несут на носилках в законченный машинами комплекс лаборатории. Стервятники клюют изувеченные тела оставленных на планете ученых.
– Кто это сделал? – спрашивает Ромула брата.
Он закрывает глаза. Господи, неужели это были не сны? Неужели то, что он видел, было в реальности?
– Они сами сделали это, – шепчет Тиен.
– Ничего, – сестра гладит его грязные волосы. – Я нашла новых. Они закончат то, что мы начали.
Камера стазиса поглощает Тиена. Мир пожирает тьма. Боль и страх уходят. Остается лишь пустота. Ромула смотрит, как ученые выстраивают в ряд семь камер.
– Вы уверены, что это сработает? – спрашивает она.
– Мы уже ни в чем не уверены на этой планете, – говорит ей Ланей. – Если бы мы могли задержаться и подробнее изучить эту природу…
– Нет, – Ромула вздрагивает, вспоминая то, что осталось от предыдущих ученых. – Просто спасите моего брата. Все остальное неважно.
Она оборачивается и смотрит на Стефана. Добровольцы за его спиной тревожно перешептываются.
– Я мало вам заплатила? – раздраженно спрашивает их Ромула.
Стефан мнется, глядя то на нее, то на доктора Ланея.
– Нам нужны гарантии, – говорит он. – Гарантии, что, когда эксперимент закончится, мы сможем покинуть эту планету и потратить полученные деньги.
– Моего слова вам мало? – Ромула вглядывается в их лица.
– Вы не можете знать все наперед, – Стефан требовательно смотрит на доктора. – Вы! Вы сможете нас заверить, что ничего не случится?
– Я не стал бы проводить эксперимент, если бы знал, что есть угроза для вашей жизни, – говорит он, выдерживая взгляд. – Я все-таки врач, а не убийца.
Стефан долго молчит, затем согласно кивает. Он раздевается и первым заходит в приготовленную для него камеру. Ромула и доктор ждут, пока за Стефаном последуют остальные добровольцы. Насосы гудят, закачивая в камеры лилово-розовую жидкость. Мир снов заполняет сознание, вытесняя воспоминания.
– Надеюсь, они вспомнят свои жизни, когда все это закончится, – говорит доктор Ланей, подключая к камерам добровольцев камеру стазиса, в которую заключен Тиен.
Поток его воспоминаний заполняет чужие мысли. Личность дробится, распределяясь в головах добровольцев. Новое тело ждет своего хозяина. Электрические разряды заставляют сокращаться мышцы. Вспышки света обжигают глаза. Тиен открывает рот и начинает кричать. Новый Тиен. В новом теле.
* * *
Слезы. Ромула плачет, обнимая брата. Его тело обнажено, гениталии напряжены, но они не обращают на это внимания. Они счастливы. Стыд ничего не стоит, когда ты заглядываешь в лицо смерти. Когда чувствуешь ее зловонное дыхание. Все отходит на второй план.
– Я хочу увидеть себя, – говорит Тиен.
Доктор Ланей подносит к его груди зеркало.
– Себя старого, – Тиен пытается подняться на ноги.
Он идет к камере стазиса, опираясь на плечо сестры. Вглядывается в свое собственное лицо, изъеденное болезнью. Мышцы нового тела напрягаются. Первая в новой жизни улыбка растягивает губы.
– Он все еще жив? – спрашивает Тиен доктора.
– Только на биологическом уровне. Ваше сознание уже покинуло это тело, обретя то, которое сейчас принадлежит вам.
– А если нет? – Ромула чувствует, как вздрагивает ее брат. – Что если я всего лишь его копия?
– Ну, мы можем отключить его и проверить. Какое-то время тело сможет поддерживать жизнь и…
– Нет! – крик Тиена эхом разносится в пустых коридорах. – Не хочу, – говорит он более спокойно. – Не сейчас. Может быть, позже. Намного позже.
Он медленно идет мимо заполненных лилово-розовой жидкостью камер, вглядываясь в лица добровольцев, спасших ему жизнь.
– Ты молодец, – говорит он сестре.
– Нужно освободить их, – напоминает Ланей. – Хотите сделать это сами?
– Нет, – Тиен притворно потирает грудь. – Не сейчас. Что если с этим телом что-то случится?
– Я обещала им, – голос Ромулы вздрагивает.
– Всего пару дней, – настаивает Тиен. – Просто для того чтобы убедиться. От этого все-таки зависит моя жизнь, а с ними все равно ничего не случится, – он смотрит на доктора. – Ведь так?
– Фактически да.
– Вот видишь, – Тиен прижимает к себе сестру. – Всего пара дней, – на его лице отражается усталость. – А сейчас, если можно, я бы хотел немного полежать.
Доктор Ланей смотрит, как Ромула уводит своего брата в отведенную ему комнату.
– Он уснул, – говорит она, осторожно прикрывая за собой дверь. Ее светлые глаза горят безмерной благодарностью.
– Я никогда не видел вашего брата до болезни, – осторожно говорит Ланей. – Вы не заметили в нем никаких перемен?
– Перемен?
– Что-то необычное. Несвойственное прежнему Тиену, – доктор старательно подбирает слова. – Все-таки эта процедура до конца не изучена и ее природа до сих пор остается закрытой для понимания…
– Вас смутила его эрекция? – обрывает доктора Ромула.
Ланей смотрит на ее губы. Улыбка чистая и открытая. Легкий румянец заливает щеки.
– Меня смущает вся эта планета, – признается Ланей.
– Обещаю, что не повторю прежних ошибок.
– Для кого-то эти обещания уже ничего не значат.
– Я скорблю о вашей жене вместе с вами, – Ромула берет доктора за руку и вглядывается ему в глаза. – Но поставьте себя на мое место. Разве вы не были бы счастливы, если бы жизнь дала вам шанс исправить случившееся?
Ланей молчит. Машины за окном продолжают прокладывать дороги. Белые ленты рассекают лес, петляя возле реки. Одна из них сворачивает в сторону. Семнадцать свежих могил выстраиваются в ряд. Третья справа. Трехмерное изображение рыжеволосой женщины улыбается Ланею с каменного надгробия. Зеленые глаза светятся счастьем. Бесконечный праздник над гниющим телом хозяина. Вечная красота, которой уже нет. Как нет слов, которые нужно сказать в ответ.
– Я вас обидела? – спрашивает Ромула.
– Нет, – тихо говорит Ланей. – Просто воспоминания.
* * *
Тиен вздрагивает и открывает глаза. Пришедшие сны кажутся знакомыми. Его разум слишком долго находится на этой планете. Она подчиняет себе тело, подчиняет душу. Но он обманул эту планету. Тиен улыбается. Сон все еще висит на глазах обрывками воспоминаний…
Его умирающее тело лежит в палатке. Мокрые простыни прилипают к телу. Медсестра, которая должна за ним ухаживать, не появляется уже несколько дней. Иногда Тиен слышит ее смех. Он сливается с голосами ученых. Дикие. Безумные.
Иногда, после того как сумерки подчиняют себе дневной свет, Тиен видит, как пляшут тени вокруг разведенных костров. Мужчины и женщины. Их образы плывут по стенам палатки. Обнаженные, страстные, слившиеся в пары. Они пробуждают инстинкты. Пробуждают забытые желания. Тиен плачет, ненавидя свое собственное тело. Болезнь высосала из него жизнь, оставив лишь душу. Но душа уже готова отрешиться от всего и окунуться в безумие. В это сладкое безумие, окружившее костры. Стать частью этих стонов. Но все, чего удается добиться Тиену, так это слабой эрекции, которой так и не смогла дождаться медсестра во время своего последнего визита. Тогда ее безумные ласки показались ему отвратительными, но сейчас он думает об этом как о самом прекрасном, что случалось с ним в жизни…
– Что ты здесь делаешь? – сонно спрашивает его Ромула.
Он стоит в дверях отведенной ей комнаты и держится руками за живот. – Тебе плохо?
– Немного, – Тиен проходит к кровати, осторожно садится на край. Сны. Он должен рассказать о них.
– Бедный, – Ромула гладит его густые, непослушные волосы.
Страдания искажают его лицо. Она видит гримасы боли в ночном полумраке, и оттого они кажутся более тяжкими.
– Я слишком долго нахожусь на этой планете, – Тиен прижимается губами к раскрытой ладони Ромулы.
– Как давно это у тебя?
– Как только я получил это тело, – он закрывает глаза, выдавливая слезы. – Помоги мне, – просит он шепотом, распахивая халат.
– Помочь? – Ромула невольно опускает глаза.
– Так больно, – Тиен сжимает ее руку. Опускает к своей промежности.
– Что ты делаешь?
– Не знаю, – Тиен вздрагивает, когда она прикасается к его телу. Ромула не двигается. Тиен направляет ее движения. – Так стыдно, – шепчет он. – Так больно.
– Тиен.
– Я люблю тебя, – он отпускает ее руку. – Так много сделано, – шепчет Тиен. – Так много пройдено, – он улыбается сквозь боль. – И эта планета… Она позволит нам жить вечно. Тебе и мне.
– Я не могу, – шепчет Ромула, машинально продолжая начатые им движения. – Это неправильно.
– Я знаю, – по щекам Тиена катятся слезы. Крупные, переливающиеся в темноте.
Он плачет тихо и беззвучно. Ее маленький Тиен. И она плачет вместе с ним. Плачет в глубине своего естества.
– Не нужно, – Ромула смахивает свободной рукой с его щек слезы. – Все это ничего не значит. Ты не виноват. Это не ты. Это твое новое тело.
* * *
Адель. Невысокая рыжеволосая девушка с зелеными глазами и проницательным взглядом. Ланей сидит за столом, сжимая ее фотографию в руках. Бумага мнется. Пальцы дрожат.
– Мы можем сделать это вместе, – говорит Тиен.
Ланей вздрагивает, оборачивается и говорит, что не заметил, как он подошел.
– Ничего, – Тиен смотрит на брошенную на стол фотографию. – Она была очень умной.
Ланей кивает.
– И очень красивой, – Тиен вспоминает дикие пляски у костра, позы, стоны. – Особенно голос, – он закрывает глаза. – Ее голос всегда отличался от остальных голосов. Всегда помогал мне отвлечься от осознания близкой смерти, – Тиен открывает глаза и смотрит на доктора. – Сестра сказала, что вы так и не решились посетить ее могилу?
Ланей молчит.
– Мы можем сделать это вместе, – говорит Тиен. – Они ведь умерли из-за меня.
– Они умерли из-за собственных просчетов, – в голосе доктора звучит обида. – Они позволили себе халатность, и это погубило их. Не ты.
– Но без их усилий я бы тоже погиб. – Тиен подходит к окну.
Утро медленно, даже как-то нехотя, перетекает в день, переваливается, словно старый, уставший путник, оставивший за спиной слишком долгую дорогу.
– Она не любила цветов, – говорит Ланей, снимая халат.
Они идут по дорогам, вымощенными белым камнем. Молча стоят возле надгробных плит.
– Я понял, что любил ее, только когда уже ничего нельзя было исправить, – Ланей смотрит на трехмерную фотографию Адель.
– На этой планете исправить можно очень многое, – голос Тиена звучит как-то неестественно глубоко.
Доктор молчит. В ушах звенит смех Адель.
– Она будет такой же, как и была.
– Нет.
– Она будет любить вас, – голос Тиена становится вкрадчивым, осторожным, словно каждый новый шаг делается по тонкому, хрупкому льду. – Она не будет совершать ошибок. Не будет беспечной.
Доктор молчит.
– Она сможет помочь вам продолжить исследования. С ней вы изучите эту планету. Победите ее.
– Она мертва.
– Но разве вы не мечтаете о том, чтобы это было не так? – Тиен сжимает его плечо. – Посмотрите на меня, доктор! Разве перед вами не доказательство победы над смертью?
– А как же Стефан и остальные? Они не согласятся.
– Мы подарим им вечность. Подарим сны, реальность которых будет самым желанным из того, что они смогли бы получить в этой жизни.
– У них есть родственники.
– Я все улажу, – Тиен смотрит на могилу Адель. – Думаю, она бы хотела этого. Думаю, она бы сделала это для вас.