* * *
Дождь. Одинокая могила ютится под ночным небом.
– Зачем ты привел меня сюда? – спрашивает Инесс.
Уиснер молчит, вглядываясь в фотографию золотоволосой женщины.
– Знаешь, – говорит он, продолжая крепко держать Инес за руку. – После того, как она умерла, я был на этой планете лишь трижды.
– После того, как она умерла? – Инесс читает даты жизни и смерти. – Господи, Тиен, ты, наверное, что-то путаешь?!
– Нет, – голос его звучит тихо и спокойно.
– Но ведь эта женщина умерла более двухсот лет назад! – Инесс глуповато улыбается. – Скажи, что это розыгрыш, и давай вернемся в клуб.
Она смотрит на дату. Смотрит на имя похороненного здесь человека.
– Ромула Уиснер. Это что, твоя далекая бабушка?
– Моя сестра.
– Хватит, Тиен!
– Этот отель принадлежит мне, Инесс. Вся эта планета принадлежит мне. Все эти жизни, – Уиснер закрывает старые, уставшие глаза. – Мы могли бы жить с ней вечно, но она предпочла отведенную ей временем жизнь. Состарилась и умерла у меня на руках… – он замолкает. – Так много лет. Так много лжи.
– Ты врешь, – тихо говорит ему Инесс.
– Вру, – он гладит ее волосы. – Но ты так сильно напоминаешь мне ее. Именно сейчас. Именно когда вся моя империя готова рухнуть. Почему?
Инесс молчит. Молчит, потому что понимает, что Уиснер обращается не к ней. Он говорит с надгробием. Со старым, выщербленным временем камнем.
– Она никогда не любила эту планету. Особенно после того, как вбила себе в голову, что она изменила меня, забрала ту часть, которая была ей дорога. Сказала, что с каждым новым рождением я все больше становлюсь зверем. Наверное, она просто не смогла смириться, что любит меня.
– Так вы были очень близки? – осторожно спрашивает Инесс.
– Намного ближе, чем ты можешь представить, – Уиснер улыбается. – Но не думай, я ничуть не стыжусь этого. Физически, мы перестали быть братом и сестрой, как только я получил новое тело. Это были просто чувства. Просто любовь, – слезы катятся по его щекам, смешиваясь с дождевыми каплями. – Господи, как же я ненавижу эту планету! Она отняла у меня мое тело, мою душу, мою любовь, – он снова смолкает. Смотрит на Инесс как-то слишком внимательно, слишком глубоко. – Как думаешь, если бы я был молод и полон сил и предложил тебе вечность, ты бы приняла ее?
– Не знаю, – Инесс устало пожимает плечами. – К чему эти разговоры?
– Снова думаешь, что я вру?
– Думаю, ты просто хочешь понравиться мне.
– А я тебе нравлюсь?
– Возможно, – Инесс поворачивается, пытаясь заглянуть ему в глаза. – Давай вернемся в клуб и там решим…
– Мы не вернемся в клуб.
– Если ты думаешь, что мы пойдем в твой номер, то ты ошибаешься.
– Мы пойдем не в номер, – Уиснер обнимает ее за талию. – Мы пойдем туда, где ты сможешь все увидеть.
Тьму разрезает заходящий на посадку корабль. Яркий прожектор освещает поляну за могилой.
– Не знала, что здесь можно пользоваться подобным транспортом, – говорит Инесс.
Уиснер молча смотрит на могилу сестры.
– Неужели ты хочешь забрать мою жизнь? – спрашивает он надгробный камень. – Неужели ты готова сделать это после того, как подарила мне бессмертие?
– Тиен? – Инесс осторожно касается его щеки, пытаясь отвлечь от могилы. – Кажется, ты что-то хотел показать мне, Тиен.
Она смотрит на него до тех пор, пока он не отвечает на этот взгляд, и только потом улыбается. Едва заметно, почти одними глазами. Но этого хватает, чтобы отвлечь его от безумия. Так, по крайней мере, думает Инесс. Хватает, чтобы вернуть его в чувства.
* * *
Хорнадо-дел-Муэрто. Вечер. Уродцы выбираются из нор и подвалов. Щурятся в кровавых лучах заходящего солнца.
– Рановато они, – говорит Зоя.
Бити смотрит на сотни изуродованных тел открыв рот.
– Куда они идут? – спрашивает Солидо.
– Не знаю, но думаю, пора убираться, – Зоя берет его под руку.
– Постой, – Мидлей подходит к безрукому мужчине. Щелкает пальцами у него перед глазами. Никакой реакции. Лишь тупое движение вперед.
– Можно пойти за ними и узнать, что происходит, – осторожно предлагает Сиола, показывая на бредущие толпы уродцев.
– Господи! – шепчет Бити. – Избавь моего сына от необходимости видеть весь этот кошмар!
Вечер медленно клонится к ночи. Сгибается, как старое дерево, под тяжестью прожитых лет. Уродцы заполняют здание вокзала. Толпятся возле призвавших их родителей.
– Какого черта они делают? – спрашивает Солидо, прячась в кустах.
Стефан ходит вокруг вокзала, проверяя, закрыты ли окна. Обложенные сухими ветками стены вспыхивают, как только последние уродцы скрываются в здании вокзала.
– Он хочет сжечь их заживо! – шепчет Бити, для которого реальность в последние дни давно перестала представляться чем-то целостным и подчиненным привычной логике.
– Дай голограмму, – говорит Зоя.
– Что ты хочешь делать?
– Дай мне эту чертову голограмму! – она вырывает блок управления у Солидо из рук и бежит к дверям, которые собирается закрыть Стефан.
Он принимает ее еще за одного уродца. Пропускает внутрь и только потом закрывает дверь.
– Подожди! – говорит она, переводя дыхание.
Он обнимает ее за плечи, предлагая смиренно опуститься на колени.
– Ты не должен! – Зоя включает голограмму. Показывает оставшихся в камерах двойников. – Ты ничего не решишь, если принесешь себя в жертву, – кричит она, а дым уже начинает заполнять помещение. – Вы должны вернуться!
Стефан молча смотрит на изображение двойника Солидо, превращенного в овощ.
– Без вас они все превратятся в таких как он! – кричит Зоя. – Без вас все станет только хуже.
Стефан протягивает руку, касается распадающегося под его пальцами безумного лица, рожденного голограммой.
– Да, – цепляется Зоя. – Ему больно. Очень больно. Им всем! – она просит голограмму показать отель "Амелес". Показать двойников, которые живут там. – Это! – Зоя уже едва может дышать. – Это тоже твои дети! И их намного больше, чем тех, что собрались здесь. И все они счастливы! Понимаешь?! Счастливы благодаря тебе! Но если ты сейчас умрешь… Ты и твои братья. То ничего этого больше не будет. Ни одного счастливого лица. Только боль, безумие и отчаяние!
* * *
Ханк идет по залитым дождем улицам. Безумие охватило не только клуб. Оно повсюду: в казино, в ресторанах, борделях, театрах. Даже в его собственной голове. Мысли путаются, мешая трезво оценивать происходящее. Никаких воспоминаний. Никаких планов на будущее. Удается удерживать лишь цель – Фибл. Женщина. Блудница, которая ушла из клуба с клиентом. Ханк с трудом вспоминает его образ. Кажется, он где-то уже видел его. Когда-то давно. А может быть, недавно. Ничего конкретного. Лишь инстинкты. Но и от них сейчас проку не больше, чем от головы, которая отказывается работать. Остается механически передвигать ноги, надеясь на удачу. Надеясь, что он вспомнит лицо араба. Лицо слуги приезжего художника.
Ханк вздрагивает, понимая, что на какое-то мгновение безумие и хаос оставили его разум, позволив вспомнить то, что он так отчаянно пытался нашарить в темноте своих собственных мыслей. Даже адрес.
Он открывает двери и входит в отель. Однополая пара занимает лифт, предлагая ему присоединиться. Он молчит. Табельное оружие умоляет пустить себя в ход. "Когда оргия подойдет к концу, они все поубивают друг друга, – думает Ханк. – МЫ ВСЕ поубиваем друг друга". Он выходит из лифта, оставляя за спиной неосуществленное желание убить. Стучит в дверь. Кажется, он был уже здесь. Когда-то был. И, кажется, араб не понравился ему. Но почему? Мышцы Ханка напрягаются. К черту приличия и вежливые обращения. Дверь с треском слетает с петель. В ноздри вгрызается запах спирта. Араб стоит посреди комнаты с зажженной спичкой. Фибл лежит у его ног. Ее истеричный смех разрезает тишину.
– Ты такой шалун! – кричит она в каком-то безумном порыве веселья.
Араб поворачивается и смотрит на Ханка.
– Я не могу, – шепчет он, и по смуглым щекам скатываются две ровные струйки слез. – Не могу нарисовать Ясмин!
– Сожги нас! – кричит ему Фибл. – Пусть огонь вернет нам невинность.
– Почему я не могу повторить шедевр? – тупо спрашивает араб, вглядываясь в глаза Ханка.
– Почему? – Ханк лихорадочно пытается соображать. – Может быть, потому что ты не художник? – спрашивает он, пожимая плечами.
– Не художник? – лицо араба искажают мучения. – А кто же?
– Слуга.
– Слуга искусства! – кричит снизу Фибл.
– Слуга художника, – говорит Ханк, и внезапная трезвость мыслей пугает его. – Ты никогда не рисовал, араб! Ты видел лишь, как рисует твой хозяин!
Ханк смотрит, как огонь подбирается к дрожащим пальцам слуги. Сине-желтое пламя, которое грозит превратить двух человек в горящие факелы. Еще мгновение… От грохнувших выстрелов закладывает уши. Ветер и капли дождя врываются в разбитое окно.
– Потухла, – глупо говорит араб, разглядывая черный уголек спички. – Просто взяла и потухла.
– Нет, – капризничает Фибл. – Так нечестно. Я уже настроилась посмотреть огненное шоу.
* * *
Тиен Уиснер стоит возле заполненной лилово-розовой жидкостью камеры и смотрит на свое собственное тело. Настоящее тело, изъеденное болезнью.
– Знаешь, – говорит он Инесс, – мне всегда хотелось проверить, действительно ли в нем не осталось разума. Действительно ли та личность, которая была передана в здоровое тело, это я. Понимаешь? Я, а не жалкая копия. Что если когда я открою камеру и выведу эту оболочку из стазиса, то увижу в глазах прежнего Тиена разум себя прежнего?
– Не знаю. – Инесс прижимает ладонь к холодной глади стекла. – Боюсь, есть лишь один способ получить ответ на этот вопрос. – Она оборачивается и смотрит ему в глаза. – А что стало с остальными телами, которые принадлежали тебе?
– Умерли. Умерли в тот момент, как только я получал новое.
– И ты боишься, что каждый раз умирал вместе с ними?
– Ромула боялась, – глаза Тиена добреют, но лицо вздрагивает в болезненных гримасах. – Когда мы сделали первого двойника. Кажется, это была жена одного доктора, сейчас не помню даже, как ее звали. Моя сестра решила, что со мной могло произойти то же самое.
– Тело без разума?
– Тело с другим разумом. Чужим. Я объяснял ей, что со мной все было иначе, но эта мысль не отпускала ее до самой смерти.
– Может быть, так она пыталась оправдать начавшуюся между вами связь?
– Не знаю, но она всеми силами пыталась уговорить меня отказаться от этой планеты. Уничтожить все следы нашего пребывания и забыть обо всем, что здесь было.
– И о вас?
– И о нас тоже.
– Но ты не согласился.
– Нет, – тяжелый вздох Тиена нарушает тишину. – Даже после ее смерти я пытался сохранить ей жизнь. Перенести ее личность в двойника. Неважно какого. Я готов был любить ее в любом обличии, но она отказалась. Уничтожила старую лабораторию вместе с собой и поклялась, что если я снова попытаюсь оживить ее, то она, не задумываясь, повторит то, что сделала.
– И ты отпустил ее? – спрашивает Инесс, хотя ответ и так ясен.
– Нет, – качает головой Тиен. – Ее сознание, ее личность, они остались в системе. Я надеялся, что когда-нибудь она передумает. Надеялся, что ей просто нужно время. – Он снова смотрит на свое худое тело в камере. – Но когда я оживил ее в последний раз, это была уже не Ромула. Планета изменила ее. Изменила даже имя. Осталось лишь что-то далекое, какая-то крупица человека, которого я любил. Но не больше.
* * *
Чарутти кричит и падает на колени. Он закрывает глаза и затыкает руками уши, пытаясь избавиться от образов. Он слышит десятками ушей. Видит десятками глаз. Его двойники, те, что разошлись в поисках тайны, сохранили связь со своим оригиналом и теперь разрывают его сознание сотнями видений. Они проникли в горы и увидели лабораторию. Проникли в Хорнадо-дел-Муэрто и увидели толпы уродцев, застывших под сверкающим кораблем, уносящим их родителей. Проникли в прошлое, в историю семьи Уиснер. Узнали о болезни Тиена, узнали о его сестре, узнали, как появился отель "Амелес", его истинную причину создания. Увидели старика Уиснера и Инесс Гувер. Увидели пустые камеры, камеры с двойниками и камеру с блудницей. Заглянули в ее мысли. Нырнули во тьму. В странный мир, который жил отдельно от привычного мира. Мир мысли. Мир воспоминаний. Мир тысяч скопированных планетой личностей. Увидели чудный город, погруженный в хаос и мрак. Прошли по его дорогам, вымощенным белым камнем. Отыскали дом Метане и колодец скорби. Проскользнули незамеченными мимо тысячи змей, избежали острых звериных когтей, обжигающих языков пламени. В самое сердце, в самый центр тайны. К золотоволосой женщине с темными, как ночь, глазами. К женщине, которая держит за руку ребенка по имени Кип. Того самого ребенка, чей отец сейчас летит в лабораторию в компании Стефана и его братьев и сестер. В компании Зои, Солидо и Мидлея, которые разбудили добровольцев, позволив Метане погрузить планету Мнемоз в хаос и мрак. И время останавливается. Бой гладиатора и зверей. Картина моря, которую рисует художник. Даже крик Кипа. Лишь Метане и Чарутти остаются вне поля этого всеподчиняющего воздействия.
– Посмотри на меня! – требует она.
– Ты зло! – шепчет Чарутти, вглядываясь в ее черные, как ночь, глаза.
– Ты знаешь, что это не так. Знаешь, кто я. Знаешь все тайны.
– Я не хочу!
– Ты должен!
Ветер касается золотых волос. Время снова начинает подчинять себе мир.
– Ты должен рассказать о том, что узнал. Должен уничтожить эту тайну! – гремит голос женщины, нависшей над Чарутти, и он снова начинает чувствовать слабый жар вновь разгорающихся костров. Слышит далекий звук битвы, шелест созданного художником моря.
– Мне никто не поверит, – скулит он. – Я не смогу запомнить так много!
– Запоминай то, во что веришь сам. Смотри на то, что можешь понять.
Синие брызги летят в лицо Метане. Языки пламени подбираются к телу Чарутти.
– А как же ты? – спрашивает он.
– Я умерла.
Его взгляд уносится куда-то прочь, вглубь планеты, к надгробию Ромулы Уиснер и дальше, снова в горы, в лабораторию, где Стефан и его братья и сестры занимают место в своих камерах. И тайна бессмертия оживает вновь. Тайна, которая принадлежит одному человеку.
– Люди захотят заполучить эту тайну, – шепчет Чарутти. – Люди будут убивать друг друга за право обладать этим. Убивать ради бессмертия. Умирать ради бессмертия.
– Но в итоге его не получит никто, – говорит Метане. Говорит то, что осталось от Ромулы Уиснер.
И время оживает требовательным детским криком.
– Останови их! Останови их всех!
* * *
Тьма. Мир падает в пропасть. Последнее, что видит художник – это рука Кипа, которую выпускает золотоволосая женщина. Два зверька, два ка-доби тычут своими острыми мордочками в лица людей, распластавшихся на каменном полу.
– Какого черта?! – бормочет гладиатор, чувствуя на своей щеке шершавый язык одного из ка-доби.
– Все кончилось? – недоверчиво спрашивает Кип, поднимаясь на ноги. – Она отпустила нас?
– Она? – художник лежит на спине, вглядываясь в глаза взгромоздившегося на его грудь трехцветного зверька.
– Это что? – пытается сориентироваться гладиатор. – Это все не по-настоящему?
– Не знаю, – художник смотрит на свои руки. Никаких ран. Никаких перерезанных вен и сухожилий.
– Друг! – радостно кричит Кип, приветствуя взобравшегося на его плечо ка-доби. Смотрит на другого зверька. – Не бойся, – говорит ему. – Ты тоже можешь быть моим другом.
Они выходят из темноты на свет. Втроем.
– Вы кто такие?! – спрашивает Уиснер.
– Это Кип! – дрожащим голосом говорит Бити. – Господи! Это мой сын.
Он обнимает Кипа. Прижимает к себе и боится отпустить.
– Да тише ты! – Кип высвобождается из его объятий и пытается успокоить напуганных ка-доби.
– Это ты подстроил или планета? – спрашивает Инесс Уиснера.
– Понятия не имею.
– Может быть, случайность? – предлагает свою версию Зоя.
– Может быть, – Уиснер смотрит на искрящееся счастьем лицо Бити.
Не переставая улыбаться, Бити жмет руки гладиатору и художнику, благодаря их за то, что нашли его сына.
– Мы можем… – он поворачивается к Уиснеру. – Можем теперь вернуться в отель?
– Наверно… – Уиснер пожимает широкими плечами. Смотрит на Зою, Солидо и Мидлея. – Думаю, вы тоже можете отправиться с ними. Если, конечно, не хотите вернуться в город.
– Нет! – отвечают они в один голос.
– Кип! – Бити протягивает руку своему сыну, занятому игрой с пушистыми зверьками. – Пойдем.
– Уже? – мальчик поджимает губы и смотрит на ка-доби.
– Можешь забрать их с собой, – говорит ему Уиснер.
– Забрать? – детское лицо искажают сомнения. – А они… Они… Они долго живут?
– Дольше, чем люди.
– Тогда согласен, – расцветает Кип. Он оборачивается к художнику и гладиатору. – Спорим, это она все подстроила?! И отца, и пушистиков.
Гладиатор молчит. Художник осторожно пожимает плечами.
– Я знаю, что она! – настырно говорит Кип. – Она добрая. Она не похожа на тех зверей, с которыми вы сражались. Не спорьте! Иначе почему она отпустила меня?
– Она? – Уиснер вопросительно смотрит на гладиатора.
– Женщина с золотыми волосами! – говорит ему Кип, стаскивая со своей головы одного из ка-доби и снова сажая его на плечо. – Она хотела подарить мне бессмертие, но я отказался! – заявляет он с гордостью. – Звери выбирались из колодца, везде горел огонь, но гладиатор победил всех монстров, а художник нарисовал море и затушил пламя!