"Врет, но молодец!" подумал Чемоданов: "напрасно я в угоду Гавриловскому выругал его. Постараюсь загладить. С выдержкой человек!"
- И прекрасно! - проскрипел он, стараясь сделать веселое лицо: - я о вас позабочусь. Еще поработаем вместе!
Федор Андреевич вышел от него с скверным чувством сознания человеческой подлости. Чемоданов ему казался всегда благородным человеком, и он не думал, что в душе, он настолько лакей; Жохов был ему товарищем, и он не ожидал, чтобы тот даже не предупредил его, что перешел ему дорогу. Когда же он проходил через комнату, в мыслях всех своих сослуживцев он прочел какое-то необъяснимое злорадство.
- А, брат Федюха! - приветствовал его Хрюмин, вертя головою: - что, отшили? хи-хи-хи!
- Мне-то на это плюнуть, - ответил искренне Федор Андреевич: - но для чего передо мной Жохов ломался? поздравлял тогда?
- Хи-хи-хи, - завертел головою Хрюмин; - просто скотина он!
Федор Андреевич взглянул на него и вдруг услышал его мысли: "авось теперь иначе про него подумает да выругает его. А я Жохову скажу. Он в гору идет!"
Федор Андреевич даже вздрогнул. О, мерзость! - хотел он воскликнуть, но Хрюмин в это время, вертя головою, говорил и хихикал:
- Он, каналья, про тебя здесь такие слухи распускает, беда! Что и пьяница ты, и игрок…
- Все вы на одну колодку, - вспыхнув, произнес Федор Андреевич и почти бегом направился к лестнице, не досидев до урочного часа.
Он ехал, закутавшись в шинель, стараясь ни с кем не встречаться взглядами, и душа его кипела от пережитых впечатлений.
Сколько мелочности, грязи и подлости представляют души тех, кого он любил и кому он верил. Полоумный Штрицель со своей манией пролезть в писатели оказывается лучшим из всех. Даже дурак Тигров, которого он всегда отстаивал, считает его дураком. И, правда, дурак! Дурак за эту смешную веру в людей и их добродетели! а впрочем… - и мысли его перенеслись в маленький домик на Петербургской стороне, куда теперь он ехал, чтобы отдохнуть.
Вот и Кривая улица, вот и решетка, отгораживающая палисадник. Федор Андреевич быстро вышел из саней, расплатился с извозчиком, прошел между двумя сугробами снега и позвонил у крылечка.
За дверью послышались шаркающие шаги, щелкнул ключ, стукнул крючок, загремела цепь, и Федор Андреевич увидел самого Чумазова, запахивающегося в халат.
- Степан Африканович, зачем это вы без… - начал Федор Андреевич и смолк на полуслове.
"Ишь, словно ворон на падаль! не пришибись, парень!" раздалось в его ушах, едва он взглянул в маленькие глазки Чумазова.
- Ничего, ничего, пожалуйте! - тихо говорил тем временем Чумазов, стараясь казаться радушным.
- Нина, Федор Андреевич! - крикнул он и, запахнувшись в халат, пошел из передней, сказав:
- Дверь-то хорошенько заприте!
Федор Андреевич несколько мгновений стоял в нерешимости, думая: не уйти ли, раз он узнал мысли хозяина, но потом, усмехнувшись, встряхнул плечами и быстро разделся.
Не к нему, ведь, идет он! и та же Нина отлично знает, что ему нет дела до их капиталов.
Он вошел в гостиную в одно время с Ниною, и они дружески встретились на середине комнаты.
"Чем-то недоволен. Опять какая-нибудь сентиментальная чушь", услышал он, взглянув в ее глаза, а следом раздался ее голос:
- Ну, здравствуйте! Что это вы сегодня каким букою? Огорчены чем-нибудь?
Он улыбнулся. Что же, в ее мыслях было участие к нему, хотя в несколько странной форме, - и он ответил:
- Ничего, кроме того, что я упустил повышение по службе и потерял двух приятелей!
- Умерли?
- Нет, я в них разочаровался.
"Так я и думала! прав Толя: совершенная размазня!"
Федор Андреевич покраснел.
- Ну, это еще небольшая потеря, - весело сказала Нина: - вы знаете: Господи, избави меня от друзей!., а вот повышение… Скажите, что это было за повышение?
Федору Андреевичу больно было слушать ее слова. В ее розовых губках они казались ему циничны. Раньше они казались ему забавны, и он всегда думал, что она говорит такие слова нарочно, чтобы вызвать его на горячий спор.
Он коротко рассказал ей и про обещание Чемоданова, и про перемену директора, и про поведение Жохова, - и все время пристально глядел ей в глаза, читая ее мысли, от которых ему становилось все больней и больней.
"Дурак, прямо дурак", слышался ему ее насмешливый голос: "ну, что я с ним буду делать? Мама говорит: "переделаешь!" да он всегда таким останется. Рохля какой-то. Ему бы только стишки писать, да восторгаться. У-у! вот размазня-то!"
- Ну, что же, - сказала она ласково, когда он смолк. - Чемоданов все-таки отличил вас. Времени впереди много!
- Я и не огорчен этим, - ответил он: - мне больно было разочароваться в людях, - и в его голосе послышалась тоска.
"С чего это он?" встрепенулась Нина и ласково улыбнулась ему.
- У вас еще есть друзья и люди, которые вас любят! - при этом она взглянула на него быстрым лучистым взглядом, и он расслышал: "от этого взгляда сейчас вспыхнет и раскиснет! знаю!"
Он, действительно, вспыхнул, но не раскис.
В эту минуту в комнату вошла Глафира Иларионовна.
- А! Федор Андреевич! - воскликнула она радостно: - голубчик мой! ну, идемте обедать. Толя уже пришел!
Федор Андреевич ласково поцеловал ее руку и поднял голову. Глаза их встретились.
"Что это она ему такого сказала?" услыхал он тревожный голос: - "ишь раскис весь! дура! говорю: до свадьбы по шерсти гладь. Наверстать успеешь. Дура!" - и она перевела сердитый взгляд на дочь. Федор Андреевич подметил, как она в ответ матери пожала плечами. Холодный пот выступил у него на лбу.
- Идите, идите! - весело говорила Глафира Иларионовна. - Нина, веди его!
В столовой ему навстречу поднялся Анатолий и дружески встряхнул ему руку.
- Каковы буры! - сказал он, но Федор Андреевич успел услыхать: "ну, сегодня Селиванов совсем растаял.
Значит, при Академии остаюсь. Обошел Яшеньку!"
Федор Андреевич ничего не ответил, и Анатолий даже не обратил на это внимания.
Мысли его были заняты какими-то стратегическими соображениями: кого-то смазать, кого-то ульстить, кого-то обойти, куда-то втереться и, наконец, чего-то добиться.
Сам Чумазов с угрюмым видом глядел себе в тарелку, и Федор Андреевич не мог уловить его взгляда, а Чумазова, взглядывая на Федора Андреевича, казалось, громко ему кричала: "Господи, и когда эта канитель вся кончится. Ходит, ходит и все не осмелится. Дурак какой- то! мой на что хухря, а как тогда храбро! ну, да и я…" - она приветливо улыбнулась Федору Андреевичу, а тот продолжал слышать: - "непременно надо Нину настроить. Пусть вызовет его. - Взгляни, пожми руку - он и раскис. Ведь, сама говорила, что не упустит!"
А Нина все время занимала его.
Она рассказала ему про свои сегодняшние занятия, описала ссору двух подруг, сказала, что в книжках "Недели" читала его стихи и так увлекалась ими, что будет просить одного музыканта написать музыку.
- Какие же вам больше понравились? - спросил Федор Андреевич, взглядывая на Нину. "Вот еще! - услыхал он, - и вправду вообразил, что я читала его дребедень! довольно того, что сам читает! Какие же? ах, да!"
- Лес, - ответила она: - помните: "Лес стоит угрюм и мрачен; не видать тропы знакомой"…
Федор Андреевич молча кивнул головою и покраснел, увидев насмешливый взгляд Анатолия. "Тешутся", услыхал он, а Нина говорила брату:
- Сегодня Федор Андреевич не в духе. Он разочаровался в своих друзьях.
- Не надо было ими очаровываться, - сухо сказал Анатолий и встал из-за стола.
Федор Андреевич поднялся тоже и торопливо стал откланиваться. На лицах матери и дочери отразилась неподдельная тревога.
- Куда вы? - воскликнули они в один голос.
- Я вам сыграю новую пьесу.
- А кофе?!
Но он настойчиво отклонил и кофе, и музыку.
- Я на вас буду целую неделю дуться, - сказала Нина.
- Не выдержит! - сладким голосом произнесла Глафира Иларионовна и лукаво взглянула на Федора Андреевича. "Что это словно он взбесился? никогда таким не бывал!"
- Послезавтра у нас пельмени. Для вас делаю! - сказала она.
Он выбежал от них, словно у него горели подошвы, и, пройдя с добрую версту с шинелью нараспашку, едва пришел в себя от всего пережитого.
Вот, кого он любил и кем восхищался!
Проклятый дар!..
Он шел по улице и восстановлял весь день во всех подробностях. Уж не поехать ли домой и залечь спать? Но, собственно, все горькое для него уже кончилось; всего остального он может быть только зрителем. И с этою мыслью он направился домой, чтобы переодеться и поехать к Хрипуну.
IX
Иван Антонович Хрипун был дельцом последней формации. Из дворянской фамилии, умный и энергичный, с своеобразной этикой, по которой люди служили ему только средствами для достижения целей, он в короткое время из помещика среднего достатка обратился в богача, - впрочем, богача по оборотам. Никто не знал его наличных средств, и весьма возможно - умри он внезапно, его семья осталась бы без всяких средств, но теперь у него был мильонный доходный дом на Литейном проспекте, свечной завод, кузница, в одном из имений паровая мельница и, наконец, народный театр, которым он очень гордился и который давал ему немалый доход. Собственно, это был просто балаган, в котором разыгрывались специально заказанные Хрипуном пьесы, где время от времени фигурировал белый генерал, чисто русский боярин, и всегда вышучивались евреи, поляки изображались крамольниками, а немцы, армяне и финны - исконными врагами русских, - но Хрипун с гордостью заявлял, что он со своим театром является одним из устоев "русских начал", и часто, сидя в своем балагане на галерке, вместе с полупьяной публикой, гоготал от восторга, когда актеры на сцене лупили еврея в длиннополом кафтане.
В то же время, прикрываясь своим патриотизмом, он отлично обрабатывал полуголодных актеров, держа их на грошовом жалованье.
Вообще Хрипун был деловой человек.
Солидные дельцы при его имени поднимали брови и покачивали головами, но всякий из них принимал его бланк и общество охотно посещало его богатые рауты.
Добродушный Федор Андреевич, случайно познакомившись с Хрипуном, был поражен его разносторонней деятельностью и искренне увлекался им, слепо веря всему, что говорил о себе Хрипун.
Когда Федор Андреевич подошел к подъезду дома Хрипуна, у панели уже стояло несколько экипажей, окна бельэтажа ярко светились, и в большой передней два швейцара суетливо помогали раздеваться гостям.
Федор Андреевич сбросил шинель на руки одному из швейцаров и пошел по ярко освещенной лестнице. В небольшой передней, украшенной зеркалами в позолоченных рамах, Хрипун принимал гостей. Невысокого роста, коренастый и плотный, с умным грубоватым лицом, изрезанным мелкими морщинками, с рассеянным взглядом занятого своими мыслями человека, Хрипун улыбался при входе нового лица, шаркал ногой, пожимал ему руку и говорил:
- Милости просим!
Потом выпрямлялся и проделывал то же со следующим.
Федор Андреевич поздоровался с ним, но не смог уловить его взгляда и прошел в комнаты. У порога маленькой гостиной стояла хозяйка, с милым, ласковым лицом, и приветливо здоровалась с каждым. Увидев Федора Андреевича, она улыбнулась ему, как старому знакомому, и протянула ему руку, он успел встретиться с нею глазами. "Господи, какая скука, - услыхал он ее мысли: - и как Иван не поймет, что все это смешно и не нужно".
В комнатах уже толпились гости, в кабинете хозяина и наверху, в конторе, за ломберными столами играли в карты, в зале танцевала молодежь, а лакеи, неслышно скользя между гостями, разносили чай, пунш, крюшоны и конфеты.
Федор Андреевич стал бродить по комнатам, изредка здороваясь с знакомыми, и с жадным любопытством засматривал всем в глаза. В комнатах толкались и мелкие писатели, поставщики пьес для балагана Хрипуна, и артисты, отличенные Хрипуном, и купцы, и два-три генерала, несколько чинов полиции и затем товарищи Хрипуна по думе, между которыми были и доктора, и адвокаты.
- Федор Андреевич! - раздался подле него оклик. Он повернул голову и поздоровался с Гозе. Тот сиял. Фрак свободно лежал на его короткой толстой фигуре, баки небрежно были откинуты, на поднятом носе трепетало золотое пенсне, и Гозе самодовольно улыбался, глядя по сторонам с обворожительной любезностью. "Ну, кто красивее меня? кто изящнее, кто умнее?" - услышал Федор Андреевич и улыбнулся в ответ этому пустому самодовольству.
- Воронова не видели? - спросил Гозе.
- Нет. Он здесь?
- Здесь! привез жену и ходит с ней, как дурень с писаной торбой. Семинарист, и вдруг женился на генеральской дочке! Теперь горд как индейский петух. Да вон он стоит!
Федор Андреевич взглянул и в дверях зала увидел Воронова. Согнув шею, выставив вперед свое курносое лицо, он действительно сиял.
- Пишете новую пьесу? - спросил у Гозе подошедший к нему господин странного вида: жидкий и сухой, как палка, с крошечной лохматой головою, с торчащей бородой, он походил на мочальную швабру, прислоненную к стене, потому что имел обыкновение как-то весь откидываться назад.
"Надо быть посолиднее!" - услышал Федор Андреевич, и затем Гозе сказал:
- Пишу, пишу! Иван Антонович не прожил бы масленой и пасхи без моих пьес. Ха-ха-ха!
- Будет мне ролька?
"Знакомы ли они"? - подумал Гозе и сказал:
- Это Мерзкохарь, даровитый артист.
Федор Андреевич, не без удивления странной фамилии, пожал мокрую руку Мерзкохаря. Тот откинулся еще сильнее, несомненно для придания себе важности и, встряхнув своими мочалами, спросил:
- Изволите писать для нашего театра? не слыхал вашей фамилии! может, артист?
- Нет, я пишу, но не пьесы.
- А к нам ходите?
"Видел ли он меня хоть в одной из ролей?" - беспокойно заворочалось у него в голове.
- Он неподражаемо играет становых приставов и сыщиков, - вмешался Гозе и отошел.
Мерзкохарь закачался, как гибкий прут.
- Вам нравится? - спросил он Гозе, но тот уже отошел в сторону, и Мерзкохарь обратился к Федору Андреевичу: - У меня, правда, отлично выходят сцены с чухнами и жидами. Когда я их ловлю и начинаю бить, или выслеживаю, Иван Антонович всегда очень хвалят!
"Похвали и ты!"
Федор Андреевич только кивнул головою, всматриваясь в серые глазки этой хари, а тот думал: "дуралей какой-то! верно, втирается к Хрипуну. Ну, да я отшибу тебя. Подожди! не сегодня-завтра меня режиссером сделает, я и Гозе тогда - фью! однако, черт возьми, не нырнуть ли в буфет?"
- А, Слонов! - извиваясь станом, окликнул он лохматого человека и пошел с ним из комнаты. Федор Андреевич оглянулся. Два господина говорили об африканской войне с видимым жаром. Взгляд одного упал на Федора Андреевича, и он явственно услышал: "провалился бы ты с бурами! говорил бы сразу, за сколько меня покупаешь, а то буры!"
Федор Андреевич брезгливо отвернулся и прошел дальше. Четверо играли за одним столом в винт. Он постарался встретить их взгляды, и все они, оказывается, презирали друг друга и считали мошенниками. Федору Андреевичу стало противно, и вдруг он увидел несущегося по комнате хозяина. Его взгляд скользил по гостям. Он подходил то к одному, то к другому, брал его за талью, потом оставлял и шел дальше. Взгляд его встретился с глазами Федора Андреевича.
"Ну, этот мне пока не нужен! да и вообще!" И он прошел мимо Федора Андреевича, смотря пристально впереди себя, и вдруг набросился на одного господина и пошел с ним назад.
- Я вас с женой познакомлю и потом вам партийку устрою! - нежно говорил он и случайно взглянул на Федора Андреевича. "Не уйдешь ты от меня теперь", - услышал он.
"Деловой человек!" - с усмешкой подумал Федор Андреевич, а Хрипун опять шел назад, ведя под руку Воронова. Тот согнул свою неуклюжую фигуру и счастливо улыбался.
"Все же полиция. Обласкать надо; всегда пакость устроить может", думал Хрипун, идя с Вороновым, а Воронов с гордостью думал: "Вот что значит жена из высшего общества!"
Федор Андреевич торопливо отвернулся, и ему стало противно. В это время глаза его встретились с глазами управляющего Хрипуна. Гладко выбритое, умное и хитрое лицо управляющего, насмешливо улыбалось. Федор Андреевич услыхал: "Дурачье! их корми только! а узнай они наши дела… что этот так глаза пучит?…"
- Мое почтение! - сказал он Федору Андреевичу, подавая ему мягкую, как вата, руку.
Федор Андреевич поздоровался с ним и пошел дальше. Он миновал несколько комнат и очутился в маленькой гостиной, освещенной голубым фонарем.
Здесь не было никого. Смешанный гул толпы и музыка доносились смутным шумом.
Федор Андреевич устало опустился в глубокое кресло и тяжело вздохнул. Чувства омерзения и ужаса сменялись в его душе. Вот люди, которых он и уважал, и любил! жалкие себялюбцы, глупцы, негодяи, лицемеры! ни одной возвышенной мысли, ни одного чистого чувства!.. Правы все, считавшие его чуть не дураком!..
Он машинально взял в руки чей-то портрет со стола. За стеклом рамки смотрело на него красивое женское лицо; в то же время в стекле, на темном фоне отразилась его физиономия; он взглянул себе в глаза и в ту же минуту услышал самодовольный голос: "что ни говори, а я лучше всех! и умнее, и чище…"
Краска кинулась ему в лицо, и он с негодованием отложил в сторону портрет. Вот и он со своей душою!
- Что вы уединились тут? - раздался над ним голос: - Одни и скучаете?
Он торопливо встал и увидел перед собою радушное лицо хозяйки.
- Я зашел сюда отдохнуть, - ответил он, смотря ей в глаза, но таинственного голоса не раздалось: сила талисмана окончилась…
- Может быть, вы кого-нибудь ждете! - с лукавой улыбкою сказала хозяйка и, погрозив пальцем, вышла.
Федору Андреевичу стало невыносимо тяжко. После всего пережитого за день он уже не чувствовал себя в силах оставаться здесь долее и решил уехать.
По дороге он думал, что испортил навеки свою жизнь, что теперь он уже не будет в состоянии, как прежде, смотреть открыто людям в глаза и доверчиво относиться к их речам. Что теперь он не поверит… даже себе.
Он вошел в свою квартиру, оглянулся кругом и все показалось ему так уныло, так пасмурно. И в нем самом совершилась перемена.
Чувство сперва ужаса, потом омерзения сменилось тихою грустью. Собственно, он вкусил от дерева познания добра и зла…