* * *
- …Тебе б брахманом уродиться, - заметил Карна. - Уж больно складно все у тебя выходит. Где нахватался, приятель? Может, ты скрытый мудрец?
Экалавья улыбнулся ему через костер.
- Мой отец, Золотой Лучник, недаром стал вождем трех кланов…
- Заливай больше: недаром стал! Небось от деда твоего трон унаследовал!
- Конечно, наш род знатен по меркам горцев. Но жезл вождя в горах Виндхья не передается по наследству. Мы ведь дикари, забыл? Грязные нишадцы. Вождей выбирают на совете старейшин.
- Здорово! - искренне восхитился Карна. - А в этом дурацком Хастинапуре ностс с наследниками, как юродивый с драной торбой! Вот и садится на трон то слепой калека, то придурок, то сопляк малолетний. Одно их спасает - Грозный. Умный мужик, всем здесь заправляет. Хотя и скотина изрядная. Не люблю. Зато у других и такого нет. Потому, наверно, от них одни болваны и приезжают!
Экалавья лениво вертел в руках обглоданную кость. Вразумлять срамослова он не стал - давно привык к речам бойкого на язык приятеля.
- Правитель не обязан вызывать любовь. Правитель - символ державы, и его надо уважать. Моего отца у нас в горах уважают… а я его люблю. Было бы хуже, если б отца вокруг все любили, а уважал - один я.
- Эх, почему я не горец! Был бы умным, как брахман… Слушай, а ты точно не дваждырожденный?
- Точно. У нас вообще варнам не придают такого значения, как здесь.
- Вот я ж и говорю! - обрадовался Карна. - Свобода! И зачем ты сюда с гор спустился? Я б на твоем месте босой домой побежал! Знаешь, как иногда поперек горла встанет: этому так кланяйся, тому - этак, перед одним ниц падай, другой сам перед тобой спину гнуть должен… А ежели не согнул и ты ему спустил или просто не заметил - ты лицо потерял! Коровье молоко пить дозволено, козье по нужным дням, к ослиному не вздумай и близко подойти! Чистое, нечистое, чистое, да не про твою душу… Брахману перечить ни-ни, даже если он чушь несет! Дхик! Надоело! В Чампе легче жилось. А у вас в горах небось вообще рай!
- Для кого как, - серьезно ответил Экалавья. - У нас, например, многие считают Город Слона земным раем. И завидуют его жителям, равно как и всем в землях Кауравов. Бредят Великой Бхаратой. Там, мол, порядок и процветание, утонченность и благочестие, а у нас: набеги, воровство, дома неправильные, брахманы бездельники, молодежь стариков не уважает, на чистоту варн всем наплевать… Дхик! - довольно похоже передразнил нишадец сутиного сына и лукаво подмигнул приятелю.
Карна искренне расхохотался:
- Уел, каюсь! Ясное дело, кому жрец, кому жрица, а кому и олений мосол! Если по мне, то главное - свобода. У вас с этим делом проще. Законы опять же хорошие - простые, правильные, без всяких выкрутасов… А тут ученые брахманы от безделья навыдумывают всякого, а мы выполняй! Вот ежели станет мне здесь совсем невмоготу - сбегу к вам в горы!
- Свобода, говоришь? Законы простые и правильные? - Рыжие языки пламени играли тенями на лице горца. - А у вас, значит, законы неправильные?
- Ну, не то чтоб совсем, - чуть смутился Карна. - Просто очень уж мудреные! Сам бхут ногу сломит!
- Так у вас и держава во-о-он какая! - протянул нишадец. - Поди управься, удержи все в голове! Вот и придумали законы на все случаи жизни, чтоб точно знать, как и когда поступать. Может, где-то и перепудрили - не мне судить. А у нас горки да пригорки, все поселения наперечет, все друг друга знают как облупленных, и законы у нас простые, потому как и жизнь такая… безыскусная. Что же касательно свободы…
Сын Золотого Лучника долго молчал, собираясь с мыслями.
- …что касательно свободы, так она не снаружи нас. Она здесь, - и Экалавья приложил ладонь к своей груди напротив сердца.
- Ну, это и дикобразу понятно! - мигом перебил его Карна. - Внутри мы все свободные! Зато снаружи…
- Не все. Многие внешне свободные люди на самом деле - рабы собственных страстей, вожделений, сиюминутной выгоды. Обстоятельства диктуют им свою волю, вынуждая плыть по течению, и зачастую люди тонут, попав в водоворот. Вместо того, чтобы подплыть к берегу, вздохнуть полной грудью, посмотреть на реку- жизнь со стороны и понять: что же им нужно на самом деле? Вот с этого момента и начинается подлинная свобода.
- Ом мани! - ехидно ухмыльнулся сутин сын. - Но ответь тогда мне, скудоумному: вот человек, который знает, что ему надо, как ты говоришь, со свободой в сердце. Вот этого человека запирают в темницу. Неважно, за дело или нет. Вот он сидит в темнице - и на кой ляд ему тогда хваленая внутренняя свобода, ежели на дверях замок?!
- Ты привел неудачный пример, Карна. По-настоящему свободный человек свободен и в темнице. У него все равно есть выбор: покориться своей участи, попытаться бежать, передать весточку на волю, чтобы друзья замолвили за него словцо, или свести счеты с жизнью - и так избегнуть заключения. Как видишь, выбор есть, а значит, есть и свобода! Помнишь, ты рассказывал мне историю ареста твоего отца и его отказа от побега? Так вот, твой отец был свободен! Только внутренне свободный человек может добровольно предпочесть заточение побегу! Он сам выбрал свою судьбу - и в итоге выиграл куда больше, чем если бы поспешил спастись бегством! В твоем отце есть та внутренняя суть, которую брахман, наверное, назвал бы частицей Великого Атмана, а я… я не могу найти ей названия! Человек, обладающий ею, свободен независимо от внешних обстоятельств. Он поступает не согласно им, а согласно велению этой сути. И ничто в Трехмирье не в силах заставить его поступить наперекор ей. Думаешь, ты иной? Зря ты так думаешь, Карна.
- Ну спасибо, утешил! - Карна молитвенно сложил ладони передо лбом. - Внутренняя суть? Скорее уж внутренний сута, который гонит колесницу души, куда сочтет нужным. Только, понимаешь ли… вот в чем загвоздка, друг мой Экалавья, мало мне внутренней свободы! Мне внешнюю подавай!
- Это будет трудно, Карна. И не только в Хастинапуре. От себя не убежишь. Даже в наши горы.
- Верю, Экалавья. И все-таки я очень постараюсь… Гляди-ка, пообщался с тобой - и сам заговорил, будто жрец бобоголовый!
Юноши рассмеялись.
- Я думаю, мы еще вернемся к этому разговору, - заключил Карна, поднимаясь на ноги.
- И я так думаю, - согласно кивнул горец.
Оба они тогда еще не знали, как неожиданно и трагично завершится их спор через два года.
3
ПРОБУЖДЕНИЕ
- …Привет, дружище!
- Карна! Как я рад тебя видеть!
Некоторое время парни тискали друг друга в объятиях, издавая при этом полузадушенные восклицания.
Со стороны могло показаться, что медведь-губач решил полакомиться мясцом лесного якши-долговяза, но со стороны глядеть было некому.
- Ну ты прямо к ужину!
- Здорово! Я к ужину и с добычей за пазухой…
- Ворованное?
- А то!
- Карна! Вымахал, что колесничное дышло, стреляешь небось как сам Наставник Дрона, а еду по-прежнему воруешь!
- Ясное дело! - Карна уселся у костра, с наслаждением вдыхая аромат жаркого. - Эх, приятно видеть нечто постоянное! Точь-в-точь как два года назад, когда мы познакомились. И как год назад. Ты тоже не меняешь своих привычек - встречаешь меня этакой вкуснятиной!
- Благодари Наставника Дрону. - Лукавство прямо-таки сочилось из всех пор широкоскулого лица Экалавьи. - Вот кто неизменен в своей точности: ваши летние сборы начинаются из года в год в один и тот же день. Да и место остается постоянным. Так что я, в общем, ждал тебя и успел озаботиться ужином.
- Благодарю тебя, Наставник Дрона! - весело заорал Карна и отвесил шутливый поклон в сторону возвышавшегося на краю поляны деревянного идола. - Ты гляди, а действительно похож! Сейчас плетей дать велит. Да, кстати, недавно Дрона гонял нас с бердышами… Короче, поедим - покажу.
И Карна мигом ухватил лакомый кус оленины.
В этот вечер друзьям так и не довелось почесать языки: стреляли до темноты, всласть намахались посохами, заменявшими бердыши и копья, вспоминали прошлогодние встречи и от души хохотали над незамысловатыми шутками.
Когда ночь окончательно вступила в свои права, Карна засобирался обратно в лагерь.
- Оставайся! - предложил нишадец. - Стрельбу на звук покажу.
- Успеется. Сборы долгие… Только завтра я, наверное, не приду - одну знакомую проведать надо.
- Ну ты точно ничуть не изменился! Ладно, до послезавтра.
- До послезавтра.
* * *
В ту проклятую послезавтрашнюю ночь Экалавья уговорил-таки тебя остаться.
А под утро тебе приснился сон.
Предрассветный туман плыл прядями мокрой паутины, где-то далеко на востоке медленно поднималась из-за горизонта колесница Лучистого Сурьи, но бог- Солнце был слишком далеко, он не успевал, не успевал…
К чему он должен был успеть? Что за глупости! Обычный новый день - туман как туман, взойдет огненный диск - и он рассеется, опав росой на травы. Куда торопиться?
Зачем?!
Сквозь пелену дремы, тенями надвигающейся беды, проступили две приближающиеся фигуры. Вскоре ты узнал обоих: Наставник Дрона и… твой извечный противник, беловолосый царевич Арджуна - по слухам, сын самого Громовержца.
Да хоть всей Свастики разом! - этого юнца ты терпеть не мог, а он отвечал тебе взаимностью.
Неудивительно: во многом вы были похожи - царственный полубог Арджуна и сутин сын Карна.
Гордецы из гордецов.
Рядом с тобой зашевелился Экалавья, сонно вздохнул полной грудью, и ты еще успел удивиться: ты ведь спишь? Или нет? В любом случае ты лежишь внутри хижины нишадца - одновременно видя сон про Дрону, Арджуну и туман.
Впрочем, во сне бывает и не такое.
А вот ты уже не лежишь, а встаешь и делаешь шаг за порог, в зябкую рассветную сырость, насквозь пропитанную росой и туманом. До тебя не сразу доходит, что теперь ты видишь странный сон двумя парами глаз: своими и глазами нишадца - это он, Экалавья, вышел из хижины, а ты кажешься самому себе бесплотным духом тумана, Видехой-Бестелесным, незримым божеством…
Экалавья припадает к стопам Наставника Дроны. Сейчас перед взором горца только эти стопы да еще несколько смятых травинок с бисеринками росы на стеблях - а ты-дух в то же время не можешь оторвать взгляда от лица Брахмана- из-Ларца. Хочется кричать, но горло надежно замкнуто на тысячу ключей: пред тобой лик деревянного болвана, маска идола, которому Экалавья каждое утро возносит положенные почести, прежде чем начать новый день.
- Учитель… - благоговейно шепчут губы горца. И за спиной Дроны передергивается, как от пощечины, беловолосый Арджуна.
- Встань, - скрипит идол.
Пауза.
- Я слышал, ты достиг изрядных успехов в стрельбе из лука, - мертвый голос не спрашивает, а как бы утверждает очевидное.
- Не мне судить, Учитель…
- Принеси лук и стрелы.
Дверь хижины бросается тебе навстречу, поспешно распахивается, пропуская тебя внутрь, так не бывает, но миг - и ты уже снова снаружи.
Руки привычно сжимают знакомое оружие.
- Стреляй! - В воздух взлетает гнилой сучок, чтобы разлететься в мелкую труху.
- Вон тот лист на ветке капитхи, - палец идола безошибочно указывает цель. - Сбей. Пока будет падать - три стрелы.
Свист.
Клочья.
- Хорошо. Говорят, ты также любишь стрелять на звук?
- Это правда, Учитель. Конечно, я еще далек от совершенства, но…
Ненавидящие глаза царевича. Ясное дело, Арджуна терпеть тебя не… Стой! Ведь перед царевичем - не ты! Он видит перед собой нишадца! За что же он ненавидит ЕГО?!
"Грязный нишадец!.."
Видит - не видит - ненавидит…
Кошмар длится целую вечность, ты хочешь проснуться, ты очень хочешь проснуться, но это выше твоих сил.
Мара, Князь-Морок, ну ты-то за что мучаешь меня?!
- Вижу также, - скрипит идол, - что ты воздвиг здесь мое изображение. Или я ошибаюсь?
- Нет, Учитель! То есть да… то есть воздвиг! И воздаю ему все положенные почести…
- Следовательно, ты считаешь меня своим Гуру? Мертвый голос. Мертвое лицо.
- Да, Учитель. Если только это не оскорбляет тебя…
- Не оскорбляет. Вижу, мой урок пошел тебе на пользу. Что ж, ученик, твое обучение закончено. Готов ли ты расплатиться со своим Гуру за науку?
- Разумеется, Учитель! Требуй - я отдам гебе все, что ты пожелаешь!
Взгляд Экалавьи просто лучится радостью, и боль пронизывает тебя до костей.
Боль надвигающейся утраты.
- Отдай мне большой палец твоей правой руки. Это и будет платой за обучение.
Что?!
Быть не может!
"Может, - скрипуче смеется греза. - Во сне все быть может, да и наяву случается…"
- Желание Учителя - закон для ученика.
Перед лицом вновь мелькает дверь хижины.
Руки ныряют в ворох шкур.
Нож.
Дверной проем, подсвеченный лучами солнца. Редеет туман, искажаются, оплывают в кривом зеркале лица Наставника Дроны и царевича - солнечные зайчики пляшут на щеках, и на лбу, и на скулах.
Зайчики, спрыгнувшие с лезвия ножа.
- Не надо!!!
Твой вопль и крик беловолосого сына Громовержца сливаются воедино.
Хруст рассекаемой плоти.
Экалавья чудом исхитряется подхватить падающий обрубок и, встав на колени перед Дроной, почтительно протягивает ему то, что еще недавно составляло с горцем одно целое.
- Благодарю тебя, Учитель. Прими от меня эту скромную плату.
Из рассеченной мякоти на краю ладони, превратившейся в узкую лапу ящерицы, обильно течет алая кровь, заливая бок и бедро нишадца, а горец все продолжает стоять на коленях, протягивая Дроне отрубленный палец.
Это сон, сон, это только сон!
Ослепните, мои глаза!
Я хочу проснуться! Сейчас! Немедленно!
В ушах нарастает отдаленный комариный звон. Кругом все плывет, и ты ощущаешь, как твердеет твоя татуированная кожа, застывая на тебе хитиновым панцирем жука, вросшими в тело латами, несокрушимой броней, доспехами бога!
Проснуться!
Немедленно!
Но сон длится.
Дрона протягивает руку и берет отрубленный палец.
- Я принимаю плату. Твое обучение закончено.
Брахман-из-Ларца поворачивается и походкой ворона ковыляет прочь. Царевич же задерживается, прирос к месту, смотрит на искалеченного горца.
- Экалавья… - выдавливает наконец Арджуна. Нишадец поднимает взгляд от четырехпалой руки на юного полубога.
Спокойно, без злобы и гнева.
- Я… я не хотел… так. Я не знал… Прости меня! - Арджуна неуклюже кланяется и бегом бросается вдогонку за уходящим Дроной.
Нишадец долго смотрит им вслед, потом переводит взгляд на лежащий у его ног лук и колчан со стрелами.
Жуткая, похожая на звериный оскал усмешка - и в следующее мгновение здоровая рука горца устремляется к луку.
Тетива остервенело визжит, натягиваясь, рука-коготь указательным и средним пальцами вцепляется в бамбуковое веретено с обточенными коленами, сминая оперение, и две стрелы, одна за другой, уже рвутся в полет.
Вторая сбивает первую у самой цели, как скопа-курара бьет верткую казарку, не дав вонзиться в лицо деревянного идола.
Ты видишь это.
* * *
Невероятным усилием Карне все же удается вырваться из вязкой глубины кошмара, и со звериным рычанием он выныривает на поверхность яви.
Но что это?!
Мара длится?!
Плетеная дверь хижины распахнута настежь. Экалавьи рядом нет, и, самое главное, никуда не исчез знакомый звон в ушах, а тело… тело тверже гранита, и кровь гулко бьется в естественные латы изнутри, словно пытаясь вырваться на волю.
Что происходит?!
Очертания предметов странно размазываются, когда Карна делает шаг к двери, он даже не успевает заметить, как оказывается снаружи.
Экалавья поднимает взгляд и застывает, восхищенно моргая заслезившимися глазами: к нему идет божество! Сверкающий гигант, на которого больно смотреть. От сына возницы исходит алое сияние, окутывая его мерцающим плащом поверх алмазного панциря, и кажется в тот миг нишадцу: ничто в Трехмирье не в силах сокрушить бешеного витязя! Вот сейчас, сейчас мститель бросится вслед за Наставником Дроной и беловолосым Арджуной, догонит, разорвет на части голыми руками - в отмщение за его, Экалавьи, отрубленный палец.
- Не надо, Карна! Пощади их! - шепчет горец, молитвенно складывая ладони передо лбом, и шепот его громовыми раскатами отзывается в воспаленном мозгу Карны.
Сутин сын останавливается. Кровавая пелена перед глазами мало-помалу редеет, мара превращается в деревья, вчерашнее кострище, кусты олеандра на краю поляны… и отступает комариный звон в ушах, забивается в нору под сводами черепа, чтобы вернуться в другой раз.
Со стороны Экалавья видит: исподволь гаснет ореол вокруг Карны, тускнеет и истончается, нитями татуировки втягиваясь в кожу, чудесный доспех, и неохотно унимается биение багрового пламени в серьгах друга.
- Покажи руку! - хрипло выдыхает Карна. - Покажи!
- Не надо…
- Так это был не сон?! Пишач сожри твою правильность, нишадец! Ведь ты же всю жизнь мечтал… Думаешь, ты всего лишь палец отрезал?! Ты мечту свою, веру свою - ножом! Надо было плюнуть в глаза этому…
- Ты заблуждаешься, друг мой, - тихо звенит металл в голосе нишадца, исын возницы осекается. - Я не резал свою мечту ножом. Я лишь исполнил волю Учителя. Да, в какой-то момент я, подобно тебе, едва не поддался гневу и возмущению, но вовремя понял, что Учитель прав. К тому же он ошибся.
- Как это: прав - и ошибся? - Боль и недоумение, недоумение и боль.
- Он был прав, требуя у меня плату за обучение. Ведь два года назад он дал мне один урок? Дал. Тогда Дрона велел мне уйти, но не сказал вслед: "Ты не мой ученик!" или "Я не твой Учитель!". Да и ты, Карна, делился со мной наукой именно Наставника Дроны, а не чьей-нибудь! Я сам назвал Дрону своим Гуру - никто меня за язык не тянул. И сам пообещал: "Я отдам тебе все, что ты пожелаешь!" Он пожелал мой палец. Имея на это полное право. А я как ученик должен был отдать ему требуемое. Я отдал.