2
Таинственны мудрости древней скрижали,
Сколь счастливы те, что ее избежали.
* * *
Бессмертна от века душа человека -
Но гибнет от старости тело-калека,
Страдая от хворей, напастями мучась.
Увы, такова неизбежная участь
Души, что, меняя тела, как одежды,
Идет по Пути от надежды к надежде,
От смерти к рожденью, от смеха к рыданью,
От неба к геенне, от счастья к страданью.
Дорога, дорога, дорога, дорога,
Извечный удел человека - не бога.
Ведь те, кто вкусили амриту благую,
Телами со смертью уже не торгуют,
Для плоти их тлена не сыщешь вовеки -
Завидуйте им, муравьи-человеки!
У тела бессмертного участь другая:
Оно не потеет, не спит, не моргает,
Не ведает боли, не знает старенья,
Достойно назваться вершиной творенья,
Вовек незнакомо с чумой и паршою -
Но суры за то заплатили душою,
И души богов, оказавшись за гранью,
Подвержены старости и умиранью.
Дряхлеет с веками, стара и убога
Душа всемогущего, вечного бога -
Становится пылью, становится прахом,
Объята пред гибелью искренним страхом.
Сухою листвой, что с деревьев опала,
Осыплется наземь душа Локапалы,
Сегодня умрет, что вчера шелестело, -
И станет бездушным бессмертное тело.
О скорбь и страданье, о вечная мука! -
Коль в суре поселится серая скука,
Наскучат утехи, любовь и сраженья,
Наскучит покой и наскучит движенье,
Не вспыхнут глаза грозовою зарницей,
И мертвой душе станет тело гробницей!
О горы, ответьте, о ветры, скажите:
Куда подевался иной небожитель?
Ни вскрика, ни стона, ни слова, ни звука -
Лишь скука, лишь скука, лишь серая скука…
Но изредка ветра порыв одичалый
Доносит дыханье конца Безначалья:
"Мы жили веками, мы были богами,
Теперь мы застыли у вас под ногами.
Мы были из бронзы, из меди, из стали -
О нет, не мертвы мы… мы просто устали.
Ужель не пора нам могучим бураном
Приникнуть, как прежде, к притонам и храмам,
И к вспененным ранам, и к гибнущим странам,
И к тупо идущим на бойню баранам?!
Мы жили веками, мы были богами -
Но нету воды меж двумя берегами".
* * *
О знание темное Века Златого! -
Воистину зрячий несчастней слепого…
* * *
Менялась основа, менялося имя,
Один на престоле сменился двоими,
Менялись владыки, как служки во храме, -
И Свастики знак воссиял над мирами.
Их было четыре, а стало их восемь -
Чьим душам грозила холодная осень,
Кто плечи подставил под тяжесть святыни,
Не ведая, чем он поддержан отныне.
Назначено так на рассвете творенья:
Есть тапас и теджас, есть Жар и Горенье,
Есть дар аскетизма и пламенность сердца -
Последним поддержана суть Миродержца.
Когда подступает душевная мука,
Когда в Локапале поселится скука,
То смертный, чей дух воспарял, пламенея,
Чье сердце удара перуна сильнее,
Навеки покинув земную дорогу,
Отдаст свою душу уставшему богу -
Чтоб пламенность эта, чтоб это Горенье
Мешало души Миродержца старенью,
Чтоб честь не линяла, чтоб совесть не слепла,
Чтоб феникс отваги поднялся из пепла,
Чтоб щедрость дарила, чтоб радость явилась…
Чужое Горенье своим становилось!
Вот так Миродержец с судьбою большою
Лечил свою душу чужою душою,
И крепла опять сердцевина больная -
Не зная, не зная, не зная, не зная…
3
…Они брели мне навстречу, по колено проваливаясь в свинец.
Чубатый гигант в одеяниях цвета запекшейся крови приблизился первым.
- Здравствуй, Секач, - сказал Яма, Адский Князь, Локапала Юга.
- Здравствуй, Грозный, - ответил я, не отводя взгляда.
И мы оба повернулись к Миродержцу Запада, Варуне-Водовороту, в чьих зеленых кудрях пеной блестела обильная седина.
Повернулись, чтобы как подобает приветствовать Брахмана-из-Ларца.
Я не стал спрашивать, что им известно и откуда. К чему?! - если из-за спины Варуны с показной робостью выглядывала голубоглазая богинька, придерживая на плече неизменный кувшин.
Капли тяжко шлепались на гладь Прародины и сразу тонули, уходя в пучину.
Да, наверное, если бы позавчера я начал прямо с жизни Карны, чья смерть являлась мне в пекторали панциря…
- Шлендра ты, - ласково бросил я Времени. - Маха-шлендра. Одно на уме?!
- Я такая, - подбоченилась Кала, умудрившись не уронить при этом свой кувшин. - Прости, Владыка: мы тебя ждали-ждали… Нездоровилось, да? А мы потом к тебе в Обитель… ой, а там Словоблуд, там Опекун, Десятиглавец… Пришлось чуть ли не силой им языки развязывать!..
И осеклась.
- Они явились ко мне в шатер, - бесцветно прогудел Яма, терзая чуб, побелевший за сегодняшний день. - Ночью, в часы перемирия. Все пятеро Пандавов во главе с Черным Баламутом. Воззвали к обету Гангеи не отказывать просящему и задали вопрос: каким образом можно убить меня? Я ответил. Назавтра Арджуна расстрелял меня, закрывшись Хохлачом, - я не мог поднять руку на того, кто родился женщиной, - и вынудил избрать день и час моей смерти. К чему мне было жить после этого?!
- Они убили слона, назвав его именем моего сына, - уронил маленький Варуна, глядя вдаль. - "Жеребец пал! - сказали они, следуя совету Черного Баламута. - Почему ты еще сражаешься, бесстыжий брахман?!" Я не поверил. Но они настаивали, а сына не было видно поблизости. Тогда я спросил Царя Справедливости: правда ли это? Он никогда не врал… раньше. После его ответа мне все стало безразлично. Я отвратился от битвы и сел безоружный на землю. Да, мне отрубили голову, как жертвенному барану! - но к чему мне было жить после этого?!
- Мне подсадили возницу-предателя, - сказал я, чувствуя, как знакомая ненависть заставляет кулаки сжаться. - Во время боя он загнал колесницу в трясину, и Арджуна метнул в меня, лишенного возможности маневрировать, "Прошение Овна", запрещенное в поединках смертных. Правда, надо отдать ему должное, он выждал некоторое время. Еще бы! - понимая, что сутин сын мигом раскусит предательскую уловку, он любезно позволил мне своими руками убить изменника. Отличный способ заткнуть болтливый рот!.. Я обманул Арджуну. Я оставил возницу в живых - и правильно сделал. Говорят, царь Шалья после моей смерти еще полтора дня удерживал позиции…
Я замолчал.
Трое Локапал стояли и смотрели друг на друга.
Моргая.
- Ну и чем мы лучше Черного Баламута? - тихо спросил я. - Чем мы лучше упыря-пишача из лесов Пхалаки?! Чем?!
- Тем, что не знали, - ответил зеленоволосый Варуна, и Адский Князь кивнул, соглашаясь. - Мы не знали. Мы не готовились заранее… А впрочем, ты прав. Чем мы лучше?
Со стороны берега донесся грохот.
Секундой позже стая "Южных Агнцев" подняла столбы воды вокруг нас.
Когда я разглядел, кто стоит у самой кромки берега, я мысленно согласился с его поступком: лучшего способа докричаться до нас не было.
Волны покорными псами лизали босые ноги старика, изредка стараясь подпрыгнуть и дотянуться до пушистого кончика косы, адская бездна Тапана текла смолой в узких глазницах, и беззвучно мычал с секирного лезвия белый бык.
- Мальчики… - шептали сухие губы. - Мальчики мои…
Трое Локапал, склонив головы и сложив ладони у лба, стояли перед Рамой-с-Топором.
Трое учеников - перед Учителем.
Наконец аскет успокоился и в свою очередь поклонился нам.
- Я счастлив приветствовать Миродержцев Востока, Юга и Запада. Прошу простить мне столь бесцеремонное вторжение…
Легкая улыбка осветила костистое лицо аскета, и мы улыбнулись в ответ.
- …но у Шивы-Разрушителя не оказалось под рукой лучшего посланца, чем я, многогрешный.
- Посланца? - разом выдохнули три глотки, и тихо ахнула за спиной Кала- Время. - Под рукой?!
- Увы, это так. Просто Синешеий просил передать вам: минуту назад бешеный сын Дроны напал на спящий лагерь победителей. Шива полагал, это будет интересно узнать всей Свастике.
И я раскинул руки крестом, отдаваясь Жару Трехмирья.
Чтобы в самом скором времени оставить Безначалье.
4
…Багровое пламя цвета одежд Владыки Преисподней полыхнуло нам в лицо, но стоявшие рядом со мной Яма и Агни были здесь ни при чем.
Это был Второй мир.
Это была Курукшетра.
Это яростный Жеребец, сын Наставника Дроны, обрушивал на спящих врагов ненасытное пламя своей мести.
Мы стояли и смотрели.
Простой смертный, пусть даже и сын сура, мало что сумел бы разглядеть в том безумном аду, что разверзся прямо перед нами, когда мы, вся Свастика в полном составе, вместе с Временем и престарелым аскетом возникли в сотне шагов от лагеря победителей. И сейчас Я-Карна был рад, что Я-Индра в силах видеть все. До мельчайших подробностей. До боли в висках, до скрежета зубовного.
Мы не пытались ринуться в схватку: наш черед еще настанет.
Мы стояли и смотрели.
Смотрели, как сын Дроны проклинает сам себя, как он вершит свой суд по новому Закону, Закону Пользы, провозглашенному Черным Баламутом.
Огненный смерч кольцом охватил лагерь, испуская надрывный рев, не давая никому вырваться из ловушки: вот обезумевший от ужаса полуголый мужчина сломя голову кинулся прямо в огонь, прикрыв лицо руками. Наверное, он надеялся прорваться - и через мгновение он действительно выпал наружу… дымящаяся черная головня.
Пламя не выпускало живых.
Только мертвых.
А по бокам единственного прохода, остававшегося в стене рукотворного пекла, стояли двое: Критаварман, царь бходжей, и наставник Крипа. Парные мечи брахмана и шестопер кшатрия работали без устали, и те счастливчики, кто уже, казалось, сумел вырваться из Преисподней, обретали покой прямо здесь, груда изрубленных тел у выхода из лагеря стремительно росла.
Внутри же безраздельно царил демон по имени Жеребец. О, сын Дроны умел убивать! Он не разменивался на мелочи: тому, кто уже однажды посмел выпустить на свободу "Беспутство Народа", терять было нечего! Губы его выплевывали мантру за мантрой, и проливался с неба дождь из зазубренных чакр, тучи возникавших из ниоткуда стрел косили выбегающих из шатров воинов, и яростными углями горели в дымном зареве глаза Брахмана-из-Ларца во втором колене.
Но для избранных Жеребец жалел небесного оружия.
Нырнув в один из шатров, он за волосы выволок наружу Сполоха, вымоленнре дитя Панчалийца, - именно Сполох предательски отсек голову Наставнику Дроне, когда обманутый старик отвратился от битвы.
Безжалостные удары ног обрушились на тело, скорчившееся у откинутого полога, хрустнули ребра, изо рта Сполоха брызнула кровь. На мгновение он нашел в себе силы приподняться:
- Дай мне встать и сражайся, как подобает кшатрию! Лицом к лицу!
Черные сгустки слов упали впустую: Жеребец лишь презрительно расхохотался смехом безумца.
- Я не кшатрий. И, наверное, я уже не брахман. Разве ты встал лицом к лицу с моим отцом, когда хватал его за седые волосы?! когда отсекал ему голову?! когда поднимал ее для всеобщего обозрения?! Даже безоружному, ты побоялся взглянуть ему в глаза! И ты еще смеешь требовать благородной смерти?!
Под пятой боевой сандалии треснули пальцы, удар под ложечку заставил тело избиваемого выгнуться рыбой, которую живьем швырнули на сковородку, сухой веткой переломилась правая рука Сполоха, когда он попытался закрыть лицо: теперь из-под разорванной кожи клыком оскалился белый обломок кости, и кровь обильно текла по предплечью.
- Тогда хотя бы прикончи меня оружием, как воина!
- Ты не воин! Ты - мерзкая собака, и это сравнение - оскорбление для всей песьей породы! Нет, падаль, ты достоин одного: чтоб тебя забили ногами!
Вскоре в кровавой пыли у ног Жеребца копошилась груда лохмотьев, ничем не напоминавшая более человека, а мститель все продолжал в остервенении наносить удары.
К нему бросились трое опомнившихся воинов, успев разыскать свои топоры, но Жеребец даже не взглянул на них. Продолжая измываться над жертвой, он завыл зимним волком, завыл почти членораздельно - и ответный вой огласил окрестности.
Заклятие Тварей!
Миг - и горящий лагерь наводнили сонмища косматых тел, бежавших к Жеребцу воинов разодрали в клочья и пожрали, вырывая из лап соперника кровавые ошметки. Клыкастые пишачи-трупоеды, ракшасы с вытаращенными буркалами, скользкие бхуты с когтями-крючьями, способными в момент располосовать слоновью шкуру, - обезумевшая от запаха свежей крови и обуянная жаждой убийства нежить обрушилась на лагерь недавних победителей.
А чуть поодаль, по другую сторону огненной стены, возник знакомый светящийся треугольник.
"Мертвая" бирюза, неистовая зелень глаз без зрачков.
Явившийся лично Синешеий Шива, Владыка Тварей, наблюдал за тем, как резвится его свита, призванная заклятием Жеребца.
- Откуда?! - Дыхание сбилось, и мысль оборвалась, так и не успев стать до конца высказанной, но стоявший рядом Рама-с-Топором ответил мне:
- Жеребец воззвал к Шиве еще вечером, когда наткнулся на умирающего Бойца с раздробленными бедрами. Как ни странно, Разрушитель явился сей же час и благословил сына Дроны на ночной налет. А меня за вами отправил…
Я молча кивнул.
Говорить не хотелось. Вот это уже настоящий конец света: когда люди и демоны с благословения богов убивают спящих!
Вот он - новый мир, рождающийся из агонии старого!
Смотри, Громовержец!
Смотри, Секач!
Кто здесь люди, кто боги и кто демоны?! - здесь, где стерты различия, попран Закон, воспета Польза, а из всей Любви осталась лишь любовь к убийству!
Мы стояли и смотрели.
…Одним взмахом меча Жеребец вспорол чрево Хохлачу - второму "Ребенку-на-Погибель", дочери-сыну мстительного Панчалийца, - и человек, чудом сменивший врожденное естество, живой щит против Гангеи Грозного, рухнул под ноги убийце, судорожно пытаясь собрать ворох дымящейся требухи.
Словно хотел удержать улетающую душу царевны Амбы, отомстившей-таки в следующем рождении своему обидчику.
За все надо платить, царевна!
А за месть - вдвойне.
Да, вдвойне! - и падали один за другим юные сыновья братьев-Пандавов, сраженные безжалостным Жеребцом.
Резня продолжалась.
Оборвав привязь, кони и слоны топтали людей, земля превратилась в кровавую кашу, в которой натужно чавкали ноги и копыта людей, нелюдей и животных, ослепнув от бьющего со всех сторон смрадного пламени, оглохнув от стонов и криков, трубного рева слонов и конского ржания, воины поражали друг друга, и как нож сквозь масло, как плуг, взрывающий рыхлую землю, неотвратимо и целеустремленно шел через этот ад Рама-Здоровяк по прозвищу Сохач. Его смертоносная соха, сверкая в багровых отблесках, мерно вздымалась и опускалась, унося очередную жизнь. И первая борозда мира нового тянулась через умирающую в корчах реальность мира старого - борозда, которую прокладывал тот, кто отвратился от Битвы, чтобы сейчас принять участие в Бойне.
- Тезка никогда не любил убивать. Но сегодня… сегодня он вызвался сам, - словно издалека донесся до меня голос Палача Кшатры.
…По лагерю бродили порождения ночи, обгладывая раненых, даже не удосужась предварительно добить несчастных. Гора трупов окончательно завалила вход, и страшные привратники устало вытирали оружие об одежду тех убитых, на ком она была: их работа закончилась. Сорвавший голос Жеребец прекратил швыряться мантрами и взялся за нож, облегчая задачу пишачам и ракшасам.
Отчаянно зашумели, как от внезапного порыва бури, ветви деревьев над нашими головами. Послышался треск, неподалеку на прогалину приземлился Лучший из пернатых с Опекуном Мира на спине - и почти сразу вокруг начали возникать остальные: видно, наскучило им ждать в Обители.
А рядом со светящимся треугольником встала Тысячерукая Кали, прекрасный ужас нашего рода.
- Эх, жаль, опоздали! - разочарованно пророкотал у меня над ухом знакомый бас, без сомнения, принадлежавший Десятиглавцу.
- На подходе Брахма, - шепнул мне верный Словоблуд, и я только кивнул в ответ. Значит, так надо. Где Свастика, там и Троица. Как же без Брахмы…
Словоблуд хотел добавить что-то еще, но не успел: из чащи полыхнул ослепительный фейерверк. Сперва я решил, что старенький Брахма избрал такой необычный способ явления, но вскоре понял, что Созидатель здесь совершенно ни при чем.
Он-то как раз явился тихо, я едва не проморгал его прибытие в этот балаган, отнюдь не усыпанный лепестками киншуки.
Сноп искр, похожих на жала острог, рванулся к Жеребцу, как раз дорезавшему очередную жертву. Сын Дроны прохрипел два слова: мерцающее покрывало окутало его, и острия жадно впились в призрачную вуаль, угаснув вместе с ней.
- Умри, осквернитель!
Три колесницы вихрем влетали на территорию разгромленного лагеря: вся пятерка братьев-Пандавов в сопровождении Черного Баламута, - заночевав у реки, они были разбужены грохотом и еле успели примчаться на помощь.
Чтобы сразу понять: помощь не требуется.
Сегодня настала ночь мести - единственное, что было в цене.
Пандавы не видели нас: взоры, кипящие лавой праведного гнева, стрелами жалили сына Дроны, осмелившегося воевать с победителями их же оружием.
Мог ли Жеребец, встав на дыбы, выстоять против них всех? не мог?
Какая разница?!
Вот и пришел наш черед.
Старший из Пандавов слегка придержал среднего, рвущегося вперед быком на красную тряпку: понимал, умница, что сначала должен ударить Арджуна, боец из бойцов, - и лишь потом…
Он всегда все правильно понимал и при этом всегда ошибался!
Мой сын - мой враг еще только накладывал стрелу на тетиву своего лука Гандивы, готовясь превратить ее в подобие перуна, а я уже был рядом с Жеребцом.
- Ну что, Витязь, забывший о чести кшатрия и ставший слугой собственного суты, ты еще помнишь о своем обете?
Ответ Арджуны был мгновенным, но удар настоящего перуна все же опередил его стрелу, брызгами расплескав ее вместе с жизнью былого Витязя.
Мой сын - мой враг умер, как подобает воину.
Хорошо есть, и хорошо весьма: пусть лучше он и его братья погибнут сейчас в бою, чем останутся жить любовниками-бхактами, марионетками Черного Баламута.
Самые жестокие хозяева - это бывшие рабы.
Так, Опекун?
Так, Кришна?
- Тебя называли Царем Справедливости, - неспешно проговорил Адский Князь, в упор глядя на оцепеневшего Юдхиштхиру. - Я зовусь так же. В этом мире осталось слишком мало справедливости для нас обоих.
И безжалостная удавка Петлерукого Ямы захлестнула горло старшего из Пандавов.
Отец душил сына, и из отцовских глаз на хрипящую жертву внимательно смотрел Гангея Грозный по прозвищу Дед.
- Мальчики, я люблю вас. Поверьте, так будет лучше. - Тенета Варуны обвалом рухнули на близнецов, в страхе прижавшихся друг к другу, сплющивая, сдавливая их тела, превращая двоих в одного, а одного - в мясной ком, агонию последних судорог.
"Закон… Закон соблюден, а Польза несомненна!" - шептали губы убийцы, и взгляд его из черного становился серым.