- Постой-ка… Знаком мне этот голос, сестрица. Что-то ты недоговариваешь, ведь так?
Гретель пожала плечами. Лгать она не умела, поэтому никогда не лгала. К чему ложь, если достаточно просто не открывать правды?
- Ты переоцениваешь чистоту ее крови, - со вздохом сказала Гретель. - Как и многие королевские подданные. Иногда мне кажется, братец, что ни в одной науке нет столько иллюзорного и не соответствующего внешнему виду, сколько в геномагии. Здесь форма никогда не соответствует содержимому. За золотой шкурой почти всегда скрывается гниль, а самые румяные яблоки чаще всего ужасно кислы на вкус…
Гензель выразительно поморщился:
- Хочешь заговорить мне зубы? Нет уж. Наслушался. Ты не отвертишься от ответа, сестрица. Почему это принцесса недостаточно чиста для альвов, скажи на милость? Ты ведь не можешь знать ее генома!
- Нет. - Гретель отвернулась в сторону, разглядывая серые метелочки пшеницы на поле. - Но я знаю геном ее отца. Этого достаточно.
Пожалуй, если бы с неба спустилась дюжина альвов в сияющей золотой колеснице, запряженной единорогами, это и то не произвело бы большего впечатления. Гензель остановился - нога отказалась делать следующий шаг. Вслед за ним остановилась и безразличная к их разговору Хромонема.
- Ты сделала генетический анализ короля?!
- Да, - сказала она спокойно, таким тоном, каким обыкновенно говорят о вещах заурядных и ничуть не интересных. - Еще вчера, если хочешь знать.
Гензель только хватал ртом воздух, потрясенный.
Здравствуй, дорогой братец Гензель. Я сегодня вылечила двух человек от генетических пороков. А еще купила пирог с почками и новую расческу. Ах да, еще я сделала генетический анализ короля. Да, из-за него мы с тобой могли отправиться на виселицу, но так уж вышло.
Гензель поперхнулся, пытаясь сделать вдох. В этот раз это была не злость, это было потрясение.
- Глупая девчонка! - воскликнул он, хватаясь за голову, Хромонема удивленно скосила на него влажный грустный глаз. - Ты что?! Кого?.. Короля?! Геноведьма! Хворостина по тебе плачет!
- Не кричи, пожалуйста, - попросила Гретель, все еще разглядывающая поле с безучастным видом. - Знаешь, даже у пшеницы бывают уши. В прошлом году, когда мы были в Офире, я видела целое поле пшеницы с генетическим браком. На каждом колоске выросло по маленькому человеческому уху…
Сами собой клацнули акульи зубы - звук, от которого человек непривычный испугался бы до колик.
- Да к черту твои уши! Ты понимаешь, что натворила?! Да ты нас обоих под петлю подвела!
- Всего лишь сбор информации. Наука не может работать вслепую.
- А без головы наука работать может?! Стоит только кому-то заподозрить простолюдина в попытке взять генетическую пробу у его величества - не успеешь сказать "гемохроматоз", как очутишься на плахе! Никому не позволено лезть в королевский генокод!
Эта тирада не произвела на Гретель ровно никакого впечатления.
- Доступ к информации запрещают лишь в одном случае, братец. Когда эта информация может кому-то навредить. Тому, кто ею пользуется, или тому, кого она непосредственно касается. Ты ведь догадываешься, отчего во всех существующих королевствах под страхом смерти запрещено анализировать ДНК царствующей династии?
Гензель запнулся - как лошадь, наступившая в кротовью нору. Вопрос был нелепым, но, как и все вопросы Гретель, должен был заключать в себе какой-то подвох. Иначе не бывало.
- Это святотатство, - твердо сказал он. - Преступление против Человечества. Королевская кровь чиста, и лезть в нее грязными руками не нам, квартеронам!..
- Если бы королевская кровь была столь чиста, как об этом говорит Церковь, отчего бы королям бояться генетического анализа? Напротив, он был бы наилучшим доказательством этой самой гипотетической чистоты. Разве не так?
Отвечать на этот каверзный вопрос не хотелось. Вместо этого Гензель спросил сам:
- Тогда в чем смысл запрета, а, всемудрая геноведьма?
- Защитный механизм. Все монархи отчего-то боятся анализа своего генетического материала. И знаешь отчего? Оттого что слухи о его недостаточной чистоте очень часто… не слухи. Принцесса Бланко тому пример.
Гензелю захотелось зарычать, как раненому человеку-льву из Лаленбурга.
- Как? Как ты получила его генетический материал? Когда?
- Не кипятись, братец. Я сделала это в твоем присутствии.
Гретель усмехнулась и вдруг коснулась кончиком бледного мизинца своих губ. Случайный жест?.. У геноведьм не бывает ничего случайного. И тут Гензель все вспомнил. И неожиданно чувственный верноподданнический поцелуй, который она запечатлела на монаршей длани… И ватные шарики, с которыми она возилась тем же вечером на постоялом дворе…
- Губы! - воскликнул он, забыв про пшеницу с ушами. - Ты сделала это своими собственными губами! Ведьма! Воистину ведьма!
Еще одна улыбка, смазанная и непонятная, как скрытое в густом тумане солнце.
- Разумеется. Немного органического клея на губах. Генетический материал можно получить из эпителия кожи, который легко отшелушивается. Так что за один день я раздобыла геноматериал и короля, и королевы-мачехи.
- Но почему не сказала мне? Ага, понимаю. Опять уши?
- Они самые. В городе их особенно много. Кроме того, не хотела тебя расстраивать.
- Это чем ты могла меня расстроить? - насторожился он.
Она взглянула на Гензеля так, что тот почувствовал себя младшим братом. От которого старшая сестра изо всех сил скрывает правду о том, что подарок в его чулок положил праздничной ночью вовсе не святой Корренс…
- Твоя глупая вера в Человечество… - призналась наконец Гретель. - Чистая кровь, великие короли, надежда на возрождение… Ученому сложно находить с верой общий язык - они не могут сойтись даже насчет того, где верх, а где низ. К тому же вера зачастую и глуха, и слепа. Ты так верил, что Тревиранус Первый - святой, живое воплощение Человечества на свете…
- А он…
Гретель смахнула со лба бьющуюся на ветру прядь волос.
- Нет, - сказала она ровно и безжалостно. - Пятнадцать процентов бракованного генокода. Твой настоящий человек, надежда на возрождение Человечества, мало чем отличается от тебя самого, братец. Если быть точным, всего на несколько процентов.
Некоторое время Гензель молчал, слушая ветер, гудящий в пшенице.
Несколько процентов - вот пропасть между властителем королевства и бредущим в поле бедным квартероном. Впрочем, не эта мысль была причиной охватившей его душевной боли. Другая, прятавшаяся в тени. Король - не человек. Всего лишь изувеченное подобие истинного человека, как и они все. Осмыслить это было трудно, принять - и вовсе не возможно, и мысль, не принятая разумом, брыкалась, как выкинутая на берег рыбешка. Она была холодной и скользкой, точно ее и в самом деле покрывала отвратительная рыбья чешуя.
Если на троне восседает не непорочный символ Человечества - что же тогда творится на свете? А что, если и другие короли - такие же? Если все это обман, тщательно наведенная иллюзия? Выходит, что… Что и нет никакого Человечества, даже следов его? Даже символов? Тогда что толку молиться? Если на всем свете не уцелело чистого человеческого генетического материала, значит, Человечество закончилось и больше не возродится. Даже ему, профану в геномагии, это было очевидно.
Однажды запятнанное уже никогда не станет чистым. То, чего коснулась генетическая порча, обречено лишь на медленное вымирание, причудливую, во много поколений, мутацию, которая с каждой своей итерацией безжалостно уводит от человека истинного и изначального, подмешивая в генокод все больше и больше дряни. Чистое, совмещенное с грязным, - станет грязным. Грязное, совмещенное с грязным, - станет еще грязнее. Простые генетические принципы. Но неужели такое может быть, чтобы во всем мире не осталось чистой человеческой культуры?..
Гензелю захотелось зажмуриться. Показалось на миг, что весь мир - это огромный ведьминский котел с копошащимися в нем микроорганизмами. Самыми причудливыми, странными и жуткими организмами, какие только может сотворить воображение. Если в этом котле когда-то и была чистая культура, ее давно уже разорвали щупальца, клешни и жгуты… Осталась только пожирающая сама себя биомасса, бессильная выплеснуться через край, бесконечно жадная, видоизменяющаяся, слепая…
Гретель вдруг положила руку ему на плечо. Рука была невесомой, он бы, наверно, и не заметил ее, если бы не взглянул.
- Я же говорила тебе… - сказала Гретель мягко. - Сотни раз говорила.
Это было правдой. Она говорила.
- Я всего лишь тупой квартерон. Куда мне понять геноведьму…
- Ты - упрямый осел. - Она потрепала его за ухо, как коня, но жест этот почему-то не был обидным. - Это свойственно человеку - верить. Даже когда все вокруг говорит о том, что для веры нет оснований. Нормальная человеческая реакция. Нелогичная, бессмысленная и глупая, как и все прочие. Полегчало?
Он мотнул головой.
- Стало быть, мы все больны? Все без исключения? Все люди, сколько их ни живет на свете? Раз уж даже на троне - квартероны…
- Я не знаю, братец. Не так уж много я видела королей и не так уж часто брала у них генетическую пробу.
- А сама ты как считаешь? - настойчиво спросил он. - Есть ли еще настоящие люди? Сохранен ли хоть где-то чистый генокод?
В этот раз ей не удалось смолчать, уйдя от ответа. Обычный прием не сработал.
- Возможно, - коротко сказала Гретель. - Но скорее всего, нет. Генетический дефект, вероятнее всего, имеют все на планете. Кто-то больше, кто-то меньше. Где-то он зашкаливает, а где-то так мал, что почти невидим. Но поражены все.
- Но ведь это ужасно, сестрица! Это означает, что человечество, каким бы оно ни было, обречено! Порча рождает порчу, не ты ли мне это без конца повторяла?
- Должно быть, я.
- Вот отчего ты презираешь церковь! - бросил Гензель со злостью. - Ты с самого начала понимала, что человечество обречено, верно? Что человечество - это набор раковых клеток, которые бьются друг с другом за последние кусочки плоти на костях! И с каждым поколением раковых клеток становится все больше, а плоти - все меньше… И раз нет чистой культуры, исходного человеческого генома, нет и выхода. Вопрос лишь в том, сколько это продлится. Сколько потребуется раковым клеткам, чтобы поглотить все без остатка и превратиться в нечто такое, что не похоже даже на страшную пародию на человека?!
Гретель молчала так долго, что Гензель решил, что не дождется ответа. Однако ответ все-таки последовал.
- Я не верю в Человечество, - сказала Гретель тихо. - Но я верю в жизнь. Жизнь - это варево, которое постоянно бурлит. Оно может быть разного химического состава и разной температуры, о свойствах этого варева можно только догадываться. Но пока оно бурлит, пока в его недрах идут процессы, еще не все потеряно. Жизнь будет сама пытаться найти выход. Только ни один геномаг не сможет угадать какой.
- Скрещивание генетически дефектных организмов приводит к дальнейшему вырождению вида, - не отставал от нее Гензель. - Грязное, соединенное с грязным, породит еще большую грязь. Это же ваша генетическая аксиома? Тогда где выход? К какому выходу нас может тащить жизнь, сама безнадежно больная и неизлечимо пораженная?
- Мне это неизвестно. Жизнь нельзя предсказать. Возможно, наши прапраправнуки каким-то образом стабилизируют генофонд. Он будет уже не человеческим, но он даст шанс следующим поколениям.
- И это будет раса разумных скорпионов? - скривился он. - Или что-то еще похуже?
- Отстань со своими вопросами, братец, - устало попросила Гретель.
Гензелю уже и самому стало тошно. Он махнул рукой.
- Забыли. Напомни, что там у нас выходит с принцессой? Раз у ее отца целых пятнадцать процентов бракованного фенотипа, а родная мать ее изначально не претендовала на полную чистоту, чем же они наградили свою дочь?
- Это мне неизвестно - генетического материала принцессы Бланко нигде не раздобыть, как ты понимаешь. У нас нет даже ее ногтя. Одно могу сказать точно: она совершенно явно не претендует на надежду Человечества. С такими родителями процент ее бракованной крови может составлять практически любое число. Предположим, от семи до семидесяти.
- Ну, семидесяти-то у нее не было, - пробормотал Гензель. - При семидесяти мало кто похож на человека. А она при дворе жила, ее люди видели…
- Не семьдесят, - легко согласилась Гретель. - Как повезет. Генетическая преемственность - очень сложная и интересная отрасль геномагии. По большому счету ни один геномаг не может внятно объяснить, по какому принципу и как происходит передача материала хромосомного набора. Предсказания в этой области и вовсе не возможны. На основании данных ее родителей нельзя заочно установить, что она унаследовала от них. Но она совершенно точно не чиста. Не чище меня или тебя. А скорее всего, учитывая родительский генофонд, так и погрязнее… Так что едва ли альвы заинтересовались Бланко из-за ее генетической чистоты. С тем же успехом им подошла бы любая девица из Лаленбурга.
Гензель некоторое время молчал, поправляя шаперон.
- Может, какое-то причудливое сочетание генов? - наконец спросил он. - Ты же сама говорила, что сочетание различных мутаций может давать иногда самые непредсказуемые последствия.
- Возможно. Когда речь идет об альвах, ни в чем нельзя быть уверенным. Быть может, какая-то рядовая для нас мелочь кажется альвам чем-то необычным и интригующим. Например, у ее величества на ногах вместо ступней - поросячьи копытца…
- Фу, сестрица!
- …Или под влиянием окситоцина, который формируется от постоянной лжи, у нее разрастается хрящевая ткань носа?.. Я читала описание такого случая. Нас это не интересует. Мы можем сделать тысячи предположений и быть от истины еще дальше, чем Лаленбург - от царства альвов. Нет смысла терять время. У принцессы есть что-то, что нужно альвам, вот и все, что нам известно.
- Но мы не знаем, что с ней случится, если она отведает золотое яблоко.
- Не знаем. Детали эксперимента альвов нам неизвестны. Может, упадет замертво, как того и хотела мачеха. Может, станет прекрасной, как в сказке. Может, у нее вырастут ложноножки и дополнительные глаза…
- Проще говоря, в этом яблоке - неизвестность.
- Пожалуй.
- Хорошие же подарки мы ей несем, - пробормотал Гензель. - Жизнь, смерть и неизвестность.
Гретель печально усмехнулась:
- Да, слишком много гостинцев за один раз.
- Но ты все еще считаешь, что она заслуживает смерти? Или предложение альвов нравится тебе больше?
Втайне он подозревал последнее. Он слишком хорошо помнил слова золотого альва. И понимал, какая бездна кроется за ними. Бездна познаний и возможностей, за которую любая геноведьма продаст душу. Если, конечно, у геноведьм есть что-то, что можно назвать душой…
"Она может пожелать стать человеком, - подумал Гензель с беспокойством. - А вдруг альвы и на это способны? Вычистят ее одиннадцать процентов порченой крови - и готово. Вдруг им это не сложнее, чем мне - кружку пива выпить? Геноведьма Гретель - новое воплощение Человечества!.."
Гретель долго молчала. Наверняка опять выпала из скучной реальности, унеслась разумом к таинственным и загадочным генетическим чудесам. Однако, взглянув на нее, Гензель удивился. Гретель все еще была тут, ее взгляд не был пуст. Скорее, он выражал напряженную работу мысли. Пути которой были Гензелю ведомы не больше, чем внутренние чертоги альвийских дворцов.
- Не знаю, - наконец сказала она. Эти слова дались ей тяжело. Нечасто бывает такое, чтобы геноведьма чего-то не знала. - Дар альвов может быть опаснее чумы или драгоценнее алмаза. Каким он станет для нас? И сможем ли мы им воспользоваться? Это все слишком сложно, братец.
Гензель украдкой вздохнул от облегчения.
- Значит, уговор?..
Она улыбнулась ему - почти так же, как улыбалась маленькая девочка Гретель много лет назад.
- Уговор в силе, братец. Ни один из нас. Пока сообща не решим.
Молча кивнув, Гензель сорвал пшеничный колосок и стал ковыряться им в зубах. Колосок был чахлым, серым, колючим, но без ушей.
10
К горам они вышли гораздо раньше, чем ожидал Гензель, - уже на четвертый день.
Едва лишь увидев издалека их силуэт, похожий на ощетинившуюся шипами крепостную стену, Гензель понял, отчего королевские охотники не стали здесь задерживаться. Пожалуй, это были самые неприятные горы из всех, виденных им когда-либо.
Тропинок было мало, а те, что были, - то петляли, как сумасшедшие, то пропадали вовсе. Подъемы оказались тяжелыми и изматывающими, а спуски норовили сломать ноги или вывести к отвесным обрывам. Были здесь и осыпи, превращавшие каждый шаг в мучение, и скользкие лишайники, подкарауливающие невнимательного путника.
Не лучше обстояло и с погодой. Поздняя осень здесь, в горах, ощущалась куда иначе, чем на равнине. Любого гостя она принимала враждебно, в штыки. Холодный ветер поднимался уже с рассветом - и бушевал в горах весь день напролет, стегая их ледяными кнутами с такой силой, что казалось странным, как еще плоть держится на костях. Чувствуя здесь полную власть над всем окружающим, ветер ревел разъяренным хищником, бушевал, клокотал, шипел и скрежетал. От его постоянных порывов глаза слезились так, точно под веки сыпанули мелких стеклянных осколков, а кожа лица обветрилась настолько, что стала не чувствительнее дубовой коры.
Ни один человек не стал бы жить в этих негостеприимных краях. Не удивительно, что они не нашли даже следов человеческого пребывания. Здесь не возводили городов, не возделывали полей, не строили фабрик и лабораторий. Здесь был край камня, который по своей природе суть противоположность человека. Королевство неорганики, навсегда ставшее неподвижным, холодным и мертвым.
В походном шатре было холодно и неуютно, а горы норовили упереть в его пол десятки своих острых гранитных когтей. Обувь приходилось латать едва ли не ежедневно, камень не знал к ней жалости. Дрова для костра встречались в столь незначительных количествах, что Гензелю и Гретель зачастую приходилось есть свои порции без огня. Холодное мясо трещало на зубах так, будто пытаешься перемолоть челюстями каменный булыжник. Вода во флягах за ночь превращалась в лед. От постоянной ходьбы ноги быстро опухли и немилосердно кровоточили.
Это были обычные подарки гор людям, сунувшимся без приглашения в чужое королевство. Встречались среди них и такие, что легко могли бы стоить и жизни, будь Гензель менее внимателен и осмотрителен.
Несколько раз они чуть не переломали ноги об острые валуны. Два или три раза едва не сорвались с обрыва. Не сумей Гензель вовремя среагировать - лежать бы им окровавленными тряпицами где-то в самом, самом низу, куда и альву не спуститься. Один раз их едва не застиг обвал - повезло, что почувствовали пугающую вибрацию обычно мертвого камня и успели укрыться.