На пятый день после того, как они дошли до предгорий, Гензель поймал себя на мысли о том, что с тоской вспоминает вонючие улочки Лаленбурга. На двенадцатый день он проклял всех принцесс, которые только живут на свете, и пожелал каждой все возможные генетические кары, сколько их существует. На семнадцатый образ королевского палача уже не вызывал у него былой неприязни, а пожалуй, даже казался приятным. На двадцать второй день он уже ничего не вспоминал и не желал. Он хотел только, чтобы можно было так свернуться, дабы хоть крупица тепла осталась в разбитом теле. И чтобы ветер утих хоть на минуту, перестал рвать беззащитное тело.
За все время они не встретили ни единого следа цвергов. Даже эти кровожадные карлики не были достаточно безумны, чтоб жить здесь, между холодным камнем и ревущим ветром. Без сомнения, цверги нашли способ зарыться вниз. Они любят земную твердь, любят быть окруженными твердыми породами, любят узкие земляные ходы и вечную ночь. Должно быть, что-то из древних инстинктов. Но вот приглашать людей в свои подземные чертоги они отчего-то не решились.
Гензель часами осматривал горные ущелья, пытаясь определить, нет ли здесь тайных ходов. Ощупывал острые, как зубы дракона, камни, тщась найти тот, что открывает ход в подземелье. Даже исходил вброд десятки горных рек, от ледяной воды которой ноги мучительно трещали и ныли. Тщетно. Никаких следов жилья цвергов.
Гретель помогала ему как могла, но и ее усилия пока не принесли никаких плодов. Она собирала в горах образцы мха, воды и лишайников, надеясь обнаружить в них остаточные следы генетического материала цвергов. Все это походило на попытку вычерпать наперстком океан, чтоб найти упавшую в него жемчужинку. Только в их случае океан был еще более холодным и опасным, а жемчужинка - крошечной, как песчинка.
"Может, их и нет здесь вовсе? - спрашивал сам у себя Гензель в редкие минуты затишья, когда мысли осмеливались вернуться в голову. - Может, цверги просто ушли с гор? Да если бы у них в голове было хотя бы по крошечной извилине, они бы убрались отсюда еще давным-давно!.."
Но он знал, что цверги не ушли. Им было некуда уходить. На равнинах, испещренных человеческими поселениями, их ждали лишь ружья охотников или сомнительная альтернатива в виде городской плахи. Цвергов безжалостно уничтожали везде, где их встречали, может, оттого с годами эти встречи стали происходить все реже и реже. При всем своем уродстве они все-таки не были лишены животного инстинкта самосохранения, а тот гнал их все дальше и дальше от людей.
Комфортнее всего цвергам было под землей. Там, никем не видимые, они сооружали целые системы подземных лабиринтов, соединенные сотнями ходов и хитрых лазов. Под землю предпочитали не соваться ни шумные крестьяне, ни злые солдаты, ни королевские ловчие. А еще подземелья благоволили существам с сильным развитым телом и острыми когтями. Неудивительно, что цвергов так манила перспектива жить там, где никогда не видно солнца…
Горы для них - идеальный выбор. Сюда никогда не вторгнется бур землекопа, не просверлят скважину для химических отходов. Недостатки климата цверги попросту не замечали, обладая от природы нечувствительной и плотной шкурой. Даже почти полное отсутствие здесь пищи не было критическим - они могли обходиться лишайниками и насекомыми.
В свободные минуты Гретель рассказывала ему о цвергах - об устройстве их тела, о привычках и генетических предрасположенностях. Гензель внимательно слушал, против воли проникаясь к подземным уродцам некоторым уважением. Он привык полагать их существами весьма примитивно устроенными, бездумными плотоядными машинами, но выходило, что все не так просто. Тот, кто их создавал, хорошо понимал свое ремесло.
Цверги нуждались в питательных веществах, как и любые живые существа. Но их метаболизм, созданный, несомненно, гением, умел обходиться самым минимумом полезных соединений, необычайно экономно расходуя ресурсы. Мышцы у цвергов были тонкими, но при этом невероятно прочными, точно стальные канаты, - это позволяло экономить кислород и калории. Температура тела была ниже человеческой в два раза. Обильный меховой покров позволял не испарять лишней жидкости, а особые железы печени синтезировали коллаген, что позволяло цвергам не испытывать нужды в витамине С и в то же время не болеть цингой. Они были способны всю жизнь питаться насекомыми, земляными червями, грызунами и даже плесенью.
В своем роде цверги были идеальным творением. Не столь красивым, как человек, не столь умным, не столь разносторонним, но все же - идеальным. Это было гениальное в своей лаконичности подобие человека, выполненное человеческими же руками. Цверги не отличались большим умом, их нервной системы хватало лишь на распознавание нескольких десятков слов и выполнение нехитрых операций, требующих больше силы и сноровки, чем высокого интеллекта. Не способны они были и к языку, между собой общаясь на примитивном ухающем наречии, в котором смысл определялся не словами, а интонациями. Однако из цвергов получались отличные слуги, нетребовательные и неприхотливые. Работая в качестве грузчиков, землекопов, посыльных и каменщиков, цверги оказались необычайно полезны. Впрочем, этих времен Гензель не помнил, как не помнил, наверно, и его прадед.
Если моряки правы и с тонущего корабля первыми бегут крысы, то человечеству, судя по всему, осталось недолго, прежде чем оно погрузится в пучину генетического водоворота, из которого уже не всплывет. Потому что цверги стали бежать. Они бежали из городов, из шахт, из тюрем и канализаций. Отовсюду, где прежде приносили пользу человеку. Они бежали по одному и целыми сотнями. Под покровом ночи и ярким днем. Поговаривали, у них вскрылся генетический дефект, который заставлял их бежать от цивилизации. Что-то вроде вируса бешенства, который делает заболевшее существо отчужденным и ищущим уединения. И еще - смертельно опасным.
Парой лет раньше, когда они с Гретель путешествовали по Сильдавии, Гензелю приходилось видеть, к чему обыкновенно приводят встречи цверга и человека. В тамошних краях цвергов еще оставалось довольно много. Днем укрываясь в катакомбах и подземных убежищах, ночью они выбирались на поверхность. Караулили дороги, врывались в дома на отшибе, ждали одиноких путников.
Единственное, что оставалось от человека после нападения цвергов, - несколько окровавленных лохмотьев одежды. Иногда - брошенные в спешке фаланги пальцев, откушенные с такой легкостью, точно их отмахнули тяжелым мясницким ножом. Или обрывок уха, застрявший меж половиц. Иногда цверги проявляли несвойственный им юмор, что доказывало их отдаленное родство с человеком. Однажды они растерзали скорняка с подмастерьем, которые спешили к городу на повозке, запряженной парой лошадей, но не поспели до темноты. Сильдавийских стражников трудно было удивить подобным, но в тот раз они не скрывали озадаченности.
Лошади были бесхитростно убиты на месте - перерезаны шеи, животы вспороты, - а вот люди, чьи тела обнаружились неподалеку, оказались обезглавлены, причем голов поблизости не обнаружилось. Это было странно. Обычно цверги не брезговали человеческими останками. Загадка разъяснилась несколькими часами позже, когда поодаль кто-то из стражников обнаружил целую груду лошадиной требухи. Только тогда догадались хорошенько рассмотреть мертвых лошадей и в их освежеванных тушах обнаружили пропавшие человеческие головы. Это никак не обосновывалось инстинктами цвергов, не было это и ритуалом - жители подземелий не знали религии. Оставалось предположить, что это было проявлением рудиментарного чувства юмора.
Люди брали свое, когда удавалось изловить живого цверга, обычно раненого или отбившегося от своей стаи. Тогда в городе начиналось оживление сродни тому, что случалось в дни церковных праздников или ярмарочных представлений. В городах победнее ограничивались старой плахой, которую палач, тужась, выкатывал из чулана и водружал на рыночной площади. В городах побогаче иногда сколачивали целый помост, украшенный всем богатством, что можно было найти в местной каталажке: жаровнями, тисками, медными чанами с кипящим маслом, дыбами…
Живучесть цвергов позволяла продлить представление на несколько часов, а в иных случаях и дней. Они умирали медленно, неохотно, заложенная в их генетическую суть жажда жизни заставляла подземных уродцев до последнего переносить мучения, даже тогда, когда от тела мало что оставалось.
Гензель предполагал, что встреча со стаей цвергов не станет для них с Гретель приятным сюрпризом. Поэтому он ни на миг не терял бдительности. Заряженный мушкет со взведенными курками постоянно был перекинут через плечо. Откуда бы ни выскочил цверг, он получит залп картечи в грудь еще прежде, чем успеет открыть пасть. Конечно, цверги превосходно умели маскироваться, но и Гензель не считал себя новичком в этой науке. На узких горных тропах он укладывал хитроумные метки, которые постоянно проверял. Но за все время ни одна нога не сдвинула их. Целыми оставались и тончайшие нити, которые он завязывал между валунами.
Каждую ночь в течение нескольких часов Гензель незаметно обходил разбитый походный шатер, в котором спала Гретель, но ни разу ему не пришлось взять мушкет в руки. Если в этих горах и водились цверги, они не спешили обратить свое внимание на двух странных путников.
Охота на призраков - вот что это было. И с каждым последующим днем Гензелю все больше казалось, что они с Гретель сами становятся призраками. Сил у обоих оставалось все меньше, движения становились медленными и экономными, глаза запали. Ни дать ни взять - сущие призраки.
- Может, они давно убрались отсюда! - с раздражением пробормотал он на двадцать шестой день поисков, пробираясь в походный шатер и срывая с себя прохудившиеся ботинки. В палатке царил постоянный холод - уголь они с Гретель экономили как могли, - но разбитые и ноющие ступни причиняли еще больше мучений. За неполный месяц, в течение которого он бродил по горам, даже его крепкие ноги начали постепенно сдавать. Слишком большие нагрузки. Слишком большие затраты калорий. Слишком неопределенная цель.
- Надо продолжать, - без всяких эмоций сказала Гретель, поднимая лицо от реагентов.
Даже в крошечном шатре она нашла угол, где можно было установить свою крохотную лабораторию. Гензель поначалу жаловался - от всех этих склянок и горелок разило отнюдь не нектаром, а вентиляция в шатре почти отсутствовала. Но со временем смирился. У них были заботы поважнее неприятных запахов. В шатер он, как правило, забирался уже глубокой ночью и спал без задних ног.
- Они могли покинуть горы, - произнесла Гретель. Ее голос, обычно и так тихий, к исходу первого месяца поисков сделался едва слышен. - Охота на них длилась несколько лет. Возможно, если в этих горах и было их логово, цверги ощутили опасность и поспешили сменить его.
- И увели принцессу.
Гензель по привычке говорил так, словно принцесса Бланко еще жива, - это была их маленькая с Гретель игра, которую они все тянули и тянули, не решаясь оборвать. Разумеется, никто и никуда принцессу не уводил. В этих горах она не смогла бы пережить и одной зимы, не говоря уже о шести годах. Не те условия для юных принцесс.
Гензель тоже не сомневался, что принцесса давно мертва. В лучшем случае они найдут под снегом горсть изъеденных хрупких девичьих костей - все, что оставила миру ее высочество принцесса Бланко Комо-ля-Ньев, несчастное дитя своих высокородных родителей.
- Цверги редко уходят далеко от насиженных мест, - пробормотала Гретель. - Предпочитают обитать в привычном ареале.
- Беда только в том, что для этого ареала не предназначена моя собственная задница, - пожаловался Гензель. - Она постепенно превращается в ледяную глыбу. К тому же запасов провианта хватит не больше чем на две недели.
Гретель промолчала. Она не получила никакой новой информации и, вероятно, сделала вывод, что глупо тратить драгоценное тепло на ответ. Ей было вполне уютно в тишине, нарушаемой лишь хрипящим снаружи ветром. Но Гензель успел соскучиться по человеческой речи.
- Ты сделала анализ яблок?
- Что?..
- Яблоки, - терпеливо повторил он. - Помнишь, ты собиралась посмотреть, что у них в середке? Вышло разобрать их на геновинтики?..
- Да, яблоки… Я закончила еще неделю назад. Извини, забыла сказать. Все равно ничего интересного.
- Но что-то нашла?
Гретель сделала неопределенный жест, предельно короткий и скупой.
- Что-то.
О Человечество! Проще разговорить снежный ком, чем эту девчонку!..
- Яблоки, Гретель. Что ты нашла в них?
- Ничего примечательного, - вяло ответила она. - Именно то, чего и ожидала. В яблоке короля есть следы слабого наркотического вещества. Судя по всем признакам, не опасно. Выводится из тела за несколько часов. Стимулирует отдельные железы, производит некоторые виды глюкокортикоидов.
- Ностальгия и тоска по дому?
- Не могу детально проверить без лабораторного оборудования. Но похоже на то.
- А что с яблоком мачехи?
- С ним сложнее. Многосоставное композитное вещество.
- Яд?
- Без сомнения. Угнетает центры дыхания, парализует легкие и убивает, причем делает это всего за несколько секунд. Очень профессиональная работа.
- Ну а яблоко альвов?
Гретель устало помассировала глаза.
- Ноль.
- Это что значит?
- То, что я не могу даже понять его структуру. Вещество, находящееся в нем, настолько сложно, что я чувствую себя девочкой с игрушечной лопаткой, которая пытается прокопать туннель в гранитной глыбе. Я подвергла его всем мыслимым анализам, но ничего не могу сказать о том, что это такое. Работа альвов.
Ого. Если уж Гретель расписывается в собственном бессилии, орешек и в самом деле не каждому по зубам.
- То есть в этом золотом яблочке может быть спрятана любая гадость?
- Да. Любая. От яда до благословения.
Опять помолчали.
- Удобный выход для нас, а? - пробормотал Гензель. - Яблочко с тайной внутри. Можно дать его принцессе и потом не тревожить собственную совесть. Мол, провидение само выбрало… Такой вариант мог бы устроить нас обоих, а?
Гретель взглянула на яблоки. Они лежали в углу, ничуть не переменившиеся за последнее время. Эти плоды не гнили и не портились. Они были предназначены одному-единственному человеку. И ждали своего часа, как взведенные бомбы.
- Ищешь компромисс между совестью и выгодой?
Гензель вздрогнул от этого вопроса. Как хлыстом по спине перетянули. Между лопатками словно бы даже осталась липкая и саднящая полоса.
- Я… Что ты несешь такое, сестрица? Я же говорил не всерьез.
Тонкая улыбка скользнула по лицу Гретель, как облако по бледной луне.
- Еще недавно ты хотел подарить ей жизнь.
- И сейчас хочу, - твердо сказал он. - Это мой выбор. Нет, я не хочу давать ей золотое яблоко.
Кажется, Гретель удивилась.
- Ты ведь сам сказал, что оно могло бы стать удобным выходом. Для нас обоих и для принцессы. Раз мы не можем решить, что ей подарить, жизнь или смерть, мы можем оставить это дело случайности. Тому, что геномагия называет неконтролируемым случайным фактором. Как ты его называешь? Провидение? Чудо?
- Я не настолько доверяю чудесам, чтобы позволять им делать за себя выбор.
- Странно, - сказала Гретель тусклым голосом. - Я думала, тебе понравится этот вариант. Геномагия терпеть не может неконтролируемых случайностей, они лишают эксперимент стабильности, логической подосновы. Но тебе, верному слуге Человечества, этот метод подошел бы. Отличный способ заглушить ноющую совесть. Переложить груз вины на чудо. Разве не так?
В другое время Гензель разозлился бы. Но сейчас он слишком устал. После очередного дня бесплодных поисков, долгого и выматывающего, глаза закрывались сами собой, а тело захватывала противная мелкая дрожь. Тело требовало отдыха, хотя бы самую малость. Чтобы аккумулировать хоть немного сил за ночь и с рассветом отправиться на поиски.
Гензель устало улыбнулся Гретель, чувствуя обжигающую боль в потрескавшихся от холода губах.
- Иногда мне кажется, что ты притворяешься, сестрица. Что о человеческой душе тебе известно куда больше, чем ты считаешь нужным показать. Если мы найдем принцессу… Нет, я не дам ей яблока альвов. Ни за что не дам.
- Почему?
- Не хочу отдавать ее в их золотые лапы. Слишком хорошо помню, как смотрел на нас тогда этот тип.
- Как?
- Он смотрел на нас как на умных мышей, которых кто-то обучил паре затейливых трюков. Жонглировать горошинами, например. С таким, знаешь, снисходительным интересом. Но мышей гладят по спинке только тогда, когда они послушны и выполняют то, чего от них добиваются. Это специальные, дрессированные мыши. Если же мыши начинают точить мебель и таскать продукты, с ними никто не церемонится. Ставят мышеловку, которая ломает им позвоночники, или опрыскивают ядом, за которым следует мучительная смерть. Если бы это было необходимо, тот альв уничтожил бы нас, даже не переменившись в лице. Стер в порошок одним незаметным движением пальца. И даже ничего не ощутил бы. Не переменился бы в лице. Они вправду другие, сестрица. Давно уже не люди и, верно, даже не помнят, каково это - быть людьми. Между нами не просто пропасть. Бездонный разлом. Которого не преодолеть ни с их стороны, ни с нашей.
- Хорошо, что у тебя остались силы философствовать.
- Для альвов мы даже не слуги! И не ученики! Подопытные мыши! - рявкнул Гензель. И откуда только взялись силы в едва живом теле… - Они сидят на своем золотом облаке, чистые, благоухающие и приветливые. Наблюдают, как мы ползаем в грязи, и посмеиваются над примитивным биологическим видом. А когда находят интересный образец, подкидывают ему таблетку или…
- Яблоко.
- …Или яблоко. Чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Ты думаешь, им есть какое-то дело до принцессы? До нас с тобой? До королей или мулов? Я не хочу стать той иглой, сестрица, через которую принцессе введут какую-то экспериментальную дрянь. Не хочу давать ей золотое яблоко. Была бы моя воля - вышел бы да закинул его в самую глубокую пропасть…
Гретель подняла палец:
- Уговор.
Гензель мгновенно обмяк в своем углу, точно все кости из тела выдернули.
- Да. Уговор. Я помню. Сперва мы найдем принцессу. А там решим.
- Но как?
Гензель что-то неразборчиво проворчал и полез в свой спальный мешок.