Другая рука Глэйва легла ей на плечо, разворачивая к себе. Эллен всхлипывала, низко опустив голову. Ей хотелось, чтобы он обнял ее – обнял и вжал ее лицо в свою шею, а потом сунул руку ей под юбку и… и чтобы было что-то, все равно что, чтобы было что-то в ней, это лучше, чем ничего.
Но Глэйв сказал только:
– Успокойся, Эллен. Ты не можешь себе этого позволить.
Она подняла голову; ее губы дрожали от обиды. Глэйв спокойно и твердо смотрел ей в лицо – все теми же холодными глазами. Он чужой мне, подумала Эллен, с чего он должен утешать меня, ведь он мне совсем чужой…
– Я не для того тебя позвал, чтобы ты мне изливала свои горести. Для того есть женщины. Ты сделала вещь, которая может все изменить. И ты должна исправить ее, пока еще не поздно.
Эллен не понимала, о чем он говорит, и только беспомощно покачала головой, но он вдруг стиснул ее плечи до боли.
– Слушай меня. Все это не так просто, как тебе кажется. Вы с княжной должны вернуться назад. И она должна выйти замуж за эльфа. Понимаешь? Это очень важно. Для всех важно, для вас и для нас. Если этого не случится – твоя страна будет уничтожена… и наша тоже. Я слишком поздно понял, кто вы. Сначала думал – просто две дуры из-под венца бегут или еще что. Иначе бы, клянусь, я бы сам лично вас назад отволок. Но сейчас не могу – у меня времени нет.
– Я не понимаю…
– Молчи и слушай меня. Она не должна дойти до некромантов. Найди человека, который поможет вам вернуться назад. Но лучше всего – брось ее и беги. Если она в самом деле достойна – дойдет сама… и тогда… ну, значит, такова воля небес. Хотя лучше бы не дошла. Но если вы обе дойдете – тебе не жить.
Эллен вдруг стало очень спокойно на душе.
– Откуда ты это знаешь?
– Знаю, и все. На службе у некромантов тоже кое-чему научился. Она убивает тебя. Уничтожает каждый миг. Часть тебя она уже убила, а ты этого даже не знаешь.
– Что ты загадками говоришь?
– Я не знаю, как тебе еще сказать. Но если ты сама ничего этого не чувствуешь – поди ты в преисподнюю.
– Я только боли от огня не чувствую, – зачем-то сказала Эллен, словно извиняясь. – Только ее. А другую – чувствую.
Глэйв умолк. Его хватка ослабла, пальца дрогнули.
– Поцелуй меня, – шепотом сказала Эллен. Попросила – робко, несмело.
– Ты хочешь? – поколебавшись, уточнил Глэйв.
– Я простая глупая баба, – тихонько вздохнула Эллен, кладя его ладонь на свою грудь. – Простая и совсем обычная…
Потом он дышал хрипло и часто, а она стонала, вцепившись зубами в ворот его рубашки, чтобы не кричать, и его пояс из человеческой кожи терся о низ ее живота.
– Ты… развратна… – с трудом проговорил он, завалившись на бок и глядя в потолок. Его лицо было мокрым от пота. Эллен поудобнее умостила затылок на его руке и спокойно сказала:
– Я давно живу при дворе.
Сквозь прорехи в крыше мерцали звезды.
– Знаешь, – сказал Глэйв, – пожалуй, я все же доведу вас завтра до Врельере. Это портовый город. Может, тебе удастся заманить ее на корабль и вернуться морем. С корабля-то ей не сбежать. – И, помолчав, добавил: – Тебя нельзя с ней одну оставлять.
– Почему ты сказал, что скоро у вас будет много эльфов? – вдруг спросила Эллен.
Он ответил:
– Потому что эта правда. Будет правдой, если она вернется. А тебе что, нравятся эльфы?
– Нет.
"Нет, мне нравишься ты, ты мне очень нравишься, хотя ты на него совсем не похож".
Он глубоко вздохнул и зажал в пальцах прядь ее волос.
Эллен спала в ту ночь лучше, чем в прежние. Ей снился смеющийся Глэйв – он превращался в смеющегося эльфа, и смех у них был совсем разный, а она смотрела на эти метаморфозы тела человека с суровым лицом и коротко стриженными волосами и думала: "Потеряешь друга… потеряешь… котенка…"
И все время чувствовала, что где-то в стороне стоит Рослин и смотрит на них всех.
– Расчеши меня, – сказала Рослин.
Эллен посмотрела на ее волосы. Она уже несколько дней к ним не прикасалась – и теперь вдруг устыдилась этого. Всегда она была нерадивой служанкой…
– Расчеши, – повторила Рослин, протягивая гребень. Раньше он был у Эллен, и она даже не помнила, как он попал к княжне. Эллен молча взяла его. Белая кость еще хранила тепло пальцев Рослин.
Девочка села на землю, изящно подобрав юбки. Она двигалась очень плавно, обладала великолепной врожденной пластикой, которую обучение придворным манерам лишь подчеркнуло. И не важно, что ее дорожное платье было заштопано в десятке мест, а на подол налипла грязь, – одна только осанка выдавала ее происхождение.
Глэйв смотрел на них, сидя на корточках у костра, в стороне, и улыбался.
Он все время ей улыбался – Эллен это тревожило. Теперь не из-за непреходящей (даже после прошлой ночи) прохлады в глазах, а оттого, что она начинала привыкать к нему – и к этой улыбке. Рослин села к Глэйву лицом – Эллен казалось, что намеренно. Она одновременно тянулась к нему и ненавидела. Это могло бы показаться странным – но Эллен как никто знала, что в этом нет ничего удивительного. Совершенно обычное дело для ее маленькой госпожи.
Эллен встала на колени за спиной княжны, взяла в руку тяжелую белокурую прядь, запустила в нее зубцы гребня, повела вниз привычным движением, аккуратно распутывая колтуны. Рослин сидела неподвижно, как статуя, выпрямив спину и сложив руки на коленях. Эллен не видела ее лица, но знала, что ее глаза плотно закрыты.
Была середина дня, солнце пестрело за верхушками деревьев. Тишину нарушал только скрежет ножа, которым Глэйв выстругивал вертел. Эллен неторопливо вычесывала волосы своей княжны.
Потом Рослин вдруг сказала:
– Поди вон.
Эллен знала, что она сказала это, не открывая глаз. Так же, как знала, что сказано было не ей.
Глэйв недоуменно вскинул брови. Эллен думала, что он съязвит в ответ, и, кажется, он так и собирался сделать, но потом вдруг передумал, поднялся и молча пошел в глубь леса, продолжая выстругивать ветку на ходу. Когда он почти скрылся из виду в зарослях, Эллен услышала, как он насвистывает.
– Ты смотришь на него, – сказала Рослин. Это был не вопрос, а обвинение.
– Нет. Я смотрю на ваши волосы, маленькая госпожа.
Она не лгала. Она смотрела только на ее волосы – на то, как в них искрился солнечный свет, как из них выскальзывал, успев мимолетно сверкнуть в луче, то один, то другой волосок, просто смотрела на это и водила гребнем, чувствуя в ладони податливый мягкий шелк. Эллен всегда любила это делать. Она потому и согласилась стать одной из горничных княжны, что была влюблена в ее волосы, в то, как они текли меж пальцев, в то, сколько в них было силы… Не той силы, которую чувствовала и хотела развить в себе эта девочка, – какой-то другой, еще более дикой, неудержимой, неконтролируемой, но в отличие от той, другой, не желающей, пусть даже и способной разрушать. Временами Эллен казалось, что, расчесывая эти волосы, она сама перенимает часть их силы. И еще ей казалось, что Рослин знает об этом, и что когда ее расчесывает Эллен, она тоже чувствует, как в ней растет эта сила, и не пугается ее, а… словно ждет чего-то. Сцепив зубы и сжав кулаки.
Они и так мало разговаривали, но во время расчесывания, прежде происходившего каждое утро и каждый вечер, – никогда. Это был безмолвный и тайный ритуал для них одних, и они сами не понимали его смысла.
Сейчас Рослин нарушила негласные правила, и Эллен была рассержена. И сердилась, пока не услышала ее следующие слова:
– Мы должны убить его.
Пальцы Эллен, продолжавшие равномерно рассекать белокурые волны, не замерли и не дрогнули – они привыкли к своей работе, и их не волновало, что слышит их хозяйка.
А хозяйка слышала в голосе калардинской княжны то, что слышала так часто и что давно перестала считать детским упрямством: твердое намерение следовать принятому решению.
И она могла сделать только одно: молчать, всеблагие небеса, молчать, молчать…
– Ты не вздрогнула, – сказала Рослин.
– А должна была? – спокойно отозвалась Эллен. Гребень равномерно двигался вдоль густой массы волос: вниз-вверх, вниз-вверх.
– Ты думаешь, что я этого не сделаю?
– Мне не положено думать, миледи. – Вниз-вверх. – Мне положено вас расчесывать.
Вниз-вверх.
– Тем лучше. Значит, мы убьем его. И заберем ее. Я так решила.
Вниз-вверх.
– Ее? – Голос не дрогнул, но дрогнуло что-то внутри.
– То, что он носит в своей суме. Наверняка это что-то важное. Мы отнесем ее к тальвардским некромантам… и они возьмут меня к себе.
– Вы отнесете, – резко сказала Эллен и рванула гребень – вниз. Голова Рослин дернулась, запрокинулась назад, подбородок устремился к небу. Эллен держала распушившиеся волосы в кулаке, оттягивая дальше, сжимая все крепче, отчаянно молясь, чтобы сейчас, именно сейчас в нее перетекла их сила…
Широкая улыбка на перевернутом лице Рослин казалась смешной и уродливой гримасой печали, похожей на одну из гротескных масок придворного шута. Эллен смотрела на ее подбородок, на губы как завороженная.
– Во-от, – слабо шевельнувшись, сказали эти губы. – Вот поэтому мы и убьем его. Мы, Эллен. Я же знаю, о чем ты думаешь. Как ты на него смотришь… Он сказал, чтобы ты бросила меня. Я слышала. Я была там и… все слышала. Ты снова делала это… гадкое. С ним. Ты хочешь бросить меня и уйти с ним, а я тебе не позволю, Эллен. Ты пошла ради моего мертвого брата, но со мной пошла. И ты моя. Поняла? Я не собираюсь тебя ему отдавать.
Эллен разжала руку, толкнула Рослин в затылок. Та резко подалась вперед, чуть не упав ничком – еле успела подставить руки. Расчесанные волосы заструились по ее плечам, закрыли лицо. Эллен встала, нарочно сжимая гребень так, чтобы острые зубья впивались в пальцы. Эту боль она, слава всеблагим небесам, еще могла чувствовать.
Рослин встала и откинула пряди с лица тыльной стороной ладони; Эллен успела заметить, что к внутренней стороне ее запястья прилип палый лист.
– Когда я стану сильной некроманткой, я убью тебя и изготовлю пояс из твоей кожи.
– Что я вам сделала? – прошептала Эллен. – Небеса всеблагие, да скажите же мне наконец, что я вам сделала?!
Она не ответила. И не улыбнулась – пусть даже той своей извечной улыбкой, от которой Эллен продирала дрожь. И даже в глаза не посмотрела – тем извечным взглядом, который Эллен никогда не могла выдержать.
Просто отвернулась и как-то неловко заправила прядь за ухо.
Слева затрещали кусты. Глэйв по-прежнему улыбался. В опущенной руке он держал тушку зайца.
– Ну что, дамы, посекретничали? Может, теперь перекусим?
– Конечно, – сказала Рослин.
Эллен знала, что она отравит его. Может, еще даже до этого странного разговора во время расчесывания. Знала так же твердо, как то, что когда-нибудь ее маленькая госпожа выполнит свою угрозу – она всегда выполняет все свои угрозы, даже те, которые не произносит вслух. Поэтому надо очень внимательно смотреть в ее глаза, если можешь, конечно, и еще – обязательно надо бояться. Глэйв был нежен и хорош в постели, но он не боялся калардинскую княжну Рослин. И потому с самого начала был обречен – сжимая зубами ворот его рубашки в сарае с дырявой крышей, Эллен это знала.
Она не видела, как Рослин подсыпала отраву, может, потому, что не хотела видеть. Глэйв тоже ничего не заметил. Они ехали еще какое-то время от привала; первые четверть часа он все так же подначивал их и шутил, поглядывая на Эллен зорко и многозначительно, видимо, обещая вскоре еще одну жаркую ночь. Потом его шутки стали реже, улыбка – напряженной, а еще через четверть часа исчезла вовсе. Потом он совсем замолчал, шел чуть впереди, твердо, но как будто напрягаясь при каждом шаге. Внезапно он остановился и прижал руку к верхней части живота. Рослин немедленно остановилась, Эллен тоже, чувствуя, как колотится в горле сердце.
Глэйв обернулся, и она увидела пену, ручейками бегущую из уголков его рта – теперь опущенных, и Эллен подумала, что без улыбки он не выглядит столь привлекательным.
Он бросил на нее помутневший взгляд, попытался что-то сказать, но вместо внятной речи из его рта вырвался только хрип, следом за которым хлынула кровь. Когда Глэйв повалился на землю, Эллен бросилась к нему. Рослин вцепилась в ее руку, но Эллен с силой вырвала ее и через миг стояла на коленях возле тальварда, сжимая в ладонях его лицо, от чего кровавая пена только сильнее текла из приоткрытых губ. Эллен вдруг вспомнила эти губы на своей коже и закричала, словно в тумане:
– Дай мне!.. Что-нибудь, скорее! Помоги ему!
Рослин стояла, сложив руки на груди. Солнечный свет скользил по ее пушистым, тщательно уложенным волосам, белым, как пена, лившаяся изо рта Глэйва.
Эллен пропустила момент, когда все закончилось: очнувшись, увидела только остекленевшие глаза тальварда, смотревшие в ясное небо. В них не было никакого выражения, и они казались очень светлыми.
Эллен попыталась встать, пошатнулась, уперлась ладонью в землю, наконец сумела подняться. Рослин ждала ее в стороне, и на ее боку висела походная сума Глэйва.
– Ты… – Эллен знала, что хочет сказать, знала, что не сможет, и все равно пыталась. – Ты…
– Ты моя, – сказала Рослин, будто закончив фразу за нее; но ведь, боги, она вовсе не то хотела сказать. – Ты нужна мне и ты моя. Поняла? Мамочка.
Последнее слово вместило столько ненависти, что Эллен закрыла глаза, чувствуя, что разрыдается, если еще мгновение будет смотреть в это лицо.
"Ты же… ты не… я не хочу, это неправильно… и я тебе не мать…"
Она ощутила прикосновение к животу и, содрогнувшись, распахнула глаза. Ладонь Рослин с растопыренными пальцами прижималась к ее солнечному сплетению.
– Моя, – шепотом сказала она.
Эллен попятилась, глядя на нее широко раскрытыми глазами.
Рослин какое-то время стояла будто в нерешительности, потом шагнула к своей служанке, обхватила ее руками и ткнулась лицом в ее грудь. Ее плечи тряслись, но Эллен не знала, от плача или от смеха. А спорить она бы не рискнула. Как и проверять.
– Не понимаю тебя. Он совсем не похож на Рассела.
Он совсем не был похож на Рассела. Так надо говорить, маленькая госпожа. Но маленькая госпожа так не сказала – Эллен хотелось думать, что она боится того, что сделала. Очень хотелось – отчасти потому, что она прекрасно понимала: это не так. И это навело ее на мысль, которая не давала ей покоя вот уже второй день и которую она безумно боялась озвучить: а приходилось ли вам убивать раньше, миледи?..
И если да, то как часто?
– Почему ты делала с ним то гадкое, он же совсем не похож на Рассела, – упрямо повторила Рослин. Они шли по узкой, обнесенной плетнем дороге, уже в пределах видимости упиравшейся в ворота города. На этом тракте они были не одни: впереди ехала кавалькада всадников – ни внешне, ни по одежде Эллен не отличила бы их от калардинцев, впрочем, они держались на безопасном расстоянии и могли без опаски говорить на родном языке. Вблизи незнакомцев Эллен предпочитала пока что помалкивать. Но сейчас бояться было нечего, и она ответила:
– Да, миледи, он не был похож на вашего брата. И что с того?
– Ты так на него смотрела… Ты на Рассела так никогда не смотрела, – с обидой проговорила Рослин. Эллен слегка улыбнулась. Конечно же, так – никогда. Всякий раз, когда ее взгляд обращался на Рассела, на его открытое лицо с тонкими чертами и едва заметным рубцом, которым он так гордился, она чувствовала смесь душераздирающей нежности и отчаяния. Нежности – потому что он стал для нее любовником, другом, сыном и братом, и отчаяние – потому что она предпочла бы видеть его своим мужем, а это было единственное, чего он никогда бы не смог ей дать. Он не был ни с кем обручен, но Эллен знала, что это вопрос времени – так или иначе он был обречен на политический брак. Эллен мало интересовалась государственными делами, но понимала это с той самой ночи, когда после пьяного княжеского пира наследный принц оказался в ее постели. И всякий раз, отдавая ему больше, чем хотела, Эллен думала о том, что он никогда не ответит ей тем же.
А от Глэйва она не хотела ничего. Совсем ничего. Только бы он не причинил вреда ей и ее маленькой госпоже. И это оказалось так… сладко. Эллен вспомнила очертания его губ в полумраке сарая, как он склонялся над ней, как впивалась в тело солома… и закрыла глаза.
Дура ты, женщина, романтичная дура, отчетливо прозвучал в ее голове насмешливый голос мертвеца, и Эллен шарахнулась в сторону от гневного крика за спиной. Гул и грохот ворвались в ее сознание так внезапно, словно она была глуха и неожиданно снова обрела слух. Эллен замерла спиной к плетню, раскинув руки и стараясь вжаться в ограду как можно теснее, а мимо нее с шумом двигались огромные неповоротливые повозки, запряженные черными волами. Погонщики, стоя на козлах, неустанно хлестали животных, гикали, сверкая темными глазами, – будто полководцы, гнавшие в бой разленившееся войско. Волы ревели, края телег со скрипом раскачивались, угрожающе потряхивая цветными тюками. Эллен следила за всем этим как завороженная, и звонкий крик Рослин, прозвучавший на чистом калардинском, показался ей голосом из другого мира. Не того, где она была служанкой княжны, а того, где водила пальцами по рубцу на лице Рассела, а на смятую постель мягко струился лунный свет…
– Ты думаешь о нем!
"Вы с ума сошли, замолчите!" – хотела крикнуть Эллен и не смогла – у нее язык присох к гортани. Повозки двигались одна за другой, им будто не было конца, и они с Рослин оказались зажаты по разные стороны этой тягучей живой реки. Их, кажется, никто не замечал, но стоит Рослин еще раз крикнуть что-нибудь на чужом здесь языке и…
– Ты все равно думаешь о нем!
"Замолчите", – мысленно взмолилась Эллен, тщетно пытаясь разглядеть Рослин за телегами. Только раз в промежутке между двумя повозками мелькнуло ее серое платье и лицо, показавшееся Эллен очень бледным.
– Ты делала то гадкое с этим тальвардом и все равно думаешь про Рассела!
Что это, ненависть? Опять в ее голосе эта ненависть? Но откуда? Миледи, вы же никогда не были против того, что ваш брат со мной нежен. Только после его смерти стали еще более странной, чем прежде… Но зачем говорить об этом теперь, зачем теперь, здесь, замолчите же!
– Ты дура, Эллен! Да неужели ты правда думала, что он женился бы на тебе?! Хоть когда-нибудь?! Неужели воображаешь, что была ему хоть немного нужна?!
Я не воображаю, я просто это знаю, а вы, маленькая госпожа, еще слишком маленькая и…
– Он тебя ненавидел! Ему плохо с тобой было! Он хотел от тебя избавиться! А ты…
"Да неужели никто ее не слышит, кроме меня", – подумала Эллен и вдруг со странным спокойствием поняла: а ведь, наверное, так и есть.
– …ты так к нему прицепилась, что и в преисподнюю за ним кинуться готова! И ведь кинулась! Зачем ты со мной пошла, Эллен? Зачем ты сюда за мной пошла?!
Возница на телеге, проезжавшей перед ними в этот миг, вдруг встал в полный рост, запрокинул голову и запел – низким горловым тембром, отрывисто и могуче. Волы, до того угрюмо мявшие копытами сухую землю, вздрогнули, наклонили головы, потянули разом.