Пение продолжалось, но такое слабое и приглушенное, что теперь оно было больше похоже на гудение пчел в зимнем улье. Мелодии не было слышно - лишь ритм слабо трепетал в воздухе, ощутимый скорее кожей, чем на слух. Мало-помалу он становился все напряженнее и быстрее и в конце концов сделался жестким и учащенным - и сердце мое забилось быстрее вместе с ним…
Внезапно все затихло. Наступила тишина - полная тишина, но такая томительная, что у меня в горле встал ком от напряженного ожидания. Я обнаружил, что вышел из леса и стою на краю обрыва над берегом, расставив ноги и крепко упершись в землю, словно мое тело вросло корнями в почву и всасывало жизнь, как корни деревьев всасывают земные соки. И подобно тому, как растет и набухает почка на дереве, во мне росло и набухало напряжение, текущее из недр острова по пуповине дорожки и прорывающееся сквозь плоть и дух, так что, когда наконец раздался крик, мне почудилось, что это кричу я сам.
На этот раз крик был другой - тонкий, пронзительный, он мог означать все, что угодно, - от торжества до покорности и боли. Смертный крик, но не вопль жертвы, а крик убийцы.
И - тишина. Ночь была безмолвной и неподвижной. Остров казался закрытым ульем, и неизвестно, что ползало и гудело там внутри.
Потом предводитель - я решил, что это он, хотя на этот раз он был без факела, - внезапно возник в проходе, подобно призраку, и поднялся по ступеням. За ним вышли остальные, шагая друг за другом безмолвной процессией, медленной, ровной поступью. Они сходились и расходились, сплетая фигуры некоего танца, и наконец снова остановились, выстроившись двумя рядами вдоль кромлеха.
И снова наступила мертвая тишина. Потом предводитель вскинул руки.
И, словно повинуясь его сигналу, над холмом появился край луны, белый и сияющий, как клинок.
Предводитель снова вскричал - и этот, третий крик был приветственным и торжествующим. Он воздел руки над головой, как бы протягивая небу то, что он держал.
Толпа ответила ему. Сперва отозвался один ряд, затем другой.
Потом, когда луна оторвалась от вершины холма, жрец опустил руки, обернулся и протянул собравшимся то, что прежде предлагал богине. Толпа обступила его.
Я так внимательно наблюдал за церемонией, что вершилась в центре острова, что не заметил, как туман поднялся выше и заполз в самую колоннаду. Теперь мне снова казалось, что на острове толпятся не люди, а клубы тумана, которые скользят над землей, расходятся, расползаются…
Внезапно я осознал, что они и в самом деле расходятся. Толпа рассыпалась на мелкие группки, и люди по двое и по трое медленно спускались вниз, временами исчезая в тенях, которые отбрасывали стоячие камни в свете луны. Люди направлялись к лодкам.
Понятия не имею, сколько времени это все продолжалось, знаю только, что, очнувшись, я обнаружил, что все тело у меня застыло и, там, где плащ сполз с плеча, одежда промокла от тумана. Я встряхнулся, как пес, и снова отступил и укрылся за деревьями. Возбуждение покинуло меня, вытекло из духа и тела вниз по ногам, и мне стало пусто и стыдно. Я смутно понимал, что это что-то иное - не та сила, которую я научился впивать и хранить в себе: сила не оставляет по себе подобного чувства. После прилива силы ощущаешь себя легким, свободным и острым, словно наточенный клинок, а сейчас я казался себе опорожненным горшком, еще липким и воняющим тем, что в нем было.
Я наклонился - тело все еще гнулось с трудом, - сорвал пучок бледной и влажной травы и вытер ею руки, а потом омыл лицо каплями росы, висевшими на листьях. Роса пахла листвой и сырым воздухом. Мне вспомнился Галапас, священный источник и продолговатый ковшик из рога… Я вытер руки плащом, закутался в него и вернулся к своему ясеню.
Залив покрылся множеством удаляющихся лодок. Остров опустел - теперь на нем не было никого, кроме высокого человека в белом, что спускался по тропе меж стоячих камней. Он то исчезал в тумане, то вновь появлялся. Он шел не к лодкам, а напрямик к дорожке, ведущей на берег, но, дойдя до последнего камня, он остановился в его тени - и исчез.
Я стоял и ждал, не ощущая ничего, кроме усталости. Больше всего мне сейчас хотелось напиться чистой воды и оказаться в своей теплой, уютной комнате. Вся магия исчезла; ночь была пресной, словно старое прокисшее вино. Через несколько мгновений я увидел, как человек вновь выступил на свет. Теперь он был в черном. Он всего-навсего сбросил свое белое одеяние и теперь нес его, перекинув через руку.
Последняя лодка растаяла во тьме. Одинокий человек быстро шагал по дорожке. Я отошел от дерева и спустился на берег навстречу ему.
Глава 10
Белазий увидел меня прежде, чем я выступил из-за деревьев. Он ничего не сказал, но, выйдя на берег, повернул в мою сторону. Не спеша подошел и остановился передо мной, глядя на меня сверху вниз.
- А! - сказал он вместо приветствия, без малейшего удивления. - Мне следовало бы догадаться. И давно ты здесь?
- Не знаю, - ответил я. - Время прошло незаметно. Мне было интересно.
Белазий ничего не сказал. Луна светила ему в правую щеку. Я не видел его глаз - они были скрыты опущенными длинными веками, - но в его голосе и во всем облике ощущалось почти сонное спокойствие. Я и сам чувствовал себя так же после того последнего крика. Стрела слетела с тетивы, и тетива спущена…
Белазий не обратил внимания на мое вызывающее замечание. Он просто спросил:
- Что привело тебя сюда?
- Я ехал мимо и услышал крик.
- А! - снова сказал он. - Откуда?
- От сосновой рощи, где ты оставил лошадей.
- А зачем ты сюда приехал? Я ведь говорил вам, чтобы вы не сворачивали с дороги!
- Я знаю, но мне хотелось проехаться галопом, и мы свернули на поперечную дорогу, а Астер повредил ногу и обратно его пришлось вести. Он шел медленно, а время было позднее, и мы решили сократить путь.
- Понятно. А Кадаль где?
- Наверно, он решил, что я поскакал домой, и отправился вслед за мной. Во всяком случае, сюда он за мной не последовал.
- Очень разумно с его стороны, - сказал Белазий. Его голос по-прежнему был сонным, но теперь он был вкрадчиво-сонным, как у дремлющего кота, - бархатные лапы, скрывающие стальные когти. - Но несмотря на… на то, что ты слышал, тебе и в голову не пришло броситься домой?
- Конечно нет!
Глаза его на миг блеснули из-под длинных век.
- Конечно?
- Я должен был узнать, что происходит.
- Ты знал, что я здесь?
- Я понял это, только когда увидел Ульфина с лошадьми. И не потому, что ты сказал мне не сворачивать с дороги. Но я, скажем так, знал, что в лесу этой ночью должно произойти нечто важное, и мне нужно было узнать, что именно.
Белазий снова посмотрел на меня. Я был прав, когда думал, что он не удивится.
- Ну, пошли. Здесь холодно, я хочу надеть плащ.
И направился вперед. Галька хрустела у него под ногами. Он спросил, обернувшись через плечо:
- Насколько я понимаю, Ульфин все еще там?
- Думаю, да. Ты его здорово запугал.
- Ему нечего бояться до тех пор, пока он держится в стороне и ничего не знает.
- Так он и в самом деле ничего не знает?
- Знает он или нет, - ответил Белазий безразличным тоном, - у него хватает ума держать язык за зубами. Я обещал ему, что, если он будет повиноваться мне беспрекословно, я вовремя отпущу его, чтобы он успел скрыться.
- Скрыться? От чего?
- От смерти, когда я умру. Обычно слуги жрецов отправляются вместе с ними.
Мы шли по тропе бок о бок. Я взглянул на Белазия. Он был в черном одеянии, более изящном, чем то, которое мне приходилось видеть дома, в Маридунуме; даже Камлах не одевался так красиво. На нем был пояс тисненой кожи, видимо, итальянской работы, а на плече горела в лунном свете большая круглая брошь - сплетение золотых кругов и змей. Даже под таинственным налетом, каким покрыли его события этой ночи, он выглядел утонченным и образованным римлянином. Я спросил его:
- Извини, Белазий, но тебе не кажется, что подобные обычаи древнее египетских пирамид? Даже у нас в Уэльсе это считается устаревшим.
- Быть может. Но ведь и сама Богиня стара. Она любит, чтобы ей служили так, как она привыкла. А наши обряды - почти такие же древние, как она сама, и ни песни, ни камни не помнят, когда они возникли. Задолго до того, как служители Митры убивали быков в Персии, до того, как они явились на Крит, до того, как из Африки пришли небесные боги и люди возвели для них эти стоячие камни, Богиня жила здесь, в своей священной роще. Теперь лес закрыт для нас, и мы собираемся где можем. Но везде, где живет Богиня, будь то в камне, в дереве или в пещере, есть священная роща, что зовется Немет, где мы совершаем жертвоприношения. Я вижу, что ты понимаешь меня.
- Понимаю. Меня учили этому дома, в Уэльсе. Но у нас уже лет сто не совершали жертвоприношений, подобных тем, что вы совершили сегодня.
Его голос был ровным, как масло.
- Его убили за святотатство. Разве тебе не говорили… - Он остановился как вкопанный и схватился за кинжал. Его тон переменился.
- Это лошадь Кадаля!
Он вертел головой из стороны в сторону, словно пес, вынюхивающий дичь.
- Это я на ней приехал. Я же тебе говорил, что мой пони охромел. Кадаль, наверно, поехал домой, взяв одну из твоих лошадей.
Я отвязал кобылу и вывел ее на тропу, открытую лунному свету.
Белазий сунул кинжал в ножны, и мы пошли дальше. Кобыла тыкалась мордой мне в плечо. Нога у меня почти прошла.
- Значит, и Кадаля тоже надо было убить? - спросил я. - Стало быть, дело не только в святотатстве? Ваши церемонии такие тайные оттого, что они так священны, или потому, что они запрещены? А, Белазий?
- И то и другое. Мы собираемся там, где можно. Сегодня вот собирались на острове - это место достаточно безопасное, в ночь равноденствия сюда обычно ни одна душа и близко не подходит. Но если это дойдет до Будека, у нас будут неприятности. Человек, которого мы убили этой ночью, был одним из людей короля. Его держали здесь восемь дней, и шпионы Будека уже ищут его. Но он должен был умереть.
- А теперь они его найдут?
- Найдут. Далеко отсюда, в лесу. Они решат, что его растерзал дикий вепрь.
Он снова искоса взглянул на меня.
- Можно сказать, что он умер легко. В старые времена ему бы вырезали пуп и гоняли бы вокруг священного древа, пока кишки не намотаются на него, словно шерсть на веретено.
- А Амброзий знает об этом?
- Амброзий - тоже человек короля.
Некоторое время мы шли молча.
- Белазий, а что будет со мной?
- Ничего.
- Но разве подглядывать за тайным обрядом - не святотатство?
- Не беспокойся, - сухо ответил Белазий. - У Амброзия длинные руки. Что это с тобой?
Я покачал головой. Я не смог бы объяснить этого словами даже самому себе. У меня возникло такое чувство, словно я стоял безоружным посреди битвы, и вдруг мне в руку вложили щит.
- Тебе не было страшно? - спросил Белазий.
- Нет.
- Это похоже на правду, клянусь Богиней! Да, Амброзий был прав. Ты отважен.
- Даже если и так, это не та отвага, которой стоит восхищаться. Когда-то я думал, что я лучше других детей, потому что не боюсь многого из того, чего боятся они. У меня, конечно, были свои страхи, но я умел держать их при себе. Я полагаю, это было что-то вроде гордости. Но теперь я начинаю понимать, почему даже тогда, когда я вижу впереди опасность и смерть, я смело иду вперед.
Белазий остановился. Мы были уже почти у самой рощи.
- И почему же?
- Потому что все это не для меня. Мне случалось бояться за других, но никогда - за себя. До сих пор не приходилось. Наверно, люди боятся неведомого. Они боятся боли и смерти, потому что это может подстерегать их за каждым поворотом. Но я - я иногда вижу то, что скрыто, то, что ждет впереди. И я заранее знаю, где меня ждет боль и опасность, и мне известно, что смерть моя еще не пришла. Потому я и не боюсь. Это не отвага.
- Да, - медленно произнес Белазий. - Я знал, что ты обладаешь даром ясновидения.
- Это бывает со мной лишь изредка и приходит ко мне по воле бога, а не по моему желанию.
Я уже и так наболтал лишнего - Белазий был не тот человек, кому стоит рассказывать о своих богах. Чтобы сменить тему, я быстро сказал:
- Послушай, Белазий! Ульфин ни в чем не виноват. Он ничего нам не сказал и остановил бы меня, если бы мог.
- Ты хочешь сказать, что если кому-то придется заплатить за все, то это должен быть ты?
- Но ведь это же справедливо. И к тому же я могу себе это позволить. - Я смеялся над ним, прячась за своим невидимым щитом. - Какова же будет кара? Я думаю, у такой древней религии, как ваша, должны быть в запасе кое-какие менее суровые меры наказания? Что со мной будет? Быть может, я умру от колик этой ночью или меня растерзает вепрь в следующий раз, как я выеду в лес без своего "Черного пса"?
Белазий улыбнулся - в первый раз за все это время.
- Не думай, что тебе удастся уйти безнаказанным. Мне еще пригодишься ты и твой дар, можешь быть уверен. Амброзий не единственный, кто умеет использовать людей, я - тоже. Ты сказал мне, что тебя нечто влекло сюда сегодня ночью; это сама Богиня привела тебя сюда, и ты станешь слугой Богини.
Он положил руку мне на плечи.
- Да, Мерлин Эмрис, ты заплатишь за сегодняшнюю ночь, заплатишь той монетой, которая удовлетворит Богиню. Богиня выследит тебя, как и любого, кто подсмотрел ее тайны, - но не затем, чтобы убить, о нет! Ты будешь не Актеоном, но Эндимионом, мой маленький, но способный ученик. Она примет тебя в свои объятия. Другими словами, ты будешь учиться до тех пор, пока я не возьму тебя с собой в святилище. И там ты предстанешь перед Богиней.
"Ни за что! - хотелось ответить мне. - Даже если ты намотаешь мои кишки на все деревья в лесу". Но я промолчал. "Бери власть, кто бы тебе ее ни предложил", - сказал Амброзий. Мне вспомнилось, как я стоял там, у ясеня. Да, это тоже сила - своего рода. Посмотрим. Я отодвинулся от Белазия - очень вежливо - и пошел наверх, в рощу.
Ульфин и раньше был напуган, но, увидев меня вместе со своим хозяином и поняв, где я был, он почти утратил дар речи от страха.
- Господин… я думал, он уехал домой… На самом деле, господин, Кадаль говорил, что…
- Дай мне плащ, - сказал Белазий, - и положи это в сумку.
Он бросил наземь белое одеяние, которое нес на руке. Оно развернулось и упало рядом с деревом, к которому был привязан Астер. Пони взвился на дыбы и захрапел. Я подумал было, что он просто испугался белой тряпки, но потом увидел на белом темные пятна и брызги, заметные даже в сумраке рощи, и, несмотря на то что стоял довольно далеко, почуял запах дыма и свежей крови.
Ульфин машинально протянул хозяину плащ.
- Господин мой… - Он задыхался от ужаса и от того, что ему приходилось удерживать норовистого коня. - Кадаль взял вьючную лошадь. Мы подумали, что господин Мерлин поехал в город. Правда, господин, я был уверен, что он поскакал в ту сторону! Я ему ничего не говорил, я клянусь…
- На седле кобылы Кадаля есть сумка. Положи одеяние туда, - Белазий набросил плащ на плечи и застегнул его, потом взял поводья. - Подсади меня!
Мальчик повиновался. Я видел, что он пытается не только оправдаться, но и понять, насколько Белазий разгневан.
- Господин, пожалуйста, поверь, я ничего не говорил! Клянусь всеми богами, что есть на свете!
Белазий словно не замечал его. Да, я знал, что он жесток; на самом деле за все время нашего знакомства мне ни разу не случалось видеть, чтобы Белазий подумал о чьей-то тревоге или боли; казалось, он даже не подозревал, что у людей - даже у свободных людей - могут быть какие-то чувства. Наверное, Ульфин для него сейчас был менее реален, чем эта лошадь. Белазий легко взлетел в седло, коротко приказал:
- Отойди.
Потом спросил меня:
- Управишься ли ты с кобылой, если мы поедем галопом? Я хочу добраться домой прежде, чем Кадаль обнаружит, что тебя нет, и поставит на уши весь город.
- Попробую. А Ульфин?
- А что Ульфин? Ульфин поведет домой твоего пони.
Он развернул коня и направил его к дороге. Ульфин подбежал ко мне, чтобы затолкать в сумку окровавленный балахон, и поспешно подставил мне плечо: с его помощью мне кое-как удалось взобраться на лошадь и сесть в седло. Мальчик молча отступил назад. Я чувствовал, как он дрожит. Наверно, рабам свойственно бояться всего на свете. Мне пришло в голову, что ему страшно даже идти одному через лес.
Я осадил кобылу и наклонился к нему.
- Ульфин, он не сердится, тебе ничего не будет. Клянусь тебе. Так что не бойся.
- Ты… ты что-нибудь видел, господин мой?
- Ничего. - По-своему это было правдой. Я спокойно смотрел ему в глаза. - Вспышку темноты - и обычную луну. Вот и все. Но даже если бы я что-нибудь и видел, это неважно. Меня посвятят в культ. Теперь понимаешь, почему он не сердится? На, возьми.
Я достал из ножен свой кинжал и бросил его вниз, так, что он воткнулся в землю меж сосновых игл.
- С ним тебе будет спокойнее, - сказал я, - но он тебе не понадобится. С тобой ничего не случится. Можешь мне поверить. Я знаю. Веди моего пони поосторожнее, ладно?
Я пнул кобылу в бока и направил ее вслед за Белазием.
Он ждал меня, то есть ехал сравнительно медленно. Когда я поравнялся с ним, он тотчас пустил коня в галоп. Кобыла рванулась следом. Я вцепился в узду и висел на ней, словно репей.
Тропа была достаточно открытая, так что мы хорошо видели дорогу в лунном свете. Она вела через лес к вершине холма, с которой мы на миг завидели огни города. Потом тропа снова нырнула в ложбину, и через некоторое время мы выехали из леса на соленые приморские пустоши.
Белазий ничего не говорил и не замедлял скачки. Я держался за кобылу, глядя на дорогу из-за ее плеча, и размышлял, что мы можем встретить на дороге Кадаля, возвращающегося за мной с отрядом солдат. А может быть, он поедет один…
Мы с плеском перешли вброд ручей глубиной по бабки лошадям, а потом тропа, протоптанная в траве, свернула направо, к большаку. Теперь я понял, где мы; я видел эту тропу, когда мы ехали в лес, - она поворачивала с дороги сразу после моста на опушке леса. Скоро мы выедем к мосту.
Белазий придержал коня и оглянулся через плечо. Когда кобыла поравнялась с ним, он схватил ее за повод. Кони перешли на шаг.
- Слушай!
Лошади. Очень много лошадей; едут быстро, рысью, по мощеной дороге. В сторону города.
Послышался чей-то голос.
На мосту появилось множество факелов, и мы увидели их совсем рядом. Над головами воинов развевался штандарт. В свете факелов я увидел красного дракона.
Белазий перехватил повод моей лошади. Мы остановились.
- Люди Амброзия, - сказал он.
Вернее, начал говорить, когда моя кобыла звонко заржала и одна из лошадей в отряде ответила ей.
Отряд остановился. Приказ - и лошади галопом поскакали в нашу сторону. Белазий выругался сквозь зубы и отпустил мой повод.
- Ладно, теперь нам пора расстаться. Не теряйся и держи язык за зубами. Даже Амброзий не сможет защитить тебя от проклятия.